Нежность роз

Да, да, не раздор, не отсутствие страсти, А именно трусость - первопричина. Она-то и есть та самая мина, Что чаще всего подрывает счастье. Эдуард Асадов

— Сегодня будет целых три репетиции, Антонио. Мы как всегда закончим очень поздно, верно? — задумчиво проговорил Амадей, теребя непослушную прядь волос, что выбилась из-под парика, и поглядывая на Сальери, который внимательно просматривал партитуру одного из молодых музыкантов, которых капельмейстер выбрал для работы в театре. — Да, Вольфганг. К музыке нельзя относиться пренебрежительно, тем более, если речь идет об операх, что будут звучать в императорском театре, — ответил мужчина, не отрываясь от нотных листов. — Поэтому ты решил проверить каждую ноту по нескольку тысяч раз? — спросил юноша, устроившись в пустующем кресле, что стояло у самой сцены в первом ряду, и закинул ногу на ногу, недовольно посматривая на коллегу. Пошел второй месяц совместной работы музыкантов, как Антонио того и хотел. Правда, на оперу, которую они написали вместе, мужчина уделял ничтожное количество времени, доверив Моцарту заниматься ею. Что же, еще проще было все пустить на самотек. Единственное участие, которое принимал Антонио в опере «Так поступают все женщины», было тем, что он не пропускал ни одной репетиции, когда Амадей выступал в роли дирижера. У Вольфганга от этого было двоякое чувство: с одной стороны его тяготили мысли о том, что Сальери «присматривает» за ним, как за непослушным дитя, которое может выкинуть какой-либо фокус, а с другой стороны — чрезмерно льстило, что герр придворный капельмейстер всегда находил время, чтобы придти на репетицию. Впрочем, в силу своей занятости Антонио практически не покидал театр. Он приходил сюда каждое утро, едва только солнце начинало брезжить на рассвете, а уходил поздно вечером. Хотя и в этом были свои плюсы — Вольфганг приходил сюда вместе с Антонио и они частенько отвлекались от работы, запираясь в гримерной одной еще не достаточно известной певички. Когда они оставались наедине, в пустующем в такую рань театре, Моцарту казалось, что они переносятся в совершенно другой мир, где кроме жадных и ласковых поцелуев, нежного шепота и прикосновений никого и ничего больше не существовало… Амадей даже рад был тому, что у него есть то самое тихое местечко, где его ждал его возлюбленный, куда можно сбежать из дома. И самое неприятное в его жизни было то, как смотрит на него Констанция. Казалось, она понимала, что в жизни супруга появилась новая любовь, до сумасшествия вскружившая голову ее Вольфгангу. Амадей знал, что так не может долго продолжаться и, в конце концов, он будет просто обязан все рассказать той, которую когда-то полюбил, но он никак не мог найти в себе силы признаться, что сердце его теперь принадлежит другому человеку. Он чувствовал себя исключительным мерзавцем, потчуя жену очередной ложью, что слишком долго задержится после работы и переночует в театре. Но нежные объятия Антонио, его теплый влюбленный взгляд заставлял его позабыть обо всех муках и угрызениях совести и он всей своей душой отдавался страстной и жаркой любви вместе с Сальери. — О чем ты задумался, Вольфи? — А? — встрепенулся юноша и поднял взгляд на Антонио, который медленно, словно хищный зверь склонился над ним, опуская руки на подлокотники кресла, и внимательно смотрел на него. — Ни о чем. Просто, глупости. — Я говорил, что лучше тебе провести первую репетицию оперы. Я скоро должен буду поехать к императору, у него какое-то срочное дело. А как я приеду, ты можешь отправиться домой и отоспаться, — с этими словами мужчина прижал ладонь к щеке Амадея и нахмурился. — Ты ведь совсем не отдыхаешь. — Интересно, кто в этом виноват? — улыбнулся Моцарт и ласково провел пальцами по ладони Антонио, не прерывая взгляда. — Кто угомонился только в четвертом часу ночи, вымотав меня до полубессознательного состояния? На губах у Сальери заиграла довольная улыбка, и он наклонился еще ниже, коснувшись поцелуем щеки юноши, сознавшись с легкой невинностью во взгляде: — Я. — И откуда у тебя столько сил, интересно? Поведай мне тайну своего вечного источника энергии, — пробормотал Вольфганг, устало закрыв глаза, и медленно поворачивая голову, чтобы губы их встретились. — Я же могу отдохнуть только с тобой. У меня дома… слишком шумно. Собственно, я надеялся, что после сегодняшних репетиций мы поедем вместе. К тебе. Это было чрезвычайно опасно — вот так принимать нежные ласки мужчины, в то время, когда вот-вот должны были явиться музыканты на репетицию. И сейчас Антонио весь превратился в слух, часто поглядывая на двери, которые могли распахнуться в любой момент и вошедшие застали бы двух композиторов в столь откровенном положении. — Прости, Вольфи, я сегодня очень занят, — ответил Антонио и, когда почувствовал, что Моцарт недовольно поджал губы, выпрямился, все еще ласково глядя на него. — Может быть, завтра? — Завтра премьера оперы одного из твоих любимчиков, — юноша скрестил руки на груди и недовольно посмотрел на возлюбленного. — В последнее время мы слишком редко видимся. — Разве? — искренне удивился Сальери, приподняв брови. — Мы же каждый день… — Десять минут быстрых ласк в чьей-то гримерной мне недостаточно! — вспылил Амадей и резко поднялся с кресла, отворачиваясь от музыканта и недовольно хмурясь. — В таком случае, признайся Констанции, что мы любим друг друга и переезжай ко мне, — ответил Антонио, медленно подходя сзади и опуская горячие ладони на талию юноши, ласково прижимаясь губами к его шее. — Очень смешно! — фыркнул Моцарт, еще больше распаляясь и начиная злиться. — А кто шутит? — шепнул Сальери и опустил подбородок на плечо, поглядывая на вздернутый носик своего сердитого гения. Видя растерянность Вольфи, Антонио слегка нахмурился — кажется, юноша не понимал, насколько Сальери был серьезен, когда предлагал ему переехать к нему. Иногда у мужчины складывалось впечатление, что он для Амадея — всего лишь увлечение. Но если бы это и было таковым, подумал мужчина, то Моцарт никогда бы не клялся так пламенно в своей верности и в принадлежности только ему одному. Даже несмотря на то, что Моцарт казался ветреным, никто не бросает таких обещаний просто так. Амадей изумленно замер, а потом резко обернулся, все еще держа руки скрещенными на груди. Он пристально вгляделся в темные, горящие, будто два уголька, глаза итальянца и неуверенно спросил: — Ты что… Ты это серьезно? — Думаю, у меня хватит денег, чтобы заткнуть рот семейству Вебер в случае чего, — ответил мужчина и легко улыбнулся, глядя на то, как Вольфганг стушевался. — Не могу, — через силу ответил юноша и покачал головой. — Это бесчестно по отношении к Констанции. — А по отношению ко мне? — Антонио надоела нерешительность Моцарта, и он сделал шаг назад, сжимая ладони в кулаки, но после опустил глаза и отрешенно произнес: — Лучше будет, если она узнает это от тебя, а не от кого-то другого. Но ты не признаешься… А знаешь почему? Ты до сих пор любишь её. Любишь свою жену… — Нет! Антонио, нет! — Вольфганг позабыл о своей глупой обиде и подошел к нему вплотную, заглядывая в глаза. — Клянусь тебе, что… — Мне достаточно твоих клятв, — холодно отозвался мужчина, все еще не глядя на него. — Мне нужны действия, а не слова. Вольфганг замер, лихорадочно соображая, как же объяснить возлюбленному, что он действительно принадлежит только ему. Но и Констанцию Амадей бросить не мог — она ведь так чиста своими помыслами, беззащитна, словно маленькая девочка, и даже её мамаша не в силах защитить её от ударов судьбы. Представив себе заплаканное личико девушки, молодой маэстро и вовсе поник под взглядом Сальери. Тот, ни слова не говоря, кивнул, убежденный в своей правоте и пошел на выход. Моцарт еще несколько секунд стоял, обреченно глядя ему в след, но, так и не сумев совладать со своими чувствами, кинулся за ним, прижимаясь к нему со спины и зарываясь носом в жесткие волосы итальянца на затылке. — Прости меня. Я действительно не могу сейчас так поступить с ней. Я буду чувствовать себя мерзавцем. Ты — единственный, кого я люблю. Я никогда больше не прикоснусь ни к ней, ни к кому-либо другому… Только к тебе, Антонио, — отчаянно прошептал Вольфганг и стиснул плечи мужчины пальцами, боясь, что пылкий итальянец просто вырвется из его рук и уйдет. Мужчина вздохнул и медленно обернулся к Амадею, ловя его взгляд. Как бы он ни хотел заполучить своего юного маэстро полностью, какие бы планы не строил на их дальнейшую жизнь, ясно было одно — Вольфганг все равно был привязан к этой девице. Даже если он не любил её, он все равно испытывал к ней глубокие чувства, которые не позволяли ему поставить точку в этих отношениях. Да, Антонио безумно ревновал к этой преданности своего возлюбленного, даже если она была всего лишь привычкой, в ответ на благородный поступок девушки, когда она выкрала у матери документ, по которому Моцарт обязан был жениться на ней. Но и оттолкнуть Вольфганга за это он не мог, ведь это все было до него. Сальери убеждал себя, что прошлая жизнь юного маэстро осталась позади и сейчас они вместе вершат их совместное будущее, вот только жгучая ревность не давала ему покоя ни днем, ни ночью. — Как все будут в сборе, начинай репетицию, Вольфи, — наконец ответил мужчина и едва ощутимо провел тыльной стороной ладони по его щеке. — Я поехал к Его Величеству. Как только аудиенция закончится, я сразу же вернусь в театр. Репетиция добралась до перерыва и музыканты разбрелись кто куда, а Вольфганг задумчиво сидел за старым клавесином у сцены, бесцельно нажимая на клавиши, и извлекая из инструмента никак не связанные между собой звуки. Вдруг двери распахнулись, и в зале появился Антонио. Он быстрым шагом подошел к Моцарту и, широко улыбаясь, обнял его сзади, прижимая к своей груди. — Мы едем в Венецию! — Что? — Амадей резко вскинул голову и обернулся к Сальери, неверяще смотря на него, но на губах его тоже заиграла улыбка. — Мы с тобой? — Да, если не считать Его Величества, Розенберга и нескольких музыкантов, — мужчина зарылся носом в его волосах и прикрыл глаза, счастливо улыбаясь, что на какое-то время может украсть своего маэстро от его жены. — Герр Гассман проводит благотворительный концерт в помощь молодым и бедным музыкантам, и мы примем в нём участие. Представляешь, Вольфи: несколько недель только ты и я… — И Его Величество, и Розенберг, и еще музыканты, — добавил Моцарт и весело рассмеялся, совсем оборачиваясь к возлюбленному и приобнимая его за бедра, — это будет здорово… Всегда мечтал побывать на венецианском балу. Сальери наклонился к юноше и мягко прижался к его губам своими, забрав его лицо в свои ладони и поглаживая большими пальцами его щеки, а после слегка отстранился, глядя ему в глаза и заправляя светлую непослушную прядь Амадея за его ухо. — Теперь я могу провести репетицию дальше, а ты поезжай домой и начинай собирать вещи. Или лучше просто отдохни. — Можно я останусь с тобой до вечера? — ответил Моцарт, поглаживая его по рукам, и виновато потупил взгляд. — Констанция уже будет спать и мне не придется объясняться, где я был. Антонио посмотрел на него долгим внимательным взглядом и легко покачал головой, в сотый раз смиряясь с его нерешительностью. — Можно. Моцарт тихо открыл дверь и зашел в квартиру, привычно запнувшись о порог. В их маленькой гостиной горели свечи, а за письменным столом сидела Констанция, которая до сих пор не спала. Девушка с интересом перебирала его бумаги, вглядываясь в его мелкий крючковатый подчерк под нотными станами. Амадей подошел к девушке и узнал в этих бумагах его первые наброски увертюры к новой опере, отчего юноша недовольно нахмурился и осторожно забрал листы у жены, пробормотав: — Ты же знаешь, я не показываю никому произведение до того, как закончу. Почему ты еще не спишь? — Я и не надеялась, что ты придешь, Вольфи, — ответила Констанция и подняла на него взгляд, — где ты был? — В театре. Как всегда работа не отпускала, — беззаботно отмахнулся маэстро и взял девушку под локоть, разворачиваясь, и чувствуя некий дискомфорт, когда она назвала его так же, как звал Антонио, — Пойдем, я уложу тебя спать. Вместо ответа она дернула рукой и закрыла лицо ладонями, всхлипывая. Вольфганг совсем растерялся и замер на месте, беспомощно глядя на неё и не решаясь что-либо предпринять. Он осторожно прикоснулся к её подрагивающему плечу прохладной ладонью и наклонился к ней. — Ну что такое? В чем дело? — ласково спросил он, словно разговаривал с маленькой девочкой и погладил её по мягким спутанным волосам, хотя прекрасно знал, что эти слезы не без причины, — Ты расстроилась, что я так поздно пришел? Но я же работаю, Констанция. Ты же помнишь то время, когда мы сидели без единого флорина в кармане? Посмотри: еще немного и мы позволим себе гораздо больше. Новая опера… — Не хочу больше ничего слышать про эту новую оперу! — вскрикнула девушка, резко вскочив с места, и стала утирать слезы тыльной стороной ладони, — Если бы уделял ей столько времени, сколько ты пропадаешь «в театре», то давно закончил бы её! Не смей больше прикрываться работой, потому что я знаю, я чувствую, что у тебя есть другая. Кто она? Не будь же таким трусом и признайся мне! – заплаканные глаза Станци вспыхнули светом отчаяния, а всегда звонкий голос надломился. Амадей замер, отшатнувшись от неё, будто бы получил пощечину. Ведь они с Антонио слишком хорошо скрывали свои отношения, и никто не мог бы догадаться. Тем более что Констанция убеждена, что его новая любовь это «она». У него затряслись все поджилки, когда его так явно уличили в измене, но даже сейчас он не мог сказать. И пусть его считают трусом и подлецом, но сказать правду сейчас было невыносимо. Амадею чудилось, будто Антонио стоял рядом с ним и шептал на ухо «скажи ей, скажи! Признайся, что мы любим друг друга». — У меня… — он сжал кулаки, словно решившись, но решительность в нем прожила лишь мгновение, и Вольфганг трусливо опустил глаза вниз, — Нет никого, кроме тебя. — Поклянись мне, что это правда, — прошептала Констанция, и на её подрагивающих губах появилась несмелая улыбка, полная надежды, — Скажи, что ты любишь только меня. Вместо ответа Моцарт подошел к девушке, положив нотные листы, что все еще держал в руках, на стол, и прижал жену к себе, крепко обнимая и укладывая подбородок на её плечо. Она осторожно обвила его шею руками и ласково поцеловала в висок, будто маленького мальчишку. Впрочем, в душе он всегда был ребенком. — Завтра… — сказал Амадей, запнувшись, но все же продолжил, поглаживая девушку по спине. — Его Величество пригласил многих музыкантов с собой в Венецию на серию благотворительных концертов, что организовал герр Гассман, и я не могу не поехать. Для музыканта это огромный шанс выделиться из толпы, показать себя. — Я могу поехать с тобой? — еле слышно ответила девушка, сделав шажок назад и заглядывая в глаза супруга, и боясь услышать отказ. — К сожалению, едут только музыканты, — виновато ответил Моцарт и погладил Констанцию по щеке. — Прости. — Тогда побудь со мной хотя бы эту ночь, — прошептала Констанция и прижала его ладонь к своей щеке, — Я ведь постоянно жду тебя. Каждый день, как ты уходишь, я молюсь: «всемилостивый Господь, пускай, хотя бы сегодня Вольфганг вернется до того, как я усну». Амадей опустил глаза вниз и кивнул, еле слышно вздыхая и кляня себя за трусость и нежелание причинить боль некогда близкому человеку. Так пускай же эта единственная ночь будет платой за настоящее наслаждение и любовь к Антонио, вместе с которым они совсем скоро вновь будут вместе. А после поездки он обязательно признается во всём! Только не сейчас! Это было бесчестно — нарушать собственные же клятвы, но ведь у Амадея больше не было выбора! Он просто не мог пересилить себя и признаться жене в том, что не только не желает её, но и в том, что принадлежит теперь другому человеку. Что любит другого, и хочет быть только с ним одним. В какой-то момент Амадею стало действительно страшно, но не потому, что Станци станет обо всем известно, а из-за того, что Сальери может узнать о предательстве. Но ведь ничего страшного не может случиться, если он позволит чувству долга взять верх над своей совестью? Что может случиться, если он один-единственный раз нарушит клятву, данную в порыве страсти? Даже обнимая Констанцию, Вольфганг думал только об Антонио, пытаясь хотя бы этим оправдать себя. Одна ночь. Только одна ночь, чтобы затем быть счастливым с по-настоящему любимым человеком…