***
Чувство опасности и нарастающей угрозы бесновалось в грудной клетке с каждой секундой все больше, подкатывая к горлу комком нарастающей паники, и захмелевший мозг никак не мог поймать эту, казалось бы, очевидную ниточку, связывающую ужасное предчувствие и вливающиеся в уши слова. Алкоголь вытворял с Хартфилией какие-то воистину потрясающие вещи: девушка, как казалось ей самой на каком-то подсознательном уровне, резко отупела, а её саму раздирали на куски две личности. Первая — весёлая, пьяная и общительная — подзадоривала блондинку смеяться, без умолку болтать заплетающимся языком на те темы, которые обычно обсуждают собутыльники подшофе — этакая глубинная философия, что похлеще всяких Ницще и Кантов, — а лицо собеседника напротив упорно замыливало мутным туманом. Вторая же личность билась в предсмертных конвульсиях:БЕГИ
И Люси — та настоящая Люси, что стояла в толпе танцующих тел и глупо улыбалась, ведя с самой собой внутреннюю войну — смотрела в глаза напротив и пыталась вспомнить, что же её глупая голова упустила из виду. Леви дёрнула подругу за руку и закусила губу, мотая головой, то ли указывая на что-то, то ли в простом отрицательном жесте — МакГарден почему-то нервничала (почему же?), пытаясь донести до Хартфилии какие-то немые фразы. В отличие от блондинки, синеволосая прекрасно помнила о некотором постороннем факторе, о котором спьяну позабыла одногруппница. Леви трясло. Леви хотелось сбежать. Леви каждым сантиметром кожи ощущала приближающийся огненный шквал опасности. — Всеё в порядке? Ты куда-то торопишься? Люси вздрогнула всем телом и перевела взгляд обратно на собеседника. Зереф улыбался уголком губ, стоя среди танцующих и чувствуя себя при этом раскованно-спокойно. Это у него такая жизненная позиция, наверное — сохранять спокойствие независимо от ситуации. Люси ни разу не видела, как он нервничает, паникует, выходит из себя. Он даже злится с непроницаемой каменной маской, и агрессию на его мраморно-бледном лице выдавали лишь пульсирующие желваки. А эта полуулыбка как-то неестественно перерезала весь образ хладнокровного молодого человека. И от этого пробежались жуткие мурашки. — Я… У Люси ни с того ни с сего запершило горло, из-за чего пару раз пришлось неловко прокашляться и неизящно покряхтеть, однако брюнет не выдал никаких эмоций — вздернутый уголок губ будто застыл ледяной коркой. — Прости, мне надо отойти ненадолго, — кое-как выдавила из себя Хартфилия, улыбаясь до ужаса глупо, внутренне переживая, что на её лбу всплыла бегущая строка: «я хочу избежать твоего общества сейчас же». — Уже сбегаешь с вечеринки? — изумлённо-разочаровнно протянул парень, и, наверное, эту интонацию можно было бы принять, как глубоко-грустную, если бы не чёртова ухмылка, не двигающаяся ни на миллиметр. — Нет-нет, я… Я скоро вернусь, мне надо… Мне нужно в… — В туалет! — выпалила Леви и крепко сжала ладонь подруги своими миниатюрными пальчиками. — Сам понимаешь, алкоголь, духота… — Точно, — сбивчиво кивнула блондинка и возблагодарила какие-то небесные силы за то, что рядом с ней её маленькая опора в лице МакГарден. Хартфилия поставила себе в уме галочку: искренне покаяться за то, что она так часто сердилась на Леви за её чрезмерную любознательность и желание просунуть нос в чужие дела. Под напором непонятно откуда взявшегося волнения алкоголь стал медленно отпускать хватку, сковывающую разум стальным обручем, а вместе с проясняющейся головой пронеслась волна едва ли не животного оцепенения. Опасность. Угроза. Адепт прочувствовала её тысячами иголок сквозь тело, услышала звенящее пришествие чего-то неотвратимого. Пульсирующие биты музыки стали давить, танцевать степ в висках. Хмель выветрился до того резко, что у Люси голова пошла кругом, и вместо пляшущей светомузыки девушка видела лишь пазлы разноцветной мозаики со всех сторон. Страх. Страх был сродни приступы алкогольной тошноты, выворачивающей желудок наизнанку. Хартфилия очертя голову бросилась в сторону, расталкивая прохожих и таща за собой подругу, дико озираясь в поисках какого-нибудь безопасного места. Что вызвало в душе адепта такой дикий страх? Она не знала. Эта была чистая животная паника безо всякого основания, но Люси чувствовала опасность на каком-то древнем инстинктивном уровне. Туалет нашёлся не сразу. К тому времени, как девушки зашли в смежный санузел, обе уже в достаточной степени протрезвели, и Леви дрожащей рукой повернула ручку двери. — Жуть какая, — выдохнула синеволосая, успокаивающим жестом приглаживая собственные растрёпанные волосы. — Откуда тут взялся Зереф? — хрипло поинтересовалась блондинка, садясь на бортик ванны. Она действительно не ожидала встретить на вечеринке этого человека. Не ожидала настолько, насколько не ждут снега в июле. Но сокурсник свалился на её голову толстенным куском льда, выбил из колеи, и девушка с ужасом стала осознавать всё шаткое положение ситуации. Зереф и Нацу. В одном доме. — Ну, ты ведь заметила, как много здесь незнакомых личностей, — пожала тоненькими плечами МакГарден и уселась на пол, наплевав на аккуратность своего нарядного платья. — Эрза закатила легендарную вечеринку, и приглашённых получилось куда больше, чем планировалось. — Но ведь они с Зерефом совсем не общаются, — скептично возразила подруга. — Кто-то позвал его через знакомых, — ответила Леви и отряхнула подол платья, расправляя складки. — Скорее всего, кто-то из друзей Джерара: возможно, Уртир или Мелди. Хартфилия выругалась себе под нос и заправила выбившуюся из прически прядку. Паника потихоньку отступала, закрытое светлое пространство и уютная тишина действовали успокаивающе, хотя приглушённые биты ненавязчиво прорезали воздух, отбиваясь лёгкой вибрацией от стен. Люси прикусила губу, обдумывая дальнейшие свои действия. Ей нужно уйти. Да, взять Драгнила подмышку и смотаться как можно скорее отсюда, потому что Хартфилии абсолютно не хотелось знать, что может произойти в худшем случае. — Вот чёрт! Люси поморщилась от раздраженного восклицания МакГарден — видимо, даже нелюбовь к слову на «ч» стала передаваться адепту наравне с другими Божьими привычками — и вскинула брови. — Тебе помочь? Леви старательно оттирала под струей воды грязно-серое пятно на своем бежевом платье, время от времени скребя кусочками ткани друг о друга, вспенивая мыло, однако пятно упорно держало позиции и не собиралось отстирываться, лишь намокая и расползаясь бесформенной кляксой по всему животу. Девушка делано вздохнула, всплеснула руками и возвела глаза к небу. — И где ты умудрилась? — пожурила ту Люси, заботливо улыбаясь и помогая подруге в борьбе с въевшейся грязью, что никак не смывалась. — Не представляю, — пробурчала синеволосая, обиженно взирая на то, как одногруппница терла пальцами ткань платья. Спустя какое-то время бесполезных попыток МакГарден снова отчаянно вздохнула, перехватывая пальцы адепта. — Это бессмысленно, Люси. Лучше попрошу у Эрзы что-нибудь, во что можно переодеться. Хартфилия согласно кивнула. Так действительно будет лучше; жаль, но платье уже вряд ли получится спасти, а вот благополучие Зерефа будет под большим вопросом, если та ничего не предпримет в ближайшее время. Не то чтобы девушка питала к брюнету какие-то теплые чувства, совсем нет, но брать грех на свою пока ещё чистую душу ей как-то не прельщало. — Ты идешь? МакГарден стояла у двери, держась за ручку, вопросительно смотря на вставшую столбом блондинку. — Иди без меня, — последняя мотнула головой. — Я умоюсь и скоро подойду. Девушка выскользнула из ванной комнаты, и музыка на секунду оглушила Хартфилию лавиной звуков и вибраций, исчезая вместе с закрывшейся створкой. Йохт. Люси чувствовала себя выжатой, как лимон в соковыжималке. Слишком много эмоций и событий спустя такой период безвылазного сидения дома. Холодная вода остужала кожу, успокаивала расшалившиеся нервы и окончательно разбавляла и без того едва присутствующую алкогольную дымку, помогая сгребать мозги в кучу, и плевать с высокой колокольни, что легкий макияж не скажет такому обращению «спасибо». Нужно найти Нацу. Люси крутанулась на каблуках, воспрянула духом. И обмерла. В один момент вся её решительность канула в лету, а руки похолодели. Как так вышло, что она не услышала хлопка двери? Не услышала ни шагов, ни звука защелки? Как так вышло, что она не заметила скользнувшего в ванную Зерефа?***
— Нацу, пожалуйста. Ничего не натвори. Не натворить. Бог повторял себе это раз за разом, когда тихо ступал следом за йохтовым мудушем, что минуту назад разговаривал с его Люси и улыбался ей своей мерзкой кривой улыбкой. Не натворить. Он держался, правда. Хорошо держался, за что мысленно нахваливал себя. Он ведь обещал Люси вести себя хорошо, правда? Он держит обещание. Он держит его, пока поднимается крадущимся хищником по лестнице на второй этаж. Он держит его, пока неслышно ступает по коридору, ни на миг не сводя взгляда с темноволосого человечишки, чью голову хочется раздавить руками, как спелую ягоду. Он все ещё держит обещание, когда следит за тем, как из приоткрывшейся двери выходит синеволосая мелкая подруга Хартфилии в мокром платье, не замечая притаившегося за углом ублюдка, что через несколько секунд скользнул в комнату. Он держит его вплоть до того момента, как подходит к двери. — Нет! Нет, он больше не держит обещание. Дверь срывает с петель, и Люси широко распахнутыми глазами следит за вошедшим Богом, на чьём лице не было ни намека на эмоцию. Ни злости, ни обиды, ничего. А вот Хартфилия, по мнению Нацу, выглядит смешно. Перепуганная, растрёпанная, похожа на мокрую нахохлившуюся пташку. Нацу бы обязательно посмеялся над внешним видом адепта, если бы она не была прижата к раковине. Прижатаматьтвоюсукаим. Люси хочет что-то сказать, открывает рот. — Парень, выйди-ка отсюда. Ты немного мешаешь. У Люси внутри все холодеет, и она переводит полный ужаса взгляд на держащего её запястья брюнета, что издевательски улыбался розоволосому. — Милая, — ледяные иглы слов пронзили уши, и блондинка побоялась повернуться на звук. — Я не могу. Нацу говорил спокойно, тихо, слегка наклонив голову набок. И только пульсирующие вены на костяшках и висках нарушали эту обманчивую иллюзию спокойствия. Воздух раскалился очень резко, у девушки лёгкие обожгло на очередном вздохе, и та невольно задержала дыхание. Саламандр сделал плавный шаг по направлению к раковине, хищно облизнул губы. Красные прожилки заполонили всю зеленую радужку тоненькими червячками. Хартфилия дёрнулась в насильных объятиях Зерефа, что прожигал дырку взглядом в постороннем, по его мнению, парне, и девушка почувствовала, как его передернуло от внезапного животного оскала. — Нацу, — не выговорила, а выхрипела имя адепт, снова отпихивая локтями от себя брюнета. — Пожалуйста. Успокойся. — Да, Нацу, сходи погуляй. Люси ничего не успела предпринять. Даже осознать не успела. Просто захват на её запястьях пропал до физической боли неожиданно, будто бы ей руки пытались оторвать, а сам Зереф оказался прижат к стенке рядом с чёртовой раковиной. — Пусти, блять, ненормальный! Он трепыхался тряпичной куклой на сильном ветру, пытаясь отодвинуть хоть на миллиметр душащую его руку, хрипя сквозь нецензурную брань и рваные вдохи, что едва проскальзывали в лёгкие. — Голова. Или ноги? Пальцы. Да, сначала пальцы. Люси дёрнулась, когда до неё дошёл смысл сбивчивого шёпота Бога, который оценивающе осматривал всего прижатого к нагревшейся от накала плитке Зерефа, покрывшегося бардовыми пятнами от нехватки воздуха и невыносимого жара. — Ты будешь жрать собственные пальцы, — рука Драгнила сильнее сжалась на горле, вырывая жуткие едва ли не булькающие хрипы. — Потом вырвешь свои глаза. Покрошишь ножницами яйца, а свой блядский член пропустишь через мясорубку. Я хочу, чтобы ты сам стёр себя в порошок. Ты обрадуешься смерти. Ты её полюбишь. Но ты не сдохнешь. Люси приросла к полу, зажав руками рот. Дикий страх. Невероятный. В жизни такого не испытывала. Она любила Нацу. Любила так, как никогда не любила мужчину. Но она боялась. Вдохнуть боялась, пошевелиться боялась. Он шептал что-то задыхающемуся Зерефу, что стремительно бледнел, а чёрные глаза закатывались, но Бог продолжал шептать, рассказывая что-то об участи несчастного, который и представить себе не мог, на что нарвался. Когда тело начинало особенно конвульсивно дергаться, Люси всхлипывала в ладони, и Саламандр на секунду отпускал хватку, давая жертве сделать крошечных вдох. Не из жалости. Просто, чтобы он не умер раньше положенного. Люси это понимала. Язычки пламени вспыхивали внезапно, резкие и маленькие, как искорки. На клетчатой рубашке, в вихрах розовых прядей. Бог растянул губы в страшной усмешке, и изо рта вырвалась тонкая струйка пламени, которая тут же обратилась в пар, ещё сильнее раскаляя пространство. Звуки музыки казались воплями. Люси хотелось кричать во всю глотку, но губы не слушались, будто клеем запаянные. Нацу. Её Нацу. Ее смешной и забавный Нацу, обожающий блинчики по утрам. Её вредный самовлюбленный сожитель, подшучивающий над ней и показушно скалящийся, когда ему что-то не нравится. Её Бог, которому она в душе поклоняется. Он убивает человека на её глазах. А у Саламандра перед глазами кровь. Он обезумевший, больной на голову псих, и ему нужна кровь. Много крови. Но в особенности — кровь этой блядской мрази, что сейчас хрипит под его ладонью. Он вымажется в его крови. Он разотрет её по всей ванне, по всему дому ровным слоем. И сожжёт. Всё сожжёт. Только тогда он сам перестанет задыхаться. Только тогда он сможет дышать и перестанет чувствовать рвущие изнутри когти. Люси в стороне плачет и трясется. Ей страшно, и Нацу знает это. И потом вымолит у неё прощение. А если не простит. Заставит его простить. — Прекрати, — сорванным дрожащим голосом просила блондинка, делая крошечный шаг вперед, сжимаясь в комочек. — Молю тебя, прекрати. Умоляю. Бог через силу оторвал взгляд от Зерефа и взглянул через плечо. Люси плачет так горько, что кровавые реки у самых зрачков не знают, что им делать: уступить место природной зелени или же расползтись ещё шире. Люси боится так сильно, что та часть Бога, что любит её до дрожи в коленях, сама хочет плакать.Люсилюсилюсилюсилюсилюсилюсилюсилюсилюсилюсилюсилюсилюсилюсилюсилюсилюсилюсилю
— Прошу тебя, — всхлипывает, трясется и делает ещё шаг. — Пойдём домой. Пожалуйста. Нацу смотрит неотрывно, а у Хартфилии глаза болят от слёз и температуры воздуха, ноги подкашиваются, сердце сжалось и сделалось размером с игольное ушко. И болит. Надрывно-сильно болит, рвётся на кусочки с рваными краями. Ей страшно. Она знает, что Нацу не убьёт её. Никогда не убьёт. Тело падает на землю бесформенным мешком и заходится в харкающем кашле. Лицо Зерефа стремительно меняет цвет, становясь то серым, то бледно-зелёным, то красным, то жёлтым, и вихрь эмоций проносится в каждой исковерканной страхом чёрточке лица. Зереф соскребает своё тело с пола и встает со второго раза. Он не смотрит на Драгнила, что застыл статуей, но косится на Люси, и в его глазах испуг и немая просьба уйти с ним. Даже Зереф боится оставлять Хартфилию наедине с этим психом. Люси подавляет гортанные рыдания и едва заметно мотает головой, содрогаясь от быстро брошенного Богом «убирайся». Брюнет слушает моментально, прихрамывая и потирая горло выходит из ванной комнаты, перешагивая через выломанную дверь, оставляя Бога и адепта наедине в давящей тишине и пульсирующих толчках музыки с первого этажа. Оба молчат. Люси дышит тяжело, пытается не плакать, но ни черта не выходит, и она давится всхлипами. А когда Нацу поворачивается и шагает к ней, то втягивает голову в плечи, пытается закрыться от него, отворачивает лицо, жмурится, пока он вдавливает её себе в грудь по-звериному сильно, и рычание прорывается вместо слов. Люси страшно быть в его объятиях, потому что наконец-то понимает одну простую вещь. Нацу не любит её. Нацу одержим ею. — Моя, моя, моя Люси, моя, — он рычит утробно, дико, он напоминает Люси сбежавшего из психушки маньяка, бешеного пса, что трётся о своего хозяина, ластится, пуская пену. Нацу одержим ею. Нацу дышит ею. Нацу помешан на ней. Нацу привязан к ней. Если это и любовь, то точно не человеческая. Так дико, так безумно сильно люди просто не в состоянии любить, не могут — и слава Богу. Хорошо, что не могут. Она должна была подумать об этом, когда вся эта каша только заваривалась. Она должна была понимать, на что идёт, когда говорила Нацу о любви. Но она так сильно была ослеплена своим горем, а после счастьем, что даже не подумала, что скрывается за любовью Божества. За ней скрывается кровь. Много крови. А что ещё хуже — страх и подчинение. Нацу так сильно любит её, что будет ломать, пока она не подчинится ему, не будет в его руках любимой вещью. Любимой, но вещью. Он целует её волосы, абсолютно не целясь; сцеловывает капли с ресниц, щёк, губ; рычит ей в лицо что-то нечленораздельное, а взгляд у него безумный, дикий и напуганный. Нацу любит её так сильно, что сам этого боится. Люси всхлипывает снова, тянется руками и обнимает. Его трясёт всего крупной дрожью, он нуждается в ней, он внушает страх и сам же боится. Она впервые чувствует, как ненормально бьётся его сердце, действительно дьявольски сильно и быстро. Человек бы не выдержал такого. — Я люблю тебя, — выдыхает она ему в мокрую от своих слёз ключицу, и звериный рев вырывается из груди Драгнила, болезненный, будто бы предсмертный. — Я боюсь и люблю тебя. А он рычит. Рычит, что она его, сотрясаясь крупной дрожью, вдавливает себе в рёбра, пытаясь спрятать себе под сердце. И плачут оба.