Нежность роз

Удивительно, как всего один человек, случайно пришедший в твою жизнь, может в корень изменить её, кардинально изменить твоё окружение, твоё мировосприятие, твои привычки, чувства, твой внутренний мир, мысли, поступки... всего один человек автор неизвестен

Время было уже за полночь, но Антонио и не думал отправляться в постель. Его занимали совсем не веселые мысли о том, когда же Вольфганг вернется, да и вернется ли к нему сегодня. Музыкант решил, что ожидание можно скрасить в библиотеке — вид старинных пыльных томов навевал ощущение умиротворения и покоя, да и Сальери, будучи ценителем не только музыки, но также поэзии и прозы, частенько с удовольствием углублялся в чтение настолько, что время для него пролетало незаметно. Распорядившись, чтобы прислуга отправлялась спать, мужчина пошел в библиотеку — небольшую комнату с десятком книжных стеллажей. Антонио не спеша, словно желая обмануть время, несколько раз прошелся между полками с книгами, рассматривая названия на старых потертых корешках. Время от времени он брал какую-либо книжонку и с любопытством пролистывал её от корки до корки, цепляясь взглядом за обрывки фраз или складных четверостиший. Но не находя ничего интересного для себя, он тихо вздыхал, бросал взгляд на приютившиеся меж высоких полок часы, проверяя много ли прошло времени, и убирал книгу на место, брезгливо вытирая пальцы от пыли о чистый носовой платок, что был в кармане его камзола. После он вновь отправлялся к следующему стеллажу и проделывал то же самое с другой книгой. Добравшись до произведений английских писателей, Антонио остановился и потянулся к одной из самых любимых книг, зачитанной им в детстве до дыр. Он, уже позабыв о времени, достал книгу с полки и слегка подул на обложку. В воздух тут же взметнулась пыль, и Сальери глухо чихнул, после прижав ладонь тыльной стороной к носу. Вдруг от сильного порыва ветра едва приоткрытое окно распахнулось настежь и образовавшимся сквозняком задуло единственную свечу, стоящую в канделябре на столе, погружая и без того слабо освещенную комнату в еще больший мрак. Антонио подошел к окну, чтобы закрыть его и с изумлением посмотрел на улицу — полуденный снегопад превратился в настоящую бурю. Из-за снежной стены не было видно ни зги, да и мороз все крепчал, отчего надежда на возвращение Моцарта сегодня угасала с каждой секундой. Стараясь не думать об этом, заранее смирившись с тем, что сегодня в его постели гостьей будет лишь излюбленная книга, музыкант захлопнул окно и ушел в свою спальню. Он вошел в комнату и присел на край постели, упрямо глядя в окно. В душе музыканта было только одно чувство — дикой тоски и безысходности от одиночества. Мужчина положил книжку на прикроватный столик и притянул к себе одну из подушек, крепко обнимая и прижимаясь к ней носом. Ему казалось, что все в этой комнате пропиталось неповторимым и таким любимым Вольфгангом. Даже на подушке все еще сохранился аромат его вечно встрепанных волос. «Одиночество — странное чувство», — подумал Сальери, прикрыв глаза и замирая, слыша только тихий ритмичный стук часов — отчего-то сейчас этот звук казался ему громче рева медных труб любого оркестра, — «Когда у тебя никого нет, ты не ощущаешь недостатка любви. Но стоит только ощутить эти нежные чувства, вкусить запретный плод страсти, то остановиться уже нельзя». Антонио, позабыв о книге, отложил смятую подушку и поднялся с кровати, совсем предаваясь меланхолии. Сцепив руки за спиной, он стал мерить шагами комнату, пытаясь увести свои мысли в другое русло, но они все равно возвращались к возлюбленному Моцарту. В очередной раз глянув на часы, Сальери загадал: если Амадей не придет до часу ночи, то он просто ляжет спать, а утром отошлет ему приглашение в гости, с радостной вестью о том, что у него появились кое-какие мысли насчет их новой совместной оперы. Вот только надежда все никак не хотела умирать, отчего музыкант вновь подошел к окну и опустил на холодный подоконник широкие ладони, прислонившись лбом к стеклу и вглядываясь в метель, что неистовствовала на улице. Вдруг Антонио замер, неверяще впиваясь взглядом в чей-то силуэт. Там, посреди бурана, путаясь в сугробах, виднелась чья-то фигура, старательно кутающаяся в тонкий плащ, который вот-вот мог быть сорван сильными порывами ветра. На улице больше никого не было. Да и какой же безумец мог выйти в такую погоду? Антонио, чертыхаясь, выбежал из комнаты, догадываясь о том, кто же этот глупец, что барахтается в сугробах и замерзает. Мужчина, торопясь, перепрыгивая сразу через несколько ступенек, сбежал вниз по лестнице в прихожую и сорвал с вешалки свой тяжелый и теплый плащ, подбитый волчьим мехом. Распахнув дверь, Антонио бросился навстречу этому глупцу. На крыльце мужчину едва ли не сбило с ног сильным порывом ветра, но Сальери, не обращая внимания на то, что ничем не прикрытые лицо и руки сразу же обожгло холодом, отчаянно ругаясь, спотыкаясь и едва не угодив в сугроб, добрался до Моцарта, который совсем ослаб и увяз в снегу, и укутал его своим плащом. — О чем ты только думал! — вскрикнул он, волнуясь за юношу и, приобняв его за талию одной рукой, поскорее направился в сторону дома, в душе кляня юнца за подобную беспечность — выйти на улицу в такой холод в легком плаще! Когда они с Моцартом, наконец, оказались дома, мужчина взял его за грудки и сильно встряхнул, отчего даже шапка налипшего на парик юноши снега слетела на пол и стала таять, образовывая лужу. Вольфганг дрожал и клацал зубами — он сильно продрог, добираясь до особняка Сальери. Моцарт опустил ледяные ладони на его руки и стиснул их, будто самому не верилось, что он добрался до Антонио живым. — Я же обещал. — Ты мог замерзнуть насмерть, глупец! — воскликнул Сальери, дрожащий от холода, но сейчас он и думать ни о чем не мог, кроме как о худосочном маэстро, что трясся как осиновый лист на ветру в его руках. — Лучше бы остался дома, в тепле. Почему ты так легко оделся? Музыкант покачал головой и потащил юношу наверх, в свою спальню, чтобы как следует укутать в одеяло, а после напоить горячим чаем. Вольфганг понуро опустил голову и следовал за ним, но если бы Антонио обернулся, он бы заметил, что на губах Моцарта играет легкая улыбка. — Констанция заперла меня и сказала, что я никуда не пойду в такую погоду. Но я же обещал вернуться к тебе. Вылез в окошко, но, как назло, на дороге не было ни одного извозчика… Сальери замер, а после резко прижал его к стене и обхватил его лицо ладонями, заставляя этого безумца посмотреть в глаза. — Вольфи, поклянись, что больше никогда не будешь так рисковать ради меня, — тихо проговорил он, едва ощутимо поглаживая большими пальцами по щекам юноши. — Буду. Ради тебя – буду! — упрямо ответил Моцарт и подался вперед, жадно прижавшись губами к сладким устам Антонио, обвивая руками его шею и нетерпеливо целуя его, словно они не виделись несколько лет, а не полдня. Сальери хотел было возразить, но его недовольное мычание заглушилось в поцелуе, после чего мужчина подхватил Вольфганга за бедра и приподнял. Юноша, подпрыгнув, обхватил ногами его талию и нетерпеливо углубил поцелуй, прижимаясь как можно теснее к разгоряченному страстью итальянцу, и тихо застонал. Сальери, бережно держа Амадея на руках, унес его в комнату, уже ставшей их общей спальней. Там, не церемонясь, мужчина повалил его на кровать и нежно улыбнулся, нависая над ним. — Антонио, поцелуй меня еще… — прошептал Амадей и запустил пальцы в его густые волосы, слабо сжимая их и притягивая музыканта к себе. — Мне следовало бы наказать тебя за такое неблагоразумие, — проворчал Сальери, прильнув к губам маэстро, и крепко обвил его талию руками, прогибая и прижимая к себе сильнее. — Ты не должен был так рисковать. — Прекрати ворчать и согрей меня! — негромко рассмеялся Вольфганг, откидывая голову на подушку, и тихо застонал, когда мужчина стал покрывать жадными горячими поцелуями его шею и грудь. От тихих стонов Вольфганга Сальери медленно сходил с ума, а страсть его вспыхивала с новой, дикой силой — знает же Моцарт-стервец, что стоит только ему прикинуться невинной овечкой, как Антонио теряет над собой волю, готовый выполнить любое его желание. Особенно, такое… Быстро избавившись от одежды, музыканты забрались под тяжелое теплое одеяло, и мужчина стал покрывать жадными влажными поцелуями грудь и живот Амадея, стиснув пальцами его талию. Моцарт тихо застонал и запустил пальцы в свои волосы, сильно, до боли сжав их, выгибаясь и трепеща всем телом, когда от каждого дикого и нетерпеливого поцелуя и укуса Антонио по коже пробегались мурашки. А когда Сальери прижался губами аккурат под пупочком юноши, тот слегка поджал живот от щекотного прикосновения бородки мужчины к нежной коже и застонал громче, горячея. На долгую прелюдию ни у того, ни у другого не хватало терпения — слишком сильно было их обоюдное желание слиться в единое целое. Вольфганг вцепился тонкими пальцами в плечи Антонио и потянул его на себя, вместе с тем закидывая ноги на его бедра и сжимая коленями его бока, горя от дикой страсти. Не говоря ни слова, слегка смущенный и сбитый с толку тем, что вызывает такое животное желание у Моцарта своими ласками, Сальери обхватил пальцами свою плоть, направляя её в тесное кольцо мышц, и нетерпеливо двинул бедрами вперед, хрипло застонав, когда там неожиданно сильно его сжал Вольфи. — Ах, горячо! Горячо, Антонио! — тихо вскрикнул Амадей, затрепетав, и сжал тонкими перстами простыни, когда ощутил возлюбленного, медленно, нестерпимо и жадно овладевающего им. — Подожди немного… Антонио глухо промычал что-то и уткнулся носом в его нежную шею, тяжело дыша и замирая, сдерживаясь, чтобы одним сильным рывком не заполнить собой горячую и желанную тесноту. Вольфганг облизнул пересохшие губы и обхватил его лицо ладонями, медленно приподнимая, чтобы накрыть желанные уста нежнейшим поцелуем. Сальери охотно ответил на поцелуй, углубляя его, а ощутив после горячие ладони юноши на своей пояснице, воспринял это как разрешение продолжить. Он уперся руками о мягкую перину по обеим сторонам лица Амадея и вошел в него до конца, зажмурившись от удовольствия и ощущая, как затрепетал под ним Моцарт. Вольфганг провел кончиками пальцев по спине мужчины, огладил его плечи и лопатки, приласкав каждый выпирающий позвонок, а после медленно обвил руками его шею, реагируя тихим стоном на каждое желанное движение. Сальери наклонил голову и прижался горячими, слегка подрагивающими губами к виску юноши, сдерживая стоны от удовольствия, и прошептал: — Как же я мечтал об этом. Быть с тобой, быть в тебе… — он глухо застонал и уткнулся носом в волосы Амадея, который так остро реагировал на каждое прикосновение, каждое скользящее проникновение внутрь, совсем несдержанно выстанывая, наплевав на то, что его голос могут услышать слуги. Движения мужчины были нежными и подчас неторопливыми, словно он желал только раздразнить Амадея. Но в следующую минуту они ускорялись, превращаясь в дикие, ритмичные, и были настолько глубокими, что юноша испытывал порой болезненное удовольствие. Иногда к горлу его подкатывал ком, а глаза застилала влага, которая тонкими дорожками соскальзывала по его щекам слезинками, но Антонио собирал их кончиком языка, горячо дыша и замирая, вновь скользя в желанном теле плавно и нежно, всецело овладевая своим хрупким божеством. И сейчас, когда музыканты были вместе, а их тела, равно, как и души, были переплетены в дикой и всепоглощающей страсти, им казалось, что в этом мире больше никого и ничего не существует. Только их небольшая теплая уютная спальня с мягким пуховым одеялом и смятыми простынями на ритмично поскрипывающей кровати; камин, в котором догорали, потрескивая, угольки; большое окно, за которым неистовствовала погода, будто злясь, что эти двое так быстро согрели друг друга, когда совсем недавно страдали от холода. Вдруг относительную тишину комнаты разорвал громкий протяжный крик Моцарта от удовольствия. Вольфганг прижался к мужчине как можно сильнее, напрягаясь и замирая всем телом, жмурясь от сладости проникновений. И Сальери, тихо зарычав, как дикий зверь, стал совсем безжалостно толкаться в желанное податливое тело, ускоряясь и больше не сдерживая свою пылкую страсть, только горячея и заводясь еще сильнее, когда ощутил, как ногти юноши впились в нежную кожу на спине, оставляя там собственнические отметины. — Ты мой, только мой! — тихо простонал Антонио, срывающимся голосом, прогибаясь в спине и навалившись на Моцарта всем телом, чувствуя, как Вольфганг протяжно стонет, забившись под ним в сладчайшем удовольствии. Мужчина обессиленно скатился с Амадея и упал рядом с ним на кровать, пытаясь отдышаться, откинув голову назад и утихомиривая галопирующее сердце. Моцарт повернулся, прильнув грудью к боку Антонио, и обвил руками его шею, слегка завозившись, когда крепкие уверенные руки музыканта легли ему на талию, прижимая к себе. Сальери закрыл глаза и уткнулся носом в щеку маэстро, блаженно улыбнувшись, и с легкой ноткой смущения отметил про себя, что в этот раз они получили удовольствие почти одновременно. Амадей прикрыл глаза, легко улыбаясь и чувствуя, как по его щеке скользят ласковые губы мужчины, покрывающие его лицо сотнями нежнейших поцелуев… — Что это? — негромко спросил Моцарт и кивнул в сторону прикроватного столика, на котором лежала потрепанная книга. — Что? — Сальери, словно ленивый кот, медленно потянулся и приоткрыл один глаз. — Ах, это. Идея для нашей новой оперы. — Можно? — Моцарт, не дождавшись ответа, выбрался из объятий музыканта и, перекинув через него ногу, дотянулся до книжицы, взяв её в руки. Антонио не спеша опустил ладони на талию Амадея, вновь распаляясь и усаживая его на себя, после чего стал оглаживать бедра, низ живота и грудь юноши, увлеченно перелистывающего страницы и урывками читающего фразы длинной пьесы. — Нет, не так, Вольфи, — хрипло сказал Сальери и, взяв книгу из его рук, открыл самое начало. — Почитай мне вслух, а потом скажешь, нравится ли тебе это произведение так же, как и мне. Амадей игриво посмотрел на музыканта, чувствуя тылом, что тот уже вновь возбудился. Желая раздразнить его еще больше, юный маэстро едва заметно стал поглаживаться о его вновь уже крепкую плоть, чувствуя, что внизу все становится мокрым от влаги мужчины. Удобнее перехватив книжку, Моцарт тихо охнул, слегка выгибаясь от прикосновений горячих ладоней капельмейстера к своей талии и, облизнув губы кончиком языка, начал: — В двух семьях, равных знатностью и славой, в Вероне пышной разгорелся вновь вражды минувших дней раздор… — тут юноша не выдержал, выронив книжку, и простонал: — О, Боже, Антонио, у тебя снова так крепко встал! Я хочу его… Хочу тебя! Сальери тихо рассмеялся, глядя, как Моцарт выгнулся всем телом в его руках, требовательно поглаживаясь о его налитую плоть, и перекатился с Вольфгангом по постели, уложив его на спину и устраиваясь меж его разведенных ног. — Мой ненасытный мальчик… — с этими словами он накрылся одеялом с Вольфгангом, из-под которого до самого утра были слышны громкие протяжные стоны.