***
Тишина давила. Голова разрывалась от монотонной боли, будто в черепной коробке непрерывно гудел поезд, а при попытке открыть глаза тело сковало судорогой. Жарко. Вторая попытка подняться закончилась болезненным стенанием, а третья — подкосившимся локтём, на который Люси попробовала опереться. Пару минут отдохнув, переведя дыхание и собравшись с силами, Хартфилия всё-таки приняла положение сидя и — о чудо! — открыла глаза. Её комната. Несмотря на то, что всё плясало и расплывалось, взгляд всё же уцепился за электронный циферблат. Семь утра. Сзади раздался храп. Девушка повернула голову (проклиная боль в шейных позвонках) и улыбнулась при виде Нацу, пускающего ниточку слюны на рукав своей клетчатой рубашки. Лицо Бога было расслаблено, весь его вид вызывал умиротворение, и адепт усмехнулась, протирая глаза. Вот же ерунда ей приснилась. На запястье звякнул браслет, и блондинка замерла. За одну секунду мир приобрёл резкие черты, и тело ощутило прикосновение ткани платья, неприятную сухость глаз, запершившее горло и слабость во всех мышцах. Люси боязно повернулась обратно к Богу и судорожно выдохнула. Слипшиеся от слёз ресницы, копоть, жуткая усталость в каждой складке лица. Память услужливо промотала в голове события вчерашнего дня, начиная сборами на День Рождения Эрзы и спорами между Хартфилией и Драгнилом и заканчивая… О боги. Люси рухнула на подушку, прикрывая рот рукой, дабы заставить себя проглотить ненужное сейчас рыдание, пару раз глубоко вдохнула, протёрла глаза, ещё больше размазывая косметику по лицу, и повернулась к открывшему глаза Богу. — Доброе утро, — он зевнул и сладко причмокнул, лениво моргая. — Выспалась? — Да, — ответила блондинка и повторно села на кровати, вперив взгляд в стену. — Когда мы вернулись домой? Бог нахмурился, будто бы пытался что-то вспомнить, а потом фыркнул. — Из ванны перенёс нас сюда. Ты была не в том состоянии, чтобы идти танцевать. Люси вздрогнула, когда её руки коснулось что-то тёплое и грубоватое на ощупь, а Нацу взял её ладонь в свою, секундой позже прижимаясь к ней щекой. Парень довольно мурлыкнул, потеревшись о нежную девичью кожу, и нахмурился, не найдя отклика на проявленную утреннюю нежность. — Люси? Та опомнилась и приподняла уголки губ, мягко проведя большим пальцем по мужской щеке. Бог удовлетворённо прикрыл глаза. — Тебе надо побриться. — К Йохту. — Будешь вчерашние оладьи? Я не в состоянии сейчас что-то готовить. Саламандр молча кивнул и проводил взглядом вставшую с кровати девушку, что быстро стянула с себя вчерашнее платье и накинула домашнюю одежду, выходя из комнаты, а после развалился на кровати звёздочкой, стараясь не замечать опустившуюся многотонным покрывалом тишину.***
Эрза звонила восемь раз, Леви — одиннадцать. Ещё пять пропущенных звонков с неизвестных номеров и шестнадцать сообщений содержания «Где ты?» и «Всё в порядке? Ответь!». После завтрака Люси собралась с силами и позвонила Скарлет. Придала голосу как можно больше оптимизма, удивлённо расспросила о подробностях выбитой на втором этаже двери и хихикала над событиями вечеринки, большую часть из которых, в силу «плохого самочувствия», пропустила. — С Зерефом что-то странное произошло, — хмыкнула в трубку подруга, и Люси дёрнулась на табуретке, сжимая свободную руку в кулак. — Всё твердил о каком-то дьяволе с розовыми волосами и конце света. Что там натворил твой брат? — Не поделил меня, — как можно равнодушнее ответила блондинка. — Они с Зерефом повздорили. Ну, знаешь, как это бывает у парней. — Подрались? — Типа того. — Ну, ладно. Это их проблемы. Так! Только не говори, что дверь — это их рук дело! Люси рассмеялась. — Вот этого я тебе точно сказать не могу, Эрза, — хохотала Хартфилия, теребя пальцами салфетку на столе. — Я в этих разборках не участвовала. У меня заболела голова, я отыскала Нацу, и мы уехали. Что они там натворили, он не говорил. — Понятно, — выдохнули на том конце провода и усмехнулись. — Ладно, мне нужно прибраться до приезда родителей. Встретимся завтра на паре. — Конечно. До скорого. Телефон положили на стол, лицо закрыли руками. Нацу ушёл по делам к Отцу. По каким — не сказал. Как обычно. Хэппи тоже молчал, только смотрел на адепта с сочувствием и старательно мурчал на ухо, когда Люси всхлипнула в ладони. И терпеливо давал сдавливать себя в объятиях, когда тонкие девичьи плечи прогнулись под тяжестью навалившегося стресса и неконтролируемо затряслись.***
Пара тянулась медленно, как полузастывшая жвачка на углу парты, и лекция конспектировалась без какого-либо интереса, тоскливо-механически. Заплаканные глаза Люси сваливала на недосып после вечеринки и плохое самочувствие, отмахиваясь от предложений подруг уйти с занятий или забежать в медицинский кабинет. Идея вынашивалась в голове с самого пробуждения после злосчастного происшествия и крепла с каждым часом. Страшно, дико, ужасно грустно, но девушка не в силах была отказаться от неё, поэтому пересчитала деньги в кошельке, посмотрела содержимое сумки, покопалась в телефоне и приняла решение. Была не была. Содержимого кошелька хватило на билет до соседнего города и бутылку воды, и в поезде Люси не обращала внимания на косые взгляды (блондинка без багажа, в юбке карандаш и блузке как-то не вязалась с атмосферой плацкарта), молча смотря в окно. Спустя пару часов Люси вышла из вагона, нашла банкомат на вокзале, сняла все оставшиеся деньги, что копила на следующую квартплату и курсы рисования, поймала машину на шоссе и выкинула телефон на обочину. — Куда, красавица? — улыбнулся рыжий парень за рулём авто, когда блондинка залезла на заднее сидение и захлопнула дверцу. Люси пожала плечами, улыбаясь в ответ, и ответила: — Туда же, куда и вы. За два дня езды автостопом Люси пять раз натыкалась на маньяков-извращенцев, которые предлагали подбросить одинокую девушку до населённого пункта в обмен на интим-услуги, один раз едва не подверглась изнасилованию (спасибо женщине за рулем проезжавшего мимо минивена, выбежавшей с криками о полиции и с шокером в руке), один раз ночевала на пустынной остановке загородом. Поэтому пошарпанный подозрительный мотель в маленьком пригороде казался Люси едва ли не сказочным замком. Яичница со странно пахнущим беконом была сметена меньше, чем за минуту, натёртые ноги променяли изящные лодочки на купленные за копейки на автомойке хреново сшитые кеды с приторно-жёлтыми звёздочками, испачканная белая блузка напару с порванной юбкой (последствия неудавшегося изнасилования) отправились в мусорку. В голове Хартфилии ситуация выглядела примерно так: сбежавшая от одержимого ею Бога блондинка пытается увеличить расстояние между ней и родным городом пропорционально имеющимся средствам, потом оседает в каком-нибудь неприметном месте и вычёркивает из памяти всё, что произошло с ней за последние несколько месяцев. Просто и гениально. Люси старалась не думать обо всём этом в дороге, но оставшись один на один со своим внутренним миром в тёмной комнатке мотеля, сидя на ободранном диване перед включённом телевизором с дурацкой комедией, стена, воздвигнутая между её разумом и душой, треснула. Люси избивала диван подушкой. С каждым ударом становилось только хуже, и вой из груди показался Хартфилии настолько нечеловеческим, что стало противно от самой себя, от собственных слёз, которые на вкус казались худшим дерьмом в мире, от трусости, неуверенности и грёбанной любви. Она всё равно его любит. ЛЮБИТ, ЧЁРТ ВОЗЬМИ. Это мерзкое чувство любви пустило корни так глубоко, что не давало дышать. Люси задыхалась на полу, сжимая в руках диванную подушку блевотно-жёлтого цвета, и вслух умоляла себя прекратить. Прекратить плакать, прекратить бояться, прекратить любить. — Ты не сможешь, — сорванным шепотом говорила она самой себе, смаргивая слёзы, устремляясь взглядом в потолок. — Ты не сможешь с ним. Ты человек. Ты не можешь. Не выдержишь. Истерика закончилась тихими всхлипами и срочным выпуском новостей. Девушка ушла в туалет, высморкалась, ополоснула лицо холодной водой и вернулась в комнату. Из телевизора доносились крики, грохот и судорожные объяснения корреспондента. На заднем плане чёрным облаком вздымался дым, унося в небо огненные искры. Мужчина что-то быстро тараторил о количестве жертв и пострадавших в трёх соседних городах. — Причина пожаров не найдена, власти делают всё возможное, чтобы предотвратить подобные инциденты и обезопасить жизни горожан. Люси выключила телевизор и зарылась носом в колени. Три города. Во всех трёх Люси останавливалась на какое-то время по пути сюда. Все три горят алым пламенем. Люси горько усмехнулась. Причина пожаров идёт за ней.***
Когда дверь открылась со скрипом, она даже не повернула головы, продолжая сидеть на кровати с ровно выпрямленной спиной. И звук шагов — цоканье копыт по линолеуму — не вызвал никакой ответной реакции. В нос забился запах гари, крови и ужаса. Знаете, ужас пахнет именно так — терпко и ярко, как цитрусовый гель для душа. С примесью плесени и желчи. Он подошёл молча, если не считать вибрации, исходящей из недр его груди, и встал прямо перед Хартфилией. — Набегалась? Удивительно, что он говорил человеческими словами, потому что одного взгляда было достаточно, чтобы понять: Нацу озверел. От зелени радужек не осталось и следа, всё затопило красное полотно. Зрачок узкий как никогда раньше, жилы и вены выступали так сильно, что Люси испугалась, как бы они не прорвали кожу. Черты лица стали настолько хищными, что можно рисовать карикатуру человека-волка. И девушка выпустила смешок, когда её грубо схватили за волосы, заставив отклонить голову назад. Кожа натянулась, клыки больно впились в неё, кусая, будто кусок мяса, а после скользнули вверх по артерии. От Нацу пахло палёной плотью. Люси безвольной куклой откинулась на спину, Бог залез сверху, вдавливая в скрипучий матрас. Пружина больно впилась в женскую ягодицу. — Убежала, — пророкотал Нацу ей на ухо, втягивая ноздрями запах женской кожи и волос. — Бросила. Когда его нос добрался до линии челюсти, Бог взревел, подпалив матрас. Люси вспомнила, как недавний насильник пытался целовать её лицо, придавив к земле, и Хартфилию едва не вырвало от запаха изо рта того мужика. Богу, видимо, аромат тоже не понравился. Его тело нагрелось так сильно, что блондинка даже находясь в состоянии безвольной амёбы вскрикнула от боли, но укус в губы тут же заткнул её. На пронзительный женский крик никто не прибежал — некому. Люси рвано выдохнула, борясь с истерикой, когда Нацу стал вылизывать её всю, как леденец, начиная лбом и заканчивая пальцами ног, сильнее сжимая губы тогда, когда острые клыки почти до крови впивались в рандомные места на её теле. Нацу колотило изнутри так, что кровать тряслась. Он чувствовал под собой женское тело — его тело — и этого на данный момент ему было достаточно. Он нашёл Люси. Он вернул то, что по праву его. Люси уставилась в потолок, вскрикнула, когда огонь жадно сожрал одежду на теле в один присест, оставив покрасневшие ожоги на бледной коже, и сморгнула влагу с ресниц. Нацу почти пожирал её. Так кусал, будто хочет сжевать и проглотить, и вкус крови на языке был для него так сладок, что едва ли он сдерживал себя от уподобления вампирам.Сожрать и выпить. Его Люси.
От каждой подобной мысли в голове он распалялся больше и больше. Нагревался сильнее, и теперь жёсткие прикосновения к женскому телу оставляли не просто синяки, а реальные ожоги с кровоподтеками и запахом горелых волос. Договор маячил на задворках сознания, пытаясь сковать тело Бога, парализовать его, пока не стало поздно. Но Саламандр был не Богом, связанным контрактом между ним и адептом. Он был чёртовым животным, готовым сожрать аппетитный кусок мяса на тарелочке перед ним. Это было то же самое безумие, что и тогда, в ванной у Эрзы. Дикость. Голод.трахать
Внутренний голос твердил это, как отбойный молоток, и Бог сжал руку на девичьем горле, выдавливая из неё хрип агрессивным толчком внутрь. Мышцы сводило, голова раскалывалась от боли, пальцы рук немели, но Нацу не прекращал двигаться даже тогда, когда по венам стали бегать разряды тока. Тщетные попытки договора остановить это безумие и встать на защиту адепта не могли остудить его. Слишком сильно он был зол. Слишком сильно его раздавило за эти два дня. Слишком яро он вытрахивал душу Люси. Лучше бы он её бил. Честное слово, лучше бы пинал, бросал об стены, чем это — последние мысли Люси перед тем, как ей стало всё равно. Всё-рав-но. То, что перед глазами темнеет потолок из-за нехватки воздуха; то, что слёзы сплошным потоком текут в уши; то, что её будто тыкают изнутри раскалённым прутом; то, что простынка липнет к её телу там, где сочится кровь из укусов и ожогов.Всё равно.
Ножка кровати треснула, из-за чего конструкция накренилась набок. Нацу рыкнул, выпустив на волю волну пламени, от которой вскрикнула адепт, и рванул тело за щиколотку, рывком повалив его на пол. В глазах плясали цветные пятна, запах Люси приобрёл кроваво-горелые нотки, и с очередным укусом в шею Нацу будто ударили по голове. Но плевать. Плевать. Трахать. Долбить её изнутри. Залезть ей под кожу и разорвать. Убежала. Бросила. Нацу еле удержался на копытах, когда встал с неподвижного тела. Голова кружилась и болела, тело будто пропустили через мясорубку, конечностями тяжело двигать. Люси лежала без движения, и Бог зарычал, когда девушка засмеялась. Так уродливо, болезненно и хрипло. Она замолчала после пощёчины. Саламандр окинул взглядом результат своей работы. Примерно похоже на его старые жертвоприношения девственниц. Кровь, слёзы, копоть. Красиво. В висках стукнула кровь, вызывая помутнение. Договор сигналил изо всех сил о том, что срочно нужно исправлять ситуацию. Адепт умирает. Если умрёт адепт, Нацу исчезнет. Бог вылизал раны, остановил кровь. В ванной отмыл окоченевшие побледневшее тело, граничащее с мертвецкой синевой, завернул в уцелевшее чистое одеяло, щелчком пальцев починил кровать и забрался в постель с еле дышащим коконом в руках. Он её нашёл. Он вернул Люси.***
Люси открыла глаза и первое, что она увидела — это зелёно-красные радужки напротив. Внутренне её передёрнуло. — Выспалась? — Да. Бог удовлетворённо хмыкнул и стал разворачивать кокон одеяла, выпутывая из него адепта. Та не сопротивлялась, но и не помогала. Просто лежала в ожидании. — Как себя чувствуешь? — Нормально, — бесцветно отозвалась Хартфилия и приняла положение сидя, не отрывая взгляда от парня. Черты его лица смягчились, но всё еще оставались заострёнными, будто у хищника на охоте. Сам он был чистый и свежий, но синяки под глазами добавляли налёта утомлённости. Люси подняла руку и провела пальцами по шее, содрогаясь от ощущения неровности кожи. В заляпанном зеркале напротив отражалась она — бледная, со спутанными волосами, в синяках. С кривыми шрамами. — Ты понимаешь, что сама виновата? Блондинка вздрогнула. — Да, Нацу. — От меня нельзя убегать. — Да, Нацу. — Ты заслужила наказание. — Да, Нацу. — Ты любишь меня? Люси закрыла глаза и боязно протянула руки вперёд. В ту же секунду её обняли — осторожно, будто бы и не сжигали заживо, не потрошили зубами несколько часов назад. Плакать не хотелось. Не хотелось абсолютно ничего. Только поспать бы ещё пару часов. Нацу пробежался пальцами по обнажённой женской спине, очертив кончиками пару ожогов, и мурлыкнул ей на ухо. Он не раскаивается. Не жалеет. Даже не понимает, что сделал. Для него это нормально — сначала едва ли не убить её, а после зарываться носом в волосы и целовать в висок. Он так любит. Он способен только на такую любовь. Люси крепко зажмурилась. — Я хочу домой. Адепт почувствовала, как он вздрогнул, и отодвинулась, заглядывая ему в глаза. — Нацу? — Мы не можем домой. — Почему? Бог нахмурил брови, откинулся на спину и взял в руку ладонь Люси. — Я сжёг храм, — безразлично проговорил он, перебирая женские пальцы. Лицо блондинки вытянулось в изумлении, и девушка приоткрыла рот. Храм?! Да, она понимала, что Нацу в приступе ярости сжигает всё, что видит, не разбирая ничего вокруг, но храм?! Хотя, почему нет? Это же Нацу. Чёртов Бог, которому плевать на всё вокруг, которого заботит лишь он сам и два существа, которыми он дорожит. Всё. Всё остальное для него — разменная монета. — Заберём Хэппи и найдём новый дом. Не переживай. Бог натянуто улыбнулся, будто успокаивал себя, а не адепта, и потянул девушку за руку, роняя себе на грудь, тут же охватывая её натерпевшееся тело объятиями. — А где Хэппи? — хрипло спросила блондинка ему в шею. — Где-то там. Найдём.***
Найдем — промелькнуло в голове Хартфилии, когда её нога наступила в грязную лужу с пеплом. Найдём — утешала себя блондинка, крепче сжимая мужскую ладонь, осматривая то, что когда-то было их домом. Улица серая, развалившаяся. Потрескавшийся чёрный от копоти асфальт где-то растёкся и принял какую-то скомканную форму. Деревья обугленные — тронешь их пальцем, они и рассыплются прахом. Какие-то бетонные завалы огорожены яркой полосатой лентой. С того пожара прошло почти трое суток, а запах так сильно въедался в ноздри, что голова кружилась — у Люси так точно. Нацу же смотрел на всё это безразлично, что-то выискивая взглядом, и время от времени принюхивался. — Пойдём. Девушка покорно поплелась за Саламандрам вглубь улицы, потом свернула куда-то в переулок, прошла ещё несколько поворотов и остановилась в тупике между двух зданий. — Хэппи! Нацу выпустил ладонь Хартфилии и сложил руки рупором, пытаясь дозваться до Сына. Люси же обняла себя, сжалась, косясь в сторону помойки и какой-то подозрительной на вид и запах лужи, всей душой надеясь, что их маленький синий друг не мог оказаться в подобном месте. Хотя Хартфилия понимала, что коту, лишившемуся дома, особо и нет вариантов, куда идти. Картонная коробка у мусорки шевельнулась, и Люси с визгом отпрыгнула в сторону — от неожиданности. Когда же из-под неё показалась обожжённая синяя морда, девушка снова взвизгнула — на этот раз радостно — и кинулась навстречу. Хэппи умывался слезами, прижимаясь к груди Хартфилии, а та гладила его сбившуюся в колтуны шёрстку, пахнущую чем-то тухлым, и нашёптывала на ухо ласковые утешения, говорила, как соскучилась. Обещала, что больше не уйдёт. А Нацу стоял рядом, подверженный тем редким приступам угрызения совести, что бывали раз в йохтову тучу лет. Потому что бросил друга одного. Потому что выкинул его за шкирку в огонь. Потому что отвернулся, когда тот всеми своими силами пытался помочь ему не поддаться всесокрушающему нечто, что раздирало его изнутри когтями до боли, когда он понял, что Люси ушла. Сбежала от него. От его любви. Забрала с собой всё то, без чего Нацу существовать отказывался. Он вернул свою семью. Но не так, как надо.