Нежность роз

Никогда не любите того, кто относится к вам, как к обычному человеку. Оскар Уайльд

Антонио медленно открыл глаза, обводя взглядом небольшую, плохо освещенную в предрассветном сумраке комнату, и провел ладонью по постели, будто ища что-то. На прикроватном столике тускло и одиноко догорала свеча. Маленький огарок изредка еле слышно потрескивал, а пламя на миг вспыхивало ярче и вновь почти угасало. Вольфганг, сидящий на кровати, поближе к крохотному огоньку, заметил осторожное движение рядом, озаряясь улыбкой на лице, и провел по блуждающей руке Сальери кончиками своих пальцев, оглаживая запястье, широкую ладонь и красивые длинные пальцы музыканта. Мужчина улыбнулся и, мягко поймав его руку, притянул её к своим губам, ласково целуя, поднимая взгляд на юношу, что сидел, укрывшись теплым одеялом до пояса, и держал в свободной руке книгу, которую продолжил читать час назад. — Доброе утро, Вольфи… — хриплым со сна голосом поприветствовал Антонио и счастливо улыбнулся, когда Моцарт прижал ладонь к его щеке, большим пальцем поглаживая по губам и подбородку. — Доброе. Еще рано, — ответил Амадей, на мгновение переведя взгляд на часы, мирно тикающие рядом с маленьким огарком, стоящим в невысоком подсвечнике, — если учесть, что ты уснул всего час назад. Отдохни еще немного, а я пока почитаю. — А ты разве не хочешь спать? — с этими словами Антонио лениво потянулся и, придвинувшись к юноше, устроил голову на его коленях, довольно прикрывая глаза. — Ужасно хочется узнать, чем же все закончится, ведь мы будем работать именно над этой пьесой. Кстати, либретто… — Уже давно написано, — ответил Сальери, тайком пробираясь прохладной рукой под одеяло, приобнимая молодого маэстро за талию, тихо рассмеявшись, когда тот от неожиданности вздрогнул, а по телу его пробежали мурашки, — причем более полувека назад. Но пока ни один композитор не брался непосредственно за написание оперы. — Интересно, почему же? — Амадей отложил книгу и запустил пальцы в густую шевелюру мужчины, лаская его волосы и накручивая послушные шелковые пряди на свои пальцы. — Дай угадаю — «Ромео и Джульетта» слишком длинная пьеса, которую можно поделить как минимум на четыре акта. Работы очень много для одного музыканта. — На пять, если точнее, — Антонио облизнул губы кончиком языка и прикрыл глаза от удовольствия, когда Амадей принялся копошиться в его волосах, — я не знаю ни одного композитора, который решился бы сейчас работать с английской литературой. Мы будем первыми. Несомненно, это риск, но, как выяснилось, именно этого и ждет наша публика — чего-то нового, невероятного. — Интересно, что скажет герр Розенберг по поводу этих новшеств? — рассмеялся Моцарт, опустив ладонь на спину Антонио, поглаживая его нежную, до безумия приятную на ощупь бархатистую кожу. — Шекспир весьма оригинален… Но почему именно «Ромео и Джульетта»? — Два старинных неприятеля, вражда между которыми отразилась на их детях, никого тебе не напоминают? — неожиданно ответил капельмейстер и поймал взгляд Амадея, но когда тот пожал плечами и отрицательно покачал головой, мужчина неспешно присел на кровати и потянулся к столику. — Я хочу показать тебе кое-что. В следующую минуту Сальери вытащил из выдвижного ящика какой-то сверток и протянул Моцарту, с неподдельным интересом наблюдая за его реакцией. Вольфганг с любопытством развернул некий продолговатый прямоугольный предмет, издававший при каждом неосторожном движении глухое позвякивание, обернутый салфеткой, и на его коленях оказалась старинная резная шкатулка из красного дерева. Ей, несомненно, было больше десятка лет — лакированные бока её уже слегка затерлись, а на неяркой, потускневшей от времени, картинке на крышке было несколько глубоких царапин. На передней стенке деревянной коробочки виднелось круглое отверстие. Глаза Амадея расширились от изумления, он приоткрыл рот, будто что-то хотел сказать, но так и не произнес ни слова. Определенно, эта вещь была знакома ему, только юноша никак не мог припомнить, где же он мог видеть её. Увидев замешательство Моцарта, задумчиво обводящего кончиками пальцев крохотное отверстие, Антонио улыбнулся краешком губ, медленно приподнимая крышку, и достал из шкатулки маленький, искусно выполненный медный рычажок, протягивая его юному маэстро. Вольфганг, не отрывая взгляда от старинной шкатулки, взял его и, вставив в крохотную скважину, провернул потертую корбу несколько раз, затягивая сокрытые внутри пружины. И при первых пролившихся тонких звуках из табакерки, оказавшейся музыкальной, он нервно облизнул губы и перевел внимательный взгляд на мужчину, будто хотел прочесть в его глазах ответ на еще не заданный вопрос. Сальери сел на кровати рядом с Амадеем и приобнял его за плечи, прижимаясь щекой к его растрепанным непослушным волосам, прикрыв глаза и прислушиваясь к давно позабытой мелодии. Хоть новизной табакерка не блистала, звуки её были чарующими и очень четкими. Мелодия трогала за душу звенящими переливами крохотных медных колокольчиков, наполняя спальню звуками, успокаивающими, неспешными. А когда крохотный молоточек в устройстве ударял по самому звонкому колокольчику, извлекая высокие нотки минорной тональности, завораживающие своей тонкостью, и заставляющие душу сладко замирать в предвкушении продолжения, то по телу музыкантов бежали мурашки. * — Я уверен, что слышал эту мелодию раньше, — шепотом проговорил Моцарт, когда последние нотки стихли, и табакерка, из волшебной и чарующей вещицы вновь превратилась в нисколько не примечательную безделушку. — Откуда она у тебя? Сальери хитро улыбнулся и неспешно наклонил голову, проведя носом по тонкой шее Моцарта, вдыхая ставший привычным аромат его кожи. Затем музыкант коснулся до его хрупкого плеча губами, прикрыв глаза, и погладился об него щекой, слегка колючей от бородки. — Я так и знал, что ты забыл нашу самую первую встречу, Вольфи. Впрочем, — добавил мужчина, взяв его руку своей, и едва ощутимо поцеловал его запястье, — ты был очень юн, чтобы запомнить. — Расскажешь? — шепнул Амадей и провел кончиками пальцев по губам и ровно выстриженной бородке Сальери, наслаждаясь прикосновениями своего любовника. — Конечно, только позже. Хотя я уверен, что ты можешь вспомнить сам, — Антонио спустился по кровати ниже и лег рядом, прижимаясь к теплому боку юноши под одеялом. — Я вздремну немного, а ты пока почитай. Ты верно заметил, что для пробуждения еще рано, да и глаза у меня действительно закрываются. — Можно мне еще раз послушать музыку? — неуверенно спросил Моцарт и коснулся до крохотного рычажка, что все еще находился в замочной скважине красивой и такой знакомой для юноши шкатулки. — Конечно, Вольфи, мне совсем не мешает, — отозвался капельмейстер и прикрыл глаза. — Какая грустная мелодия… — всё также шепотом произнес Моцарт, погладив мужчину по волосам и снова прокручивая корбу по часовой стрелке, а когда музыка заиграла, он поставил табакерку на тумбочку и вновь взял в руки книгу, отыскивая строчки, на которых остановился. — Очень красивая, но и очень грустная... Болонья, 1767 год. Поместье Йозефа Мысливечека В большой просторной зале, красиво оформленной перед приемом букетами цветов в высоких китайских вазах, стоящих на дорогом дубовом паркете, и картинами, висевшими на стенах, затянутых нежно-бежевого цвета тканью, с которым сочетались тонкие, будто воздушные, шторы на высоких окнах, дожидались своего часа Вольфганг и Мария-Анна Моцарт. Посреди комнаты стоял красивый новехонький клавесин, а чуть поодаль множество мягких стульев с высокой спинкой и подлокотниками, предназначенных для гостей. Именно между ними сейчас пробежал мальчишка с торчащими во все стороны волосами, которые еще несколько минут назад были собраны в строгий хвостик, озорно смеясь и пытаясь убежать от сестры. — Женщины не могут писать музыку, не могут! — весело выкрикивал Вольфганг, убегая от Марии-Анны по комнате со смятыми нотными листами в руке. — Отец говорит, что для этого им не хватает чувства ритма и такта! — Гадкий мальчишка! Зато у тебя нет ни капли уважения к старшим, и тем более совести! — вскрикнула Наннерль, которая пыталась догнать его, со слезами обиды на глазах. — Я покажу вам, насколько я способна. Отдай мой набросок немедленно! Амадей показал старшей сестре язык, забрался под большой клавесин, и уже оттуда строил рожицы обиженной девушке, демонстративно сминая нотные листы, так как сделал отец, когда в последний раз увидел, что его дочь занимается композицией мелодии. Наплевав на правила приличия (все равно в музыкальной комнате никого, кроме них двоих не было), Наннерль подобрала подол своего пышного нежно-розового платья и присела на корточки, упираясь рукой о клавесин, а второй потянулась к брату, чтобы спасти своё недописанное произведение. — Отдай! — Попробуй, отбери! — И отберу! За перебранкой они не услышали, как дверь распахнулась и в комнату кто-то вошел. И лишь когда по полу раздался отчетливый стук каблуков чьих-то туфель, Вольфганг и Наннерль с любопытством повернули головы ко входу. У самой двери стоял высокий молодой человек, нерешительно переминаясь с ноги на ногу. Несмотря на юный возраст, на нём был одет строгий черный сюртук, черные кюлоты, только рубашка и чулки белые. Даже его лакированные туфли на невысоком каблуке были черными, что, кстати, говорило о том, что юноша не принадлежит к какой-либо дворянской семье — обычно у представителей аристократии каблуки были красными. Такой строгий наряд придавал ему серьезности, так не присущей Вольфгангу, который сегодня был наряжен в сюртук лазурного цвета. Этот юноша, как и многие подростки, был высок, но очень худ. Под глазами его пролегли темные круги, явно от усталости или недосыпа, и на бледном лице выделялись красивые большие глаза темно-карего цвета, обрамленные густыми пушистыми ресницами. Волосы его были темные, почти черные и слегка длинноватые, отчего челка спадала на глаза — вопреки современной моде он не носил парик. Губы у него были еще мальчишеские — полные и слегка припухлые, разве что кожа на них местами была обветренна и покусана. — Простите, — зачем-то извинился незнакомец и смутился еще больше из-за дрогнувшего голоса. — Мне сказали подождать тут до начала приема. Наннерль, воспользовавшись тем, что Амадей с интересом рассматривал юношу, выхватила скомканные листы из руки брата и гордо выпрямилась, поправляя платье. Моцарт огорченно цокнул языком и недовольно посмотрел на незнакомца, из-за которого проворонил свой трофей. — Проходите, герр, не стесняйтесь нас, — девушка улыбнулась и подошла к юноше, что все еще нерешительно стоял у двери, присев в книксене и представившись: — Я Мария-Анна Моцарт, но все зовут меня Наннерль. А как зовут вас? — Антонио Сальери, — тихо представился юноша, растерянно хлопая глазами, явно непривыкший к окружающей его сейчас роскоши, проявленным знакам приветствия, и, замешкавшись, неловко поклонился девушке, как того требовали правила приличия в обществе. — А этот несносный ребенок, — девушка кивнула в сторону Амадея, который, пыхтя, выбирался из-под клавесина, и гордо вздернула носик вверх, словно демонстрируя, что она уже давно взрослая. — Мой брат Вольфганг. Моцарт резко поднялся, едва не хлопнувшись затылком о край клавесина, из-под которого выбрался, а затем бодрым шагом подошел к Сальери, мысленно сравнивая разницу в росте. И пусть Антонио был почти на две головы выше, он был очень робок и нерешителен, что придало мальчишке уверенности. — Вольфганг Амадей Моцарт, к вашим услугам, герр! — довольно-таки громко и торжественно сказал он и низко поклонился. Антонио переменился в лице и изумленно посмотрел на мальчишку перед собой. Тут юноша не смог совладать со своим горячим итальянским темпераментом и, схватив руку Моцарта, даже не подумав о том, что так не принято, прижал её к своей груди, восторженно глядя на Амадея, даже затаившаяся печаль в глубине его темных, манящих своим теплом, глаз, пропала на несколько мгновений. — Вы тот самый Вольфганг Моцарт, которого все зовут величайшим юным композитором, перстом Божьим? — быстро спросил Сальери с четко выраженным итальянским акцентом, и на губах его заиграла нежная улыбка. — Я большой поклонник вашего творчества! Вы настоящий гений. Право, как бы я хотел быть хоть немного похожим на вас, и чтобы мой талант был хотя бы вполовину так хорош! Амадей зарделся от такой похвалы и упер свободную руку в бок, снисходительно поглядывая на сестру. Но тут он опомнился и с любопытством посмотрел на Сальери, который тут же отпустил его руку и смущенно улыбнулся. — Так значит, вы тоже музыкант? Вашу семью тоже пригласили на прием? — спросил Моцарт и уже более внимательно стал осматривать юношу. Тут Антонио отчего-то сник, улыбка его померкла, а в глазах вновь далекими отголосками отразилась душевная боль, жестоко терзающая его день ото дня, окутывающая его аурой тоски и безысходности. Родители… Прошло уже четыре года с тех пор, как молодой музыкант остался сиротой, но боль утраты была еще слишком ярка. И все же Сальери не мог себе позволить показывать свои эмоции на людях: он давно усвоил, что в приличном обществе это считалось дурным тоном и до ужаса неприличным. — Я здесь со своим учителем — Леопольдом Гассманом, — проговорил он и виновато улыбнулся, пряча руки за спиной и сцепив их в замок до боли в суставах. После этого решил переменить тему на менее болезненную, и вежливо улыбнувшись Наннерль, обратился к ней: — Извините, это наверняка не моё дело, но я случайно услышал, что вы сочиняете музыку. Вы… позволите посмотреть? — Мой отец считает, что это не занятие для юной леди… — Мария-Анна вздохнула и посмотрела в глаза молодого музыканта, после чего заворожено улыбнулась — он очень тепло и доверчиво глядел на неё, и девушка протянула Антонио скомканный лист, что пытался уничтожить Амадей. Сальери осторожно развернул бумагу и взглянул на неё, медленно углубляясь в чтение нот. Юноша совсем затих, пытаясь воспроизвести это в своём воображении. Но то ли Леопольд Моцарт был прав, и женщины действительно не приспособлены сочинять музыку, то ли его отвлекал маленький Моцарт, который все время вертелся рядом и играл с сестрой в злобные гляделки, только Сальери никак не мог представить звучание мелодии. — Что вы скажете? — с надеждой произнесла Мария-Анна, а Амадей тихо фыркнул — голос у сестры стал нежным, медовым, когда она обратилась к едва знакомому юноше. — Я… — Антонио смутился, когда брат и сестра воззрились на него с одинаковым любопытством, и у него даже задрожали руки от такого повышенного внимания к своей персоне; он поспешил вернуть лист девушке. — Извините, но я пока не уловил суть мелодии. — Ага! Вот видишь! — весело вскрикнул Вольфганг и одобрительно улыбнулся юноше, увидев в нём единомышленника, после как бы невзначай взяв его за рукав камзола и потянув к клавесину, на пюпитре которого стояли нотные листы с мелодией, сочиненной Амадеем. — А теперь посмотри, что пишу я. Но не успели они дойти до музыкального инструмента, как в комнату вошел высокий светловолосый человек и жизнерадостно улыбнулся детям. На миг на опечаленном лице Антонио появилась улыбка, и он кивнул мужчине. — Я смотрю, вы уже познакомились с Вольфгангом и Марией-Анной Моцарт, Антонио? — Да, синьоре учитель, — ответил Сальери и улыбнулся смелее. — Вольфганг как раз хотел показать мне мелодии своего сочинения. — Вот как? Что же, я думаю, что и тебе есть что показать, Антонио. Прием уже скоро начнется, и вы сможете проявить своё музыкальное мастерство, — Леопольд Гассман присел на один из стульев у стены и опустил ладони на свои колени, добродушно улыбаясь, но когда в комнату следом вошел старший Моцарт, в помещении на несколько секунд повисла напряженная тишина. — Вот уж не ожидал тебя увидеть здесь, — негромко сказал Леопольд Моцарт и перевел взгляд на Сальери с Вольфгангом, которые все еще стояли у клавесина. — Я слышал, ты обзавелся новым учеником. Неужели привычка собирать сиротинок осталась неизменной? Сальери резко вскинул голову, приняв этот едкий удар прямо в сердце, и на глаза его навернулись слезы. Как же можно так говорить?! Моцарт-старший показался юноше злым и бессердечным человеком, но в силу своей беззащитности перед взрослым, Антонио опустил голову и сильно закусил губу, сдерживая предательские слезы унижения. Вольфганг изумленно посмотрел на него и осторожно взялся за край его манжета, не зная, что же он должен сделать: утешить оскорбленного юношу, или перенять пример отца, и сказать Сальери что-то едкое, например, посмеяться над тем, что юноша не смог с первого раза прочесть музыку по нотам Наннерль. Но тут вмешался Гассман: — Антонио на редкость талантливый, скромный и воспитанный молодой человек, в отличие от вашего сына, которого четверть часа назад я видел носящимся по коридорам и ползающим на карачках под клавесином, — Вольфганг при этих словах возмущенно посмотрел на него. — Помнится, и вы в молодости совершенно не умели вести себя на приемах. — Да как ты смеешь? Ты и твой выкормыш… — побагровел Моцарт, которого оскорбили в присутствии сына, но когда дверь в комнату распахнулась и в неё стали заходить дворяне, сопровождая Йозефа Мысливечека — владельца особняка, в котором собрались музыканты, на лице Леопольда заиграла наисчастливейшая улыбка и он, протянув руки к хозяину, воскликнул: — О, благородный сеньор! Какая честь для меня и моей семьи оказаться тут. Вольфганг, подойди скорее… После того как гости расселись по местам, а семья Моцарт и Гассман со своим учеником сели в противоположных сторонах комнаты, подальше друг от друга, Йозеф поднялся со всего места, призывая к тишине, и вдохновенно произнес: — Уважаемые гости, сегодня нам выпала великая честь услышать два юных дарования. Несмотря на свой возраст, Вольфганг Амадей Моцарт и Антонио Сальери смогли добиться многого благодаря своим наставникам. И сегодня мы сможем по достоинству оценить не только дар к музыке этих молодых людей, но и талант к преподаванию их учителей. Не будем забывать, что школы и своеобразие преподавания своего мастерства у этих талантливых композиторов разные. Что же, — лукаво добавил мужчина и подмигнул своим приглашенным, — посмотрим, кто лучше? Вольфганг, вы первый, прошу. Среди придворных прошелся одобрительный шепот, а отец Амадея недовольно поморщился — он считал, что его сын – единственное дарование во всей Европе, а Сальери просто не заслуживал того, чтобы находиться здесь. Мужчина немного подался вперед, переплетя пальцы рук между собой и устраивая поверх них голову, молясь, чтобы годы обучения не прошли даром для его сына, и Амадей не подвел его сейчас. Когда Вольфганг устроился за клавесином и его пальчики быстро забегали по клавиатуре, Антонио, не сводящий взгляда с маленького гения, приблизился к герру Гассману, что сидел рядом, и прошептал: — Отчего я так не понравился герру Моцарту? Я ведь ничего плохого не сделал, учитель. Мужчина тихо усмехнулся и также тихо ответил: — Войну выиграть проще всего, когда у тебя нет достойных противников. Ты — единственный юный гений, что подготовлен так же хорошо, как и его сын. Сальери тихо вздохнул и, волнуясь, принялся теребить манжеты своей рубашки, которые пышно выглядывали из-под рукавов сюртука. Никто не говорил, что ему придется соревноваться с Амадеем за звание лучшего. Музыка этого мальчика завораживала, а исполнение было идеальным, но Антонио обратил внимание на то, что мелодия весьма сложна и временами она перегружала слух, отчего сердце в груди билось тревожнее, а виски начинало ломить. Впрочем, юноша списал всё на волнение и продолжил вслушиваться в затейливую игру мальчика. Антонио прикрыл глаза, рисуя в своем воображении красочные веселые картины под эту музыку, и поэтому не сразу обратил внимание, что она стала затихать и вскоре окончилась. Когда в комнате раздались аплодисменты, он встрепенулся и тоже принялся что есть силы хлопать, восхищенным взглядом провожая Амадея, который возвращался на своё место рядом с отцом. — Ну, теперь твоя очередь, — шепнул Леопольд Гассман и ободряюще сжал плечо своего подопечного. — Удачи, мальчик мой. — Спасибо, — шепнул в ответ Сальери и вышел к клавесину, старательно проигнорировав недовольное фырчанье отца Амадея. Больше всего на свете юноше хотелось удивить не только разряженную в шелка и атлас знать, но и Вольфганга — юного гения, на которого так стремился быть похожим. Чувствуя на себе его заинтересованный любопытный взгляд, молодой музыкант улыбнулся и нежно коснулся клавиш музыкального инструмента, неспешно извлекая из него негромкие мелодичные звуки, но после, будто осмелев, принялся играть чуть быстрее в полную силу. В зале стало совсем тихо — каждый прислушивался к чарующей мелодии — столько души в неё вложил Антонио! И пусть она была не так затейлива, извилиста и подвижна, как та, что выходила из-под пальцев Вольфганга, она была прекрасна. Едва только юный музыкант окончил игру, в зале вновь раздались аплодисменты и комплименты в честь Сальери и его учителя. — Эти юноши так мастерски управляются с клавесином, что я даже и не знаю, кого назвать лучшим, — добродушно рассмеялся Мысливечек и обратился к даме, что сидела рядом. — Вы согласны со мной, сеньорина? — При всем моём уважении к герру Гассману и его методу преподавания, — Леопольд Моцарт вдруг поднялся с места и повернулся к зрителям, — я хочу обратить внимание на то, что мой сын играет более сложно и слажено, нежели этот юноша. А еще… — Меня зовут Антонио. — Что? — обернулся отец Вольфганга, поначалу не поверивший, что этот юнец его перебил. — Меня зовут Антонио Сальери, — упрямо повторил тот, чувствуя, как в голосе его появились первые стальные нотки, хотя внутри все поджилки тряслись — никогда еще он не спорил со взрослым музыкантом, который был старше и гораздо опытнее его. — Я не согласен с вами, герр. — Да неужели? — рассмеялся мужчина и скрестил руки на груди. — Леопольд, пускай мальчик говорит, — неожиданно вступился за Сальери хозяин особняка. — Мне интересно послушать его мнение. В комнате стало тихо, и больше двух десятков пар глаз устремились на Антонио, который все еще сидел за клавесином, опустив руки на клавиатуру. Пытаясь побороть свою неловкость и смущение, юноша поднялся и выпрямился, глядя в глаза человека, что совсем недавно обидел его. Впрочем, Антонио возразил ему вовсе не в отместку, как могло показаться со стороны. — Дело в том, герр Моцарт, — вежливо и негромко продолжил Сальери, заметив одобрительный взгляд Гассмана, — что методика преподавания, которой вы пользуетесь, подходит только для написания музыки. Симфонии у вашего сына замечательные, но он еще не понимает, насколько они сложны в исполнении. В этом нет ничего плохого, но… — Разве они сложные? — с места возразил Вольфганг, насупившись. — Видите? — спросил Сальери и кивнул в сторону мальчика. — Он даже не осознает, насколько искусны и непросты его мелодии. — А что в этом плохого, маэстро? — насмешливо спросил Йозеф, и сидящие рядом с ним придворные согласно закивали, после чего вновь устремили взгляды на юношу. — Для симфоний сложность – это огромная удача. Хоть дирижеру и предстоит немалый труд соединить воедино все партии. Но такая музыка слишком тяжела для арий. Человеческому голосу полагается иметь диапазон в две октавы. Три – это уже большая удача, но такой голос уникален и редко встречается в сочетании с музыкальным слухом, а для мужского голоса три октавы – это еще и противоестественно. Для высоты мужского голоса просто необходимо будет вернуться к средневековому опыту итальянских певцов. – Антонио немного кивнул головой, призывая всех присутствующих вспомнить те варварские времена. – Кроме того вокалистам придется упрощать оригинал. Потому что будет очень сложно совершать такие переливы и резкую смену октав… — с этими словами Антонио прошелся по трем октавам от «фа» второй до «фа» большой. Затем он на слух громко и звонко пропел, точно попадая в ноты, но под завершение можно было уловить, как звук стал срезаться, и ему пришлось форсировать голосом. По окончанию же он демонстративно потер горло пальцами. — Связки очень быстро устают, и оперным дивам будет очень сложно исполнять арии, что сочинит ваш сын, а для теноров они станут просто невозможными. Да и при видимой простоте, в ариях вашего сына совершенно негде «отдохнуть». — Будущее за симфонией и музыкой, а не за операми, герр Сальери, — ответил Леопольд Моцарт и стиснул зубы. — Но я не могу винить вас в подобной недальновидности, в этом вина вашего учителя. — Полноте, господа, — Йозеф Мысливечек примирительно поднял ладони вверх, и в комнате наступила тишина. — Нужно отдать должное герру Сальери за смелость, но в силу того, что его противник — Вольфганг, сыграл более искусно, позвольте поздравить Амадея с этой небольшой победой. Мужчина жестом подозвал слугу, держащего в руках серебряный поднос, на котором стояла красивая резная табакерка из красного дерева. Йозеф взял её в руки и подошел к Моцарту-младшему, восхищенно рассматривавшему диковинную вещицу. — Пусть дивная мелодия этой табакерки, прибывшей к нам из рук одного из величайших часовых мастеров, служит доказательством твоей победы, Вольфганг Амадей. А теперь, господа, пройдемте в обеденную залу и как следует отпразднуем это событие! Антонио грустно улыбнулся мальчику, который стиснул шкатулку пальцами и прижал к себе, как бесценное сокровище. «Никто не хочет чувствовать себя проигравшим, особенно тогда, когда против тебя весь мир…» — печально подумал юноша. — Выше нос, герр Сальери, — проговорил Гассман, приобняв ученика за плечи, и ободряюще улыбнулся, когда тот отошел от музыкального инструмента и провожал взглядом семью Моцартов. — Я все равно буду гордиться тобой, несмотря ни на что. Уже после приема, когда званые гости разъезжались по домам, Антонио сидел в карете и дожидался своего учителя. Встреча с маленьким гением, что пробудил когда-то в нем желание заниматься музыкой, прошла совершенно не так, как Сальери представлял себе. И вместо крепкой дружбы, о которой Антонио мечтал столько лет, между ними скоро начнется настоящая война, как и между их учителями. Увидев Амадея на улице, дожидающегося родителей, Сальери хотел выйти из кареты и окликнуть его, но заметив, что к маленькому маэстро подошел Гассман, притих и прильнул к окну кареты, с удивлением наблюдая, как его учитель о чем-то говорит с мальчиком. — Я могу отвлечь вас, Вольфганг? — спросил Флориан и наклонился к Моцарту, что по-прежнему держал в руках табакерку, хвастая перед сестрой, стоявшей неподалеку и демонстративно игнорировавшей его. — Да, герр Гассман? — удивленно отозвался мальчик. — Я просто хотел поздравить тебя с твоей первой победой. — О. Спасибо… — смущенно пробормотал Амадей и немного покраснел. — А еще я хочу сказать тебе кое-что более важное. То, что мы с твоим отцом не ладим, не должно повлиять на твоё отношение к Антонио. Видишь ли, если идет вражда между родителями, их детям не обязательно тоже становиться неприятелями. — проговорил Флориан с улыбкой и опустил ладонь на плечо мальчика. — Но вы, кажется, учитель Антонио? — спросил маленький Моцарт и недоверчиво посмотрел на мужчину. — Почему не пришли его родители? Они не любят музыку? — О, дорогой Вольфганг… — Гассман грустно улыбнулся и присел на скамью, у которой стояли, а когда поравнялся с мальчиком, чтобы тот не смотрел на него снизу вверх, продолжил: — У Антонио нет родителей. Они умерли четыре года назад, и он остался совсем один. — Поэтому он всегда такой печальный? — спросил мальчик и виновато опустил глаза. — Герр Гассман, скажите, а почему… Тут Флориана окликнул знакомый и он, кивнув, направился к другу, оставив маленького композитора один на один со своими мыслями. Амадей рассеянно посмотрел ему вслед и, ощутив на себе чей-то взгляд, стал осматриваться. Тут он заметил Антонио, что уже сидел в карете. Сальери смутился, застигнутый Вольфгангом за интересом к своей персоне, и едва улыбнулся, помахав рукой. Моцарт решительно направился к нему и через несколько секунд забрался в карету, усаживаясь рядом. — Поздравляю с победой, Вольфганг, — сказал юноша, но в следующую секунду мальчишка неожиданно крепко обнял его и уткнулся носом в его волосы, отчего Сальери сильно удивился и, несмело приобнял его в ответ. — Что случилось? — Антонио, а можно я буду твоим другом? — тихо произнес Амадей, стараясь как можно крепче стиснуть его в объятиях. — Не хочу, чтобы мы ссорились так же, как мой папа с герром Гассманом. — Конечно, — негромко рассмеялся Антонио и потрепал мальчика по волосам. — Кажется, твой отец уже ждет своего маленького победителя. Разве это не он стоит у той кареты и ищет тебя? — Это ты победил, — сказал Моцарт и, отлипнув от новоявленного друга, осторожно погладил его по голове. — И не важно, что думают все, я считаю, что победитель именно ты! Только, пожалуйста, не грусти больше. — Вольфганг? Куда делся этот несносный ребенок?! — послышалось с улицы и Амадей, воровато обернувшись, протянул красивую шкатулку Антонио. — Возьми. Она твоя. — Что? — удивился Сальери и неверяще посмотрел на мальчика, не смея и прикоснуться к дорогой вещице, что протягивал ему Амадей. — Почему ты отдаешь шкатулку мне? — Вольфганг! — судя по интонации, Леопольд был очень раздражен, что сын пропал. — Потому что… — мальчик задумался на миг, придумывая причину своего поступка, но так и не смог ничего путного сказать. — Поэтому! — он прильнул к Антонио, крепко обвив его шею руками, и быстро неумело прижался к его губам своими в кротком поцелуе, после чего пулей выскочил из кареты, крича раздраженному отцу: «Я здесь!» Сальери так и остался сидеть в карете, с расширенными от изумления глазами, со шкатулкой в руках, глядя вслед маленькому сорванцу. — Distorsione di velocità**… — пробормотал он и тихо рассмеялся, прижав кончики пальцев к губам, на которых еще чувствовался мимолетный поцелуй. Вена, 1778 год. Особняк Сальери — «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте…»***, — прочитал Вольфганг и закрыл книгу, медленно переводя взгляд на мужчину, что крепко спал рядом. Амадей медленно, стараясь действовать бесшумно, опустился рядом с ним и крепко обнял его, прижимаясь губами к шее Антонио, и сквозь улыбку прошептал: «Спи сладко, грустный мальчик из моего детства». ______________________________________ *http://www.mp3poisk.net/ost-elfen-lied-%D0%BC%D1%83%D0%B7%D1%8B%D0%BA%D0%B0%D0%BB%D1%8C%D0%BD%D0%B0%D1%8F-%D1%88%D0%BA%D0%B0%D1%82%D1%83%D0%BB%D0%BA%D0%B0 (первая композиция) ** Вот это да… (ит) *** Для тех кто не читал сие произведение: это последние строчки пьесы.