***
Хэппи возвращался домой уже на рассвете в несколько тревожном состоянии. Всю ночь кошачью душу терзали мысли: как там Люси? Не перегнул ли Нацу палку? Не увидит ли по возвращению он что-то ужасное, заставляющее кровь стынуть в жилах? Кот упрямо гнал от себя мрачные мысли. Во-первых, договор не позволит Богу причинить девушке вред — это правило настолько же нерушимо, как и Отцовские Заветы — Саламандра просто парализует, если адепт по-настоящему почувствует животный страх перед ним. Во-вторых, Нацу и сам не захочет делать Хартфилии больно. Непонятно как и чем, но эта блондинка действительно зацепила розоволосого Бога — это видно невооружённым глазом. Сказать наверняка, что это «Любовь», Хэппи не мог — уж слишком много могучий Саламандр сотворил за своё долгое существование, слишком замаралась его душа в крови. Кот вообще думал, что такие, как они с Создателем, не умеют любить — просто не способны физически и духовно — однако его мнение в корне поменялось, стоило Хэппи встретить одну белошерстную особу по имени Шарли. Тогда поражённый стрелой Амура на своей синей шкуре понял, что влюбиться могут даже такие создания, как они. И все же между ним и Нацу была колоссальная разница, и Сын искренне надеялся, что все то, что происходит с его другом — не какое-то помешательство, а вполне определенные чувства и эмоции, ведь светловолосая хозяйка действительно испытывает к Богу неподдельную… Хэппи застыл на подоконнике, поражённый представшей ему картиной, а спустя пару секунд усмехнулся в свои кошачьи усы. Эх, зря он накручивал себя! Пресвятые плавники, как это могло навредить Хартфилии? Саламандр лежал в постели, аккуратно сжимая в руках спящую девушку, бережно, словно вазу из тонкого стекла, улыбался сквозь сон и по инерции оглаживал большим пальцем оголенное девичье плечо. Лица Люси кот разглядеть не мог — данная часть тела утыкалась в мужскую грудь, прячась от назойливых лучей рассветного солнца — но он мог уверенно сказать, что там притаилась такая же блаженно-счастливо-глуповатая улыбка, как и у Бога. И Хэппи — совсем тихонько, чтобы не дай Йохт не нарушить эту утреннюю, пропитанную нежностью идиллию — запрыгнул на кровать и свернулся в ногах своих друзей, проглатывая рвущиеся наружу смешки и его излюбленное замечание про «сладкую парочку».***
Знаете все эти рассказы о том, как люди продавали душу Дьяволу в обмен на своё самое сокровенное желание? Знаете, конечно — люди получали то, что хотели больше всего на свете, наслаждались своим счастьем и все такое, а через какое-то время начинали трусить перед своим неизменным будущим. Люси чувствовала себя примерно так же, только вместо Дьявола в ее истории фигурировал один рогатый Бог с розовой шевелюрой. Душа? Да она давно ему продала ее — даже не так, подарила ни за что — и вся Хартфилия безвозвратно принадлежала ее личному улыбающемуся Сатане. Знаете ли вы, какого это — любить Бога? То же самое, что любить Дьявола, только хуже. Люси хотелось смеяться от собственных мыслей. Во-первых, их наличие в ее голове уже было абсурдом, а во-вторых, Нацу в каком-то плане и есть исчадие Ада. Потому что после того, что произошло в гостиной, Драгнил вообще не отходил от Хартфилии ни на шаг. Буквально. Он все время должен был ее касаться. Разорвать контакт их тел было непосильной задачей — стоило Люси сдвинуться хотя бы на сантиметр в сторону, как розоволосый начинал рычать и придвигаться ближе к ней, будто бы в отместку вдавливая ее в себя без жалости к ее костям. Из постели Нацу ее практически не выпускал — понимайте эту фразу, как хотите, потому что в любой ее интерпретации смысл будет правильным — и в самых пошлых, и в самых невинных вариантах. После их первого раза адепт захотела встать и пойти на кухню — желудок немилосердно напоминал о себе брачными завываниями кашалота — и только она дёрнулась, как ее пригвоздили обратно и смерили самым странным взглядом в ее жизни. Ласково-угрожающим, от которого становилось и тепло, и страшно. Боже, Нацу таскался с ней по всей квартире, держа девушку на руках. И это, вроде как, романтично и мило и все такое… Но не тогда, мать вашу, когда ты хочешь сходить в туалет! Говорить про универ бесполезно — ни просьбы, ни мольбы, ни истерики не помогали, Нацу придавал своему лицу самое каменное выражение, ждал, пока его глупая Люси устанет сопротивляться, стирал с ее лица слезы, если она начинала плакать, и просто сжимал в руках, отказываясь отпускать блондинку «хотя бы на одну пару!» Думаете, быть возлюбленной Бога — это манна небесная? Это наказание за все человеческие грехи, не иначе. Хотя нельзя сказать, что розоволосый черт вёл себя как последний тиран. Если не принимать в расчёт его маниакальную одержимость наличием под боком (в буквальном смысле) своего адепта, то во всем остальном Нацу был образцовым примером любящего молодого человека: Люси окружили настоящим коконом заботы и внимания, все ее просьбы выполнялись ещё до того, как она успевала закончить фразу, и если бы у девушки было чуть больше личного пространства, чем площадь кабинки туалета, то все было бы просто идеально. Однако все портили его чертовы эгоистичные чувства. Во время очередной истерики по поводу того, что Бог не отпускал Люси на учебу, Хартфилия на эмоциях выпалила: — Перестань быть таким гребанным собственником! На что сам «гребанный собственник» ничего не ответил, а вместо него с усталым вздохом голос подал кот: — Ничего не получится, Люси, — качал головой Хэппи. — Говорить Богу не быть собственником равносильно тому, что отчитывать рыбу за то, что та живёт в воде — бессмысленно и нелогично. И блондинка в конце концов смирилась со своей участью, вдоволь наплакавшись и наистерившись, и два дня смиренно сидела под домашним арестом, проводя все двадцать четыре часа в объятиях тёплого розоволосого Божества, который практически не разговаривал, молча наслаждаясь близостью «со своей глупой Люси».***
— Нацу? — Мм? — Почему тебе так не нравится слово на «ч»? Саламандр тяжко вздохнул, закрыл глаза и легонько вильнул хвостом. Люси сидела на диване, прижавшись спиной к голой груди Бога — эта поза в последние несколько дней стала самой излюбленной для них обоих — и откинула голову на мужское плечо, пытаясь заглянуть в зеленые глаза. За окном уже сгущались сумерки, небо хмурилось и свирепело, и, казалось, на землю вот-вот обрушится мокрый снег вперемешку с дождем — этакая осадочная каша, с которой начиналась каждая зима и которую так не любили мирные жители. Ветер старательно завывал и крутил деревья, стараясь заползти в самые мелкие щели человеческих жилищ, неся с собой поздне-осенние/ранне-зимние холод и сырость. На фоне этой погодной мерзости квартира-храм казалась Люси земным Раем — сухо, тепло, уютно, только что выпитый горячий чай приятно согревал изнутри, и Хартфилия даже не особо ругалась на еле греющие батареи. Зачем, если у тебя есть личная грелка в лице обнимающего тебя Бога? Богу, собственно, было плевать на то, что происходило за окном. Он релаксировал. Несколько дней только и делал, что релаксировал, потому что рядом с адептом только это и получалось делать — один взгляд на блондинку, и все тело будто бы тающее мороженое, а голова наоборот разрывается фейерверками. Правда, время от времени мышцы все-таки наливались силой и энергией, меньше походя на кисель. Например, когда Люси переодевалась. Или мылась. Или обнимала его. Говорила с ним. Касалась. Звала. Дышала. Короче, Нацу конкретно так плющило, и он сам это прекрасно понимал. Но, в общем-то, и не был против — пускай плющит. Ему это не очень мешает, да и Люси… Ну, ладно, ей немного мешает, но ведь ничего страшного не происходит, верно? Он за ней следит, заботится, греет, кормит, удовлетворяет (даже чересчур, она ему эту напрямую говорила, но ведь Бог имеет права не слушать, да?), Люси много улыбается и смеется (когда прекращает нести этот бред про свой хренов универ). Сама Хартфилия разрывалась между двумя флангами. С одной стороны, это была самая настоящая тюрьма: на улицу не выйти, делами не заняться, связь с внешним миром ограничена, и она постоянно находится под наблюдением. И ее это раздражало как взрослую самостоятельную личность. С другой стороны, какой-то клочок ее души ликовал. Совсем чуть-чуть, потому что Хартфилия считала себя ярой реалисткой, не витающей в розовых облаках и все такое, но, черт возьми, они с Нацу напоминали ей счастливых молодоженов в медовом месяце! Серьезно, они так же нихрена не делали, кроме как смотрели телек, читали книги, ворковали, принимали ванны, занимались сексом и кушали вкусности — не хватало только моря за окном и ежедневных букетов цветов (зачем они ей, блин?). А если прибавить сюда мурчащего в ногах Хэппи, то можно делать фотку и вешать в рамочку на стену, чтобы лет через сорок показывать внукам, мол, смотрите, какие ваши дедушка и бабушка были счастливыми и молодыми. Люси улыбнулась, когда почти горячие губы оставили на ее виске теплый поцелуй. — Давай потом, Лю. — Почему? — Мне лень. Коротко и лаконично. Однако такой ответ Хартфилию не очень-то устраивал, и она, состроив самую строгую мордашку, на которую была способна, недовольно повернулась к Саламандру. Нацу стоически выдерживал этот недовольный взгляд карих глаз, слегка приподняв бровь, и ждал, когда адепт устанет и отвяжется от него с глупыми вопросами. Однако блондинка даже не собиралась прекращать эту своеобразную игру в гляделки, продолжая сверлить взглядом зеленые радужки, будто бы пытаясь проделать в них дырки и добраться до мозга. — Ну, Люси, — проныл Бог, закатывая глаза в отчаянном жесте. — Расскажи! — Лю-у-у-уси. — Давай-давай, я жду. — Люси! — Даже не подумаю. Давай. Драгнил недовольно цокнул языком и отвернулся, показывая свое Божье недовольство. Блондинка лукаво сощурилась: Нацу проиграл, а девушка мысленно поет гимн победы. Все же за все время, что они прожили вместе, оба в чем-то поменялись. Люси стала боле бойкой, решительной, но при этом осторожной — за плечами у нее хороший такой опыт общения с психованным маньяком — и, наверно, терпеливой. О да, без терпения она не смогла бы прожить с Драгнилом и пары дней, так что это самое терпение выработалось как защитный механизм, дабы девушка просто не сошла с ума на нервной почве. Сам же рогатый стал более… сдержанным. С Люси уж точно. Взять хотя бы того же «черта»: раньше он готов был испепелить Люси только за первые две буквы этого слова, а сейчас только демонстративно морщится и показушно шипит, как большая кошка, нервно дергая кисточкой хвоста. Еще он стал заботливым. Иногда даже чересчур. Нет, правда, одно дело, когда тебе приносят чай в постель (опустим тот момент, что для этого Богу нужно только повести пальцем по воздуху) — это мило и приятно — и совсем другое, когда в тебя насильно запихивают третью порцию супа, не позволяют самой ходить по собственной квартире, а в ванной мочалку в руках ты можешь видеть лишь в своих тайных фантазиях — Нацу все сам, собственными руками… Ну, никто не идеален, и Хартфилия мирилась — через силу — со странностями своего сожителя, тихонько отчаянно вздыхая над чрезмерной опекой рогатого дьявола. Самого Саламандра эта ситуация ни капли не напрягала, забота о Люси представлялась ему чем-то необходимым, безоговорочным и приятным, а ее глупые бурчания и ругательства он и вовсе навострился пропускать мимо ушей. В голове только неприятно пульсировала мысль, что ему ничего не хочется. Хотя нет, не так. Нацу нахрен не упали его прямые обязанности. Культ. Он должен был еще несколько дней назад вплотную приступить к созданию йохтового культа, даже осмотрел город, жителей, прикинул количество населения, процентное соотношение мужчин, женщин, детей и стариков, мысленно очертил границы дозволенной ему территории, даже в гребанную церковь зашел, как бы противно ни было там находиться. Почти все было готово — перед ним уже пропаханное поле, осталось посадить семена. И когда он уже почти протянул к ним руку, ему вдруг стало так похер, что просто… похер. Ему не нужна вера, последователи могут идти к Йохту, Гонаку* и попросту нахрен, обряды/ритуалы/жертвоприношения кажутся такими тупыми и никчемными и… Он просто хочет двадцать четыре часа в сутки проводить со своим адептом. Ну, разве он много просит у Создателя? Нацу ведь заслуживает небольшой отдых? Ему нравится вот так вот сидеть с Люси перед телеком и смотреть очередную никчемную передачу, лежать на ее животе, пока она читает книгу и задумчиво перебирает розовые пряди между его рогов, принимать с ней пенные ванны (хотя он и не любил подолгу сидеть в воде)и — Йохт всемогущий, это один из любимейших пунктов — заниматься сексом. Кстати, о сексе. Нацу чуточку подправил свой договор между Богом и адептом, внеся кое-какие коррективы в пункт про жертвоприношения — поцелуи поцелуями, а плотское удовольствие дарит Драгнилу гораздо большее наслаждение напополам с силой и властью — поэтому теперь цепи во время ласк губами сдавливали внутренности не так сильно. Хэппи на это только пожал плечами — Божье самолюбие слишком яро требует для себя самого лучшего. — Ты меня слышишь вообще? Розоволосый едва заметно вздрогнул и тупо уставился на Хартфилию. Та нахмурила брови, грозно поджала губы и в принципе выглядела такой недовольной, что парень не удержал легкую усмешку. Этакий светлый разъяренный воробушек. — Ну, чего? — Слово на «ч». — О, Лю, время ужинать! — Не переводи стрелки! — Ты смотри-ка, Хэппи уже совсем изголодался! Да, Хэп? Кот поднял голову на другу и уставился на него широко раскрытыми глазами с чисто кошачьим недоумением. — Нацу! — Я хочу телячьи отбивные с кровью, милая. О, можно мне немного сырого мяса? И сока! — Мать твою, Саламандр! — И ириски! — Я тоже хочу ирисок! — О, Хэппи, пойдем за ирисками. — Драгнил, стой, Йохт тебя дери! Копыта предательски заскользили по гладкому паркету в тот момент, когда Бог уже готовился пулей выскочить в коридор и скрыться на кухне от разозленной хозяйки квартиры, и величественный Бог совсем не величественно опустился на попу под давлением навалившегося на него женского тела, и пока тот ошарашенно хлопал глазами, попутно прикидывая в голове запасной план отступления, блондинка ловко оседлала мужские бедра и грозно нависла над розоволосым. — Никакой еды, пока не расскажешь, — выпалила Люси на одном дыхании, чеканя слова, как медные монеты, смотря грозно и в то же время просяще. В зеленых глазах на пару секунд выступили красные прожилки, но почти сразу же скрылись, когда Нацу моргнул и отчаянно вздохнул. Бог принял сидячее положение, сцепив руки в замок на женской талии, и поднялся в воздух — сидеть на полу ему как-то не прельщало. — Ну, что ты хочешь узнать? — устало поинтересовался он и прикрыл глаза, уже зная ответ на свой вопрос. — Почему тебе не нравится слово «черт». Нацу перетряхнуло в отвращении, а хвост нервно задергался из стороны в сторону. — Ты специально, что ли? — недовольно прорычал Саламандр, сдерживая клокочущие гортанные звуки. — Я буду говорить это слово, пока ты не объяснишь мне причину своей ненависти, — сухо ответила девушка, скрещивая руки на груди, однако карие глаза опасливо косились на пол, прикидывая, чем их хозяйка может удариться, если ее личный дьявол решит скинуть ее тушку и сбежать от надоедливых вопросов. Нацу титаническими усилиями подавил приступ злости, сглотнул слюну и уставился в лицо блондинки. — Угадай с одного раза, с кого списали образ этой херни, — процедил тот сквозь зубы. Светлые брови взметнулись вверх, рот слегка приоткрылся, все недовольство куда-то мигом улетучилось, уступая место крайнему удивлению и неподдельной заинтересованности. — Ты был прототипом черта?! — Йохт, Лю! — Прости-прости. Так я права? — В какой-то мере, — Бог снова вздохнул, когда понял, что таким коротким ответом не отделается — карие глаза горели по-настоящему недобрым огоньком. — Это долгая история длиной не в одну сотню лет. Ты даже не представляешь, насколько сложно и спутано переплетены человеческие культуры, вероисповедания и прочее. То, что я стал прототипом, не значит, что я появился, люди меня увидели и назвали им, этот образ прошел очень много метаморфоз. Но главное — копыта, рога и хвост — осталось. Понятное дело, что когда людишки меня видят, то верещат именно это слово. И с годами это стало бесить. Очень бесить. — Бедненький, — сочувственно произнесла Хартфилия и ласково пригладила растрепанные вихры волос, на что Драгнил фыркнул — показушничает, что ему неприятно, что Люси его жалеет — однако блаженно прикрыл глаза. Под девичьими ласками Бог невольно расслабился, а в блондинистой макушке пулей пронеслась очередная животрепещущая мысль. — А кем ты еще был? — Дохрена кем. — А поконкретнее? — Йохт, тебе правда интересно, что ли? — Конечно, да! Во-первых, я учусь на журналиста, — Люси вперилась в глаза Бога серьезным взглядом, снова сводя брови к центру, будто доказывая ему очевидные вещи, — а во-вторых, я тебя люблю и мне интересно все, что с тобой связано. Как она это делает? Секундой ранее он был раздражен и как-то взвинчен, а рассказывать о прошлых культах вообще не было никакого желания, но стоило ей произнести всего несколько слов, и — пуф! — Нацу почти физически ощущает, как что-то плавится в его грудной клетке, все тело слегка размякло, в голове все стало таким мягким и приятным… Люси удивленно моргнула, когда рогатый Бог расплылся в улыбке, прикрыл глаза и прижался щекой к ее груди, практически мурча, как мартовский кот — Хэппи рядом аж поперхнулся — выписывая хвостом мягкие волны вокруг. — Скажи еще раз, — промурлыкали адепту куда-то в ее женские прелести. — Что сказать? — не поняла Хартфилия. — Что любишь меня. — Расскажешь мне что-нибудь интересное — скажу, — лукаво парировала студентка, зарываясь пальцами в розовые пряди. — Это шантаж? — Скорее, сделка. С дьяволом, — про себя добавила Люси и сама же удивилась собственным мыслям. Нацу с пару секунд что-то обдумывал, потом вздохнул — Хартфилия на это закатила глаза — оторвался от мягкой груди адепта, на которой хотелось лежать вечность, взял маленькие девичьи ладошки в свои руки и по дурной привычке принялся перебирать тонкие бледные пальцы. Драгнил плохо помнил свои прошлые воплощения — сказались годы жизни, похожие один на другой до невозможности — поэтому нырять в воспоминания было настоящим событием для Бога, чем-то не слишком продуктивным и даже нежелательным. Бог поморщился и поднял взгляд к лицу блондинки. Люси смотрела выжидающе и с неким благоговением — не так, как фанатичные верующие на своего покровителя, а как-то тепло и доверчиво — и шестеренки в розовой голове сами по себе завертелись с остервенением охотящегося хищника, отматывая пленку памяти назад. — Тысячи три лет назад, Майя, — Нацу говорил тихо, вперив неподвижный взгляд в пальцы Хартфилии, которые он трепетно держал в своей ладони, и медленно загнул один ее палец, — Кукулькан. Бог огня со змеиным телом и человеческой головой. Или с птичьей. Или еще Йохт знает чьей, я плохо помню, — Бог усмехнулся как-то невесело, медленно перебирая пальцы адепта, пока карие глаза следили за этими движениями будто бы под гипнозом. — Дал горстке людей огонь, за что меня восхваляли и обожали. Тогда мне дико нравились молоденькие юноши, я охреневал от кайфа, когда мне приводили их связанными, я их затрахивал до смерти, а если хотел — съедал. На бледной коже выступила волна мурашек, и Нацу огладил девичье предплечье, обдавая собственным теплом, неотрывно следя взглядом зеленых глаз с алыми прожилками за своими действиями, и не глядя загнул еще один палец. — Ацтеки звали меня Тонатиу — языческий бог Солнца и воинов. Каждый день пил свежую теплую кровь, а взамен помогал убивать врагов культа, — Саламандр слегка поморщился и добавил как-то пренебрежительно: — Ты не представляешь, как они любили убивать. Люди вообще любят смерть. Нацу хмыкнул и приподнял уголок губ, когда Люси переплела свои пальцы с его. Карие глаза уже не блестели радостью и игривостью — в темных радужках плескалась отрешенность и какой-то страх. — Боишься меня? Ему было страшно задавать этот вопрос, но он вырвался сам собой, а Люси поджала губы. Помотала головой. — Нет, — почти неслышно, одними губами. — Не тебя. — А чего? Хэппи сидел молча, не шевелясь, стараясь дышать как можно тише, с какой-то болезненной грустью следя за своими друзьями. Он в первый раз видел своего Отца таким… взволнованным. Напуганным. Его смуглое лицо ничего не выражало — маска каменного божества — но зеленые глаза заполнились алыми прожилками. Они не требовали крови. Они не хотели убивать. Они молили о пощаде. — Ничего. Люси улыбнулась — слабо, но Нацу этого было достаточно, чтобы давку в горле отпустило — и демонстративно загнула третий палец прямо перед его носом. — Странная Люси, — тихо шепнул Бог и поцеловал подушечку тонкого пальца, беря маленькую руку в свою ладонь, а у адепта в груди что-то тяжелое рухнуло к самым пяткам, даруя облегчение — алые блики в глазах стали бледнеть. Драгнил вперился взглядом в загнутые пальцы и свел брови к переносице. Он молчал секунд десять, и блондинка уже собиралась спросить, что случилось, как парень продолжил: — Все, что было еще в прошлой эре, я помню очень смутно. Помню, что валял дурака назло Отцу: принимал облик то какой-нибудь птицы, то ящерицы**, то Йохт знает кого еще, и Дедуля бесился, что даже так у меня находились последователи, — Нацу испустил легкий смешок, вторя тихо хихикающему в сторонке Хэппи, который вспомнил до колик смешные деньки, и загнул еще один палец адепта, — а после границы эр я уснул на пару веков. Потом огреб за непослушание — сильно так, я это хорошо помню — и стал исправляться. Кушанское царство, снова бог солнца — Митра. К веку, наверно, четвертому мне это надоело, и я перебрался к маленьким менее цивилизованным племенам. — А дальше? — после недолгого молчания спросила Люси. — Дальше начались средние века, ведьмы, инквизиция, — Бог делано фыркнул и скосил взгляд в сторону. — Хэппи тогда еще был черным, пару раз его чуть не убили из-за каких-то вопящих баб. Пришлось перекрасить его в синий, чтобы привлекал меньше внимания. — Хочешь сказать, — Хартфилия выгнула бровь в недоумении, — что синий кот привлекает меньше внимания, чем черный? Драгнил открыл рот и тут же его захлопнул, а предмет обсуждения в углу погрузился в тяжелые раздумья. — Не важно, — буркнул розоволосый и фыркнул на легкий и веселый смешок адепта — Люси снова улыбалась радостно, без налета страха и отрешения в глазах, и Нацу почувствовал в груди что-то вибрирующе-приятное. — Дальше началась ересь с сатанизмом и длилась она ровно до начала моего сна. А потом… — А потом ты проснулся и решил покидаться моими чашками, — весело закончила Хартфилия. — Именно. Блондинка рассмеялась — легко и звонко — и Саламандр обхватил небольшую челюсть пальцами — очень мягко, но властно — и пальцем свободной руки похлопал по своим губам. — Пора выполнять условия сделки. Люси лишь довольно улыбнулась, слегка щуря глаза, и ме-е-едленно, словно дразня, делая паузу после каждого слова, прошептала: — Я. Люблю. Тебя. Температура в комнате будто бы на пару градусов увеличилась, а по венам побежали легкие искорки счастья. Ей даже тянуться вперед не пришлось — Нацу сам приблизился к ее лицу — девушке осталось лишь приоткрыть рот и согласно закрыть глаза, а после позволить себя целовать, как будет угодно Божьей душеньке. А сам Бог думал о том, что цепи на его жилах не имеют к договору никакого гребанного отношения.***
Близился день Х в виде дня рождения Эрзы Скарлет, и для Хартфилии этот день казался настоящим дедлайном, что хуже любого экзамена в универе. Проблемы валились на ее светлую голову одна за другой: Нацу не желает ее отпускать, Люси не знает, в какой одежде ей идти, а главное — подарок. Чертов подарок так и не нашелся, сколько бы блондинка ни ломала над ним голову. Что она только не перебрала в уме: и украшения, и одежда, и техника, и посуда, и книги (отпало в силу того, что это фишка МакГарден), и даже велотренажер! Ни-хре-на. Все не то, все не так. Нацу уже устал смотреть на эти мучения своей возлюбленной и всячески пытался помочь Люси — подкидывал донельзя абсурдные (хотя сам он считал, что идея подарить красноволосой суке сатанинский подсвечник вполне себе ничего) варианты. Люси рвала волосы на голове. Ей даже кошмар приснился на нервной почве, будто бы она дарит подарок Скарлет, та открывает коробку, а там… А что там, Хартфилия и не могла узнать — в этом и заключался кошмар. Она не знала, что дарит одногруппнице. — Зачем так переживать из-за подарка, Лю? — Нацу почесал макушку и откинулся на спинку стула. Хартфилия сидела напротив и грызла ноготь, бегая глазами по всей кухне в надежде ухватиться за что-нибудь взглядом. Зачем? Черт его знает. — Это важно, — выдохнула адепт, когда попытка успокоить волнение в груди рассматриванием интерьера не увенчалась успехом. — Она моя подруга, я хочу сделать ей приятно. — Странно это. — Ничего не странно, — отрезал сидящий рядом кот, который только-только закончил процедуру умывания после ужина. — У людей принято так показывать друг другу свое хорошее отношение и любовь. Розовая бровь выгнулась дугой. — Любовь? — О, нет, — простонала Хартфилия и рухнула головой на стол. — Только не задавай вопросов! — Почему? — Потому что у меня и без них голова болит! — От чего? — Нацу! Бог что-то пробурчал себе под нос и насупился, сложив руки на груди, а блондинка отчаянно выдохнула. Проблема в виде подарка категорически отказывалась решаться. Ну, Люси грех жаловаться над тем, что ей больше не о чем думать. Ведь проблема в виде рогатого полудурка с острыми приступами собственнических чувств никуда не делась. Хартфилия скосила взгляд на сидящего напротив парня. — Нацу, — тихо позвала она Бога, — я пойду на праздник? — Нет. Коротко и лаконично — как и всегда, когда в Драгниле просыпалась Божья сущность, не терпящая неподчинения. Хотя на нее Люси и рассчитывала. — А ты не хочешь пойти? — Нет. — А если там будет много еды? — Нет. — Алкоголь. — Нет. — Музыка. — Не-а. — Эклеры. — Не… Нацу недоверчиво сощурился, а блондинка мысленно ликовала. Все-таки она достаточно выучила характер Саламандра и отлично знала его слабости. Главная ахиллесова пята Бога: шоколадные эклеры. — Много эклеров, Нацу, — томно прошептала Хартфилия, и розоволосый невольно облизнулся, не понимая, что на него больше влияет — воспоминания о вкусе этого потрясающего лакомства или сексуальный голос адепта, от звука которого в штанах недвусмысленно стало жать. — А еще пирожные, торты и… Люси коротко взвизгнула, когда ее одним движением вытащили из-за стола и взвалили на плечо, поспешно выходя из кухни, а Хэппи глубоко вздохнул, подходя к раскрытой форточке с намерением прогуляться по городу часик-другой. И когда блондинистый затылок столкнулся с поверхностью матраса, а сверху на девичье тело навалился разгоряченный — во всех смыслах — Бог, Хартфилия, жадно отвечая на глубокий, жадный до острых покусываний поцелуй, подумала. Она-таки пойдет на День Рождения.