For the love of God

Нет, не умела Элизабет Брэддок довольствоваться малым. И находить золотую середину у неё получалось не всегда. Сперва знатно объелась тунцом, теперь вот – перегрелась. На днях, когда Ангел полетел сталкерить в дальние районы, Псайлок от скуки попросила повелителя пропустить её одну в их «райский уголок», как она сие место называла, и тот не узрел никаких препятствий к этому. А напрасно. Потому что Бетси несколько часов самозабвенно провалялась под таким ласковым, совсем, на первый взгляд, нежарким солнцем и - обгорела. Конкретно обгорела, до покраснения и температуры. Из средств от ожогов в пирамиде нашлось только одно – правда, сказать по совести, самое верное и действенное – крутой, чуть подкисший каймак. Уоррен намазал девушке спину, и она лежала на животе, отчаянно страдая от дискомфорта, мимодумно собирая пальцем с плеч и слизывая кисломолочный продукт, ныла и жаловалась на жизнь. Уоррен терпел. У него это всегда хорошо получалось. Только шлёпал жену по рукам и беззлобно ругался: – Хватит жрать! Это не еда, а лекарство! А потом она неожиданно уснула, измученная. И проснулась от назойливого мерного счёта. - Тридцать три… тридцать четыре… Ангел – ранняя пташка, как все пернатые – вскочил с первыми лучами солнца и уже завершал на полу перед кроватью четвёртый десяток отжиманий. - Тридцать семь… тридцать восемь… - Ты такой бодренький, аж противно! – Скривилась Бетси и швырнула в Ангела подушкой. - Сорок один… сорок два… - невозмутимо продолжал Уоррен и, не прерывая тренировки, отбил подушку крылом. Профессионально так отбил – дабы не разлетелась пухом. – С добрым утром, май дарлинг. Как твоя спина? - Нормально. – Псайлок, завернувшись в простыню, вяло перебирая сонными ногами, отправилась в смежную с их покоями ванную комнату, и немедля оттуда донёсся лязг, грохот и нецензурная брань. Через полминуты Бетси с ожесточением выпнула босой ногой из ванной жалобно звякнувший мятый лоток. В руках у неё была пластмассовая ёмкость с бесцветной жидкостью. - Что? Это? Такое? – Гневно вопросила она. - Раствор гипосульфита. Пятьдесят пять, пятьдесят шесть… - Что? Сама Бетси знала из курса химии только порох, селитру и перекись водорода, да и последнее понаслышке, ибо никогда не намеревалась перекраситься в блондинку. - Закрепитель. Шестьдесят один… - Уоррен! - А? Ангел сел на ковре, вкусно хрустнув суставами. - Ну что такое, милая? Это же искусство! Вот, смотри! Он, не вставая, потянулся к сундуку, приподнял инкрустированную крышку и добыл на свет чёрную обшарканную фотокамеру. - Nippon Kogasu, полуавтомат, зеркалка. Рабочая! Там небольшое фотоателье, у границ города, почти всё сохранилось – кюветы, бумага, плёнка, растворы. Я тебе такую сессию устрою! А ты кипиш поднимаешь. - Ты что, и в фотографии разбираешься? – Поутихла Бетси, потирая ушибленную ногу. - Отец учил. В детстве. До того, как… И он поморщился. Бетси кивнула. Она поняла. До того, как выросли крылья. - Ну, вот, я и решил поснимать по старой памяти. – Увлечённо продолжил Уоррен. - Оборудовать фотолабораторию в нашей ванной. Вот только красную лампочку надо. Там все битые. Но я приблизительно соображаю, где поискать. - А как же теперь мыться? – Скептически вопросила Псайлок. - Так и мыться. – Доброжелательно улыбнулся Уоррен. – Я проявлю, высушу, и всё уберу. А потом можно снова достать. Вот только плёнки маловато. И бумага просроченная. - А повелитель позволит? – Озадачилась Бетси, набирая на мокрую зубную щётку толчёный мел. Последний тюбик Колгейта кончился ещё накануне. - Уй. – Небрежно отмахнулся Уоррен. – Нужны мы ему, как собаке пятая нога. То есть, нужны, конечно… я не в этом смысле. Жалко ему, что ли? Ты думаешь, он не знает, что у нас тут ящик, видак, кассетник? Кипятильник до кучи? Вон, бензином на всю пирамиду пасёт… - Я пржывыкла. – Бетси со щёткой во рту передёрнула плечами. – Не жаметяю. - А он «жаметяет», и ещё как. Стопудово. – Уоррен встал и отдёрнул тяжёлую штору. В комнату хлынул утренний свет. - Просто не трогает нас. Где он ещё себе таких, как мы, найдёт? - То есть? – Бетси сплюнула в таз и прополоскала рот водой из кувшина. - Верных. Даже больше, чем просто верных. Чтобы в огонь и в воду за него – головой вперёд, не рассусоливая. - Он может взять под контроль кого угодно. – Бетси вышла из ванной и занялась генератором. Кофе она всегда варила сама. У мужа вместо ароматного напитка получалась на выходе какая-то невнятная бурда. - И так всю жизнь с контролем ходить? – Вытаращился Ангел. – Любой бог в гробу видал такую сказку. Это ж ни на минуту не расслабиться. Оно ему надо? И ещё – мало ли какие способности бывают. А вдруг обнаружится мутант, могущий противостоять контролю? - Ежели таковой обнаружится… - задумчиво протянула Псайлок, с сожалением глядя в почти пустую кофейную банку, - то его следует немедленно уничтожить. - Ты это повелителю скажи! – Уоррен аж подскочил на ковре. – Вот какого, извини меня за выражение, хрена он держит при себе эту шайку троглодитов? - Ему нужна свита. – Поразмыслив, ответила Бетси. - Ага. – Сумрачно откликнулся Уоррен. – Приучился в своём Египте к низкопоклонству. «О, великий, о, могучий!» и бац лбом об пол. А так с богами нельзя обращаться. Они от этого впадают во вседозволенность, и их свергают. Это мы уже прошли. Или – ещё хуже – как Джин. Кланяется ему чуть не до земли «повелитель, повелитель», а у самой внутри такой клубок змей, что мне с ней близко находиться физически тошно. И это притом, что я не телепат. А ему каково? Ведь в его душе нет зла. В самой сути – нет. - Откуда ты знаешь, что у него в душе? - А как говорят: хочешь узнать душу художника – взгляни на его картины. – Хитро сощурился Уоррен. - У нас имеются его картины? – С иронией поинтересовалась Бетси. Уоррен даже обиделся. - Ну что ты, как маленькая? А – это? – И указал вокруг себя. – Это всё? Что это, по-твоему? С неба свалилось? - Практически, так оно и есть. – С улыбкой резюмировала Псайлок. - Походи по пирамиде. – Без насмешки посоветовал Ангел. – Присмотрись. - Обязательно. – Пообещала Псайлок. – Ближе к вечеру. А пока полежу. Плечи ещё ноют. - Я тогда смотаюсь, пофоткаю? – Ангел посмотрел на жену умоляюще. "Мальчишка", ласково подумала Псайлок. - А кофе? - Спросила она. - Не. После силовой нагрузки вредно. Я лучше с собой пару бананчиков заверну. - Ну, валяй. – Великодушно позволила Бетси и попросила: - Пошуруй там заодно. Шампунь и зубная паста были бы не лишними. - Запросто! - Ангел звонко чмокнул супругу в щёчку. "Какой роскошный постапокалиптический вид!", осматривался Ангел, нацеливаясь на руины камерой, но так ни разу и не щёлкнул затвором – берёг плёнку, выискивая кадр поэффектнее. И почти поймал нужный ракурс, когда его окликнули. Прежде, чем Ангел обернулся на зов, крылья его уже бессознательно были приведены в боевую готовность – на полный размах. Джин. Она стояла в нескольких десятков дюймах от него, и Ангел сделал себе заметку на будущее – не зевать. - Снимаешь? – Джин мотнула головой, указывая на камеру. «Нет, блин, танцую go-go на пилоне», взбесился Ангел, но велел себе успокоиться, и посмотрел на неё ровно и без выражения. - Я хотела с тобой поговорить. – Приблизилась она. «Интересно, обмозговал ситуацию Уоррен, это что-то новенькое». - Если ты о прошлом, то… забудь – Резко произнёс он. – Между нами ничего быть не может. - Да, я в курсе. – Согласилась Джин. – Ты теперь с ней. «Однако, решил Уоррен, это любопытно… они для меня – эти, моя Лиз для них – она. Всё-таки, мы похожи, как ни крути». - О чём поговорить? – Спросил он, пряча камеру под куртку. Мало ли… что, если выхватит и разобьёт. Из мелочной мстительности. - О нас. Не о нас с тобой, этот вопрос закрыт. О нас всех. Что нас ждёт? - Вот неймётся же вам! – Раздосадовался Ангел. – Ну, чего вы трясётесь? Кто вас трогает? О, я бы тронул, будь моя воля. Но здесь – не моя. Вас в кандалы не заковали. В темницу не посадили. В рабство не припахали. Всё, что от вас требуется – преданность. Это что, так сложно? - Он уничтожил стольких…- возразила девушка. - Пусть. - Он разгромил цивилизацию… - Пусть. - Что значит «пусть»? – Джин истерически заломила руки. – Как можно после всего, что он натворил, быть на его стороне? Какая преданность? Откуда ей взяться? - Преданность? – Хмуро переспросил Ангел. – Ну, про это я тебе, так и быть, растолкую, милочка. Историю учила? Про замок Ако слышала? Сорок семь… нет, сорок шесть, одного пощадили, оставили на развод… сорок шесть, представляешь, человек – бойцов, бывших самураев, цвет нации и украшение эпохи. И – сеппуку, все, один за другим, без писка, визга и соплей. Сёгун приказал. Не обсуждается. Хотя могли завалить там этого сёгуна как нефиг делать, он, по-моему, вообще без охраны приехал. А они себе брюхо вспороли. Ибо – честь. Верность. Служение. Слушай, чего я тебе элементарные истины должен разжёвывать? – Психанул Уоррен. - Но Чарльз… - Дался тебе этот Чарльз! – Со злобной тоской простонал Ангел. – Заладила «Чарльз, Чарльз». Мы тут как бы миллиарды людей не досчитаемся в текущем бюджетном году, а ты «Чарльз». - А если следующим для него станешь ты? – Разозлилась Джин. - И он потребует твоей смерти? Заставит тебя сигануть в бездну? Или пойти на костёр… - Спрошу, какой степени прожарки. – Кивнул Ангел. И ввернул умную фразу. - Жизнь, как существование белковых тел, не является абсолютной ценностью. И, прикинув что-то в уме, присовокупил к сказанному: - Бабы ещё нарожают. - И ты совсем не боишься умереть? – Допытывалась Джин. - А как можно бояться неизбежного? – Легко ответил Уоррен. - Сейчас, через десять лет, через пятьдесят… какая разница. Неприятное дело, конечно, но, причём тут страх? Ведь даже звёзды – вечные газовые гиганты – и те умирают... Но, перехватив подозрительный взгляд Джин, сам посмотрел на неё исподлобья, и сжал кулаки: - Этой звезды вам не погасить. Не отдам. Костьми лягу, глотки вырву. С того света вернусь. Но не отдам. Возникла пауза. Ангел стряхнул оцепенение и добавил уже буднично: - Мне твой Чарльз до лампочки. Я его раз в жизни видел. Единственное, что могу по его поводу сказать – мне было не очень приятно таскать на руках парализованного потного мужика. - Скотт и Курт… - всхлипнула Джин. - Скотта я тоже не знаю, а Курт меня искалечил. Я понимаю, бои без правил и всё такое. Но любить мне его не за что. И жалеть тоже. – Отрезал Уоррен. - Ну, тогда просто представь, что у тебя отняли самое дорогое… - Представляю, Джин. – Честно поведал Уоррен. – Ох, как представляю! Каждый день с девяти до шести без перерыва на обед. И ещё перед сном иногда – сверхурочно. А знаешь, зачем? Чтобы исключить самую возможность. Предусмотреть всё. Дабы не отняли у меня это дорогое. Которое сами понимаете, что. Точнее, кто. Джин печально склонила голову. - Профессор хотел всем мутантам только добра… - А где он был?!? – Заорал Уоррен. – Твой профессор?!? Когда я на ринге отбивной работал? Не имея даже откупа, чтобы уйти? Когда я сбежал и на последнюю двадцатку бутылку вискаря дохреначивал, бухой в сраку! Ну, позвал бы меня в свою школу, чё? Не? Никак? Джин молчала. - А он пришёл. – Продолжил Уоррен твёрдо и сурово. – И Лиззи… Брэддок… мы тогда ещё не были близки, плюнула: «с этим всё кончено, не стоит тратить время». Это обо мне. А он не отказался от меня. Не покинул. Не просто исцелил – больше дал. Уоррен отвернулся от Джин, прикрыл веки, обращая взор внутрь себя, своих воспоминаний. И почти шёпотом заговорил – казалось, вовсе не для неё. - Я глаза его в тот раз помню. Тёмные, но будто светятся. Я стоял, хмель почти весь выветрился, а меня всё равно штормило… и вдруг стало ясно – больше не упаду. А он руку протянул и говорит «пойдём со мной». Не «за мной», а «со мной». Он, может, так просто сказал, но я запомнил… а за спиной - живое, и эти даже легче прежних. А он смотрит и улыбается. И видно – рад за меня. Я на колени хотел перед ним рухнуть, но удержался. Нельзя. Ещё было - нельзя. Он бы не понял – тогда… но я уже знал, что всё для него сделаю. Джин смотрела настороженно. Она не могла до конца вникнуть в бессвязную речь Уоррена. Её ведь не было там. И она аккуратно начала: - Послушай. Я не спрашиваю, зачем ты служишь. Ты благодарен за крылья. К тому же, ты главный всадник, фаворит Эн Сабах Нура… Бритвенно острые лезвия перьев мгновенно свистнули смертоносным взмахом и замерли в дюйме от горла Джин. - Не сметь. Произносить. Его. Имени. Ты недостойна. Джин покосилась на Ангела с ужасом и сглотнула. Его глаза были белыми от ярости. Ледяные глаза. И, внезапно, так похожи на – те… Она судорожно вздохнула и медленно, очень медленно подняла ладонь, показывая, что всадник может убрать крыло. Она всё поняла. Уоррен послушно отвёл стальную угрозу. - Я не спрашиваю, - дрожащим голосом повторила Джин, - зачем ты служишь. Но ответь, за что ты так влюбился в это бездушное чудовище? Уоррена мигом оставила злоба – так велико было удивление. Бездушное чудовище? Он помнил. «Вы не рабы, вы дети мои»… неподдельное изумление в бесконечной тьме взгляда при первых звуках симфонии Грига… плачущая гитара… скорбное пламя у подножия высоких статуй… «тебе не нужно умирать за меня, мой Ангел», и мудрые, чуткие, ослепительно прекрасные руки бога над изумрудными мхами. «Дать силу – значит дать жизнь»… Она не понимала. Она, правда, не понимала. Какое это счастье – жить, служить, делить кров с любимой женщиной, веселить повелителя искренними подарками и получать от него взамен чудесные радостные дары… Ангел оглушительно расхохотался ей в лицо. Джин отшатнулась. - Да… - наконец-то сказал Ангел, и во взгляде его плясали насмешливые искры. – Ты просто несчастная, одинокая, потерянная девочка, Джин. Я бы должен ненавидеть тебя, но не могу. Я многому научился за эти дни. Дам совет… вернись. Покайся. Ты ведь умеешь читать в душах. Попроси его открыть свою душу – тебе. Он не откажет. Я уверен. И ты увидишь… - Что я там увижу? Мрак и смерть? - Свет и жизнь. Джин помолчала, пробормотала, смешавшись: - Ты религиозный фанатик, Уоррен. Где ты вокруг видишь свет и жизнь? - Это конец старого и начало нового. – Он говорил тихо, даже ласково. Будто несмышленому ребёнку терпеливо втолковывал, что Земля – круглая. - Очень неприглядно смотрится сад, в котором выкорчевали ветхие деревья, что больше не приносят плодов. Зато когда на их месте распустятся молодые… я даже не про нас. Мы – семена, саженцы. Деревья вырастут потом, это наши будущие дети, внуки, правнуки. Да, кстати, садовник не обязан спрашивать дерево, срубить его или оставить. И дерево не ропщет. Всё, что оно может – это цвести и плодоносить. - Ты религиозный фанатик. – Повторила Джин. – Но ты ведь не злой. Скажи, ты мог бы помочь? Хотя бы в память о том, что ты чувствовал ко мне когда-то… повелитель доверяет тебе. Ты можешь нам сказать, если он что-то задумает… против нас. Мы попробуем успеть спастись. - Фискалить? – Уоррен зашипел и набросился на девушку. Та замахала на него руками: - Нет, нет, вовсе нет! Просто – предупредить, если что… Ангел в который раз сложил крылья. - Какая же ты всё-таки мразь, Джин. – Грустно произнёс он. - Хорошо, что я тогда не замарался о тебя. - Мразь? – Вскричала девушка. – Мразь?! Почему я мразь? Потому, что просто хочу жить? - Живи. – Односложно ответил Ангел. – Я показал тебе путь. - Это означает – прийти к нему? - Разумеется. - Никогда! – Завопила Джин. – Никогда не бывать этому! Ангел холодно вздрогнул: - Тебе решать. За тебя никто выбор не сделает. Псайлок продремала до вечера. После обгорания на солнце всегда спится. Она это ещё со школы помнила, когда отдыхала с семьей в Калифорнии, и тоже пережарилась сверх меры. Проснувшись, увидела, что Уоррена не было дома. Только трогательная, корявого почерка записка «Ушол. Щасвирнус.» и пририсовано кривобокое сердечко. Записка лежала на столике у кровати, и она с благодарностью вспомнила любимого в детстве Милна. Ангел – ходячий… нет, даже не так – летающий цитатник – и тут сумел подобрать ключик к её сердцу. Она встала и начала одеваться. Есть не хотелось. Присмотреться, говоришь? Хорошо. Не вопрос. Гардероб её не пестрел обновками. Пусть Джин подобострастничает, дефилируя в облегающих струящихся платьях, а она – Псайлок – наденет вот эти мешковатые капри, вытертую футболку и растоптанные кеды. Вышла из комнаты. Вязкая, войлочная тишина. Полумрак. Полутьма-полусвет. Загадочный, мерцает на грани взгляда; обернёшься – и нет его. Что это? Тайна. Она бродила по пирамиде, касаясь её стен. Сколько узоров… зачем – просто, для красоты, или слова забытого, похороненного в тысячелетиях языка? Залы, коридоры, лабиринты… совершенство пропорций. Строгое изящество линий. Здание словно дышало, одухотворённое силой творца. Она начинала понимать, почему Ангел говорит, что в самой сущности Эн Сабах Нура нет зла. Да, гнев, да, ярость – их последствия она каждый день наблюдает из окон, насколько хватает глаз. Весь мир лежит в руинах. Но в душе сотворившего такое чудо, как пирамида, не могло быть того, что лично Уоррен действительно считал самым настоящим вселенским злом – подлости. Подлецу не создать ничего подобного. Гнев и ярость – кристально чисты. Гнев господень… гнев, сметающий города. А что? Потоп. Содом и Гоморра. Судный День. Апокалипсис. Псайлок вспомнила это сакральное «у богов бошки по-иному варят». Вот оно, вот оно! Брэддок даже защёлкала пальцами, стараясь ухватит мысль покрепче. Тысячи лет, сотни жизней – и полнейшее, органическое, иной раз выбешивающее до колик неумение хитрить, интриговать, изворачиваться, лгать в глаза и не краснеть. Бить в спину. Всё то, чему мы научаемся в первые двадцать лет нашего пути. А он – не может. Когда Бетси последовала за Эн Сабах Нуром, она не представляла, насколько далеко всё зайдёт. Тот, кто поначалу воспринимался просто как новый работодатель, от которого, в случае чего, и слинять можно, оказался в итоге стержнем всего сущего, и они обнаружили, что прикручены к нему намертво. Нет, не в смысле расстояний… они ещё успеют попутешествовать. Если захотят. Но им необходима его сила в этом мире. Уоррен постоянно твердил, что они всадники, но Бетси никогда не была восторженной дурочкой, и отлично видела, кто кого защищает на данный момент. Да, они таскали из руин всякую всячину и обустраивали быт, но это же баловство, игрушки. Им не приходилось заботиться ни о куске насущного хлеба, ни о крыше над головой. Но это пока повелитель с ними. А не стань его? Что им делать? Скитаться в развалинах, спать под открытым небом, обогреваться костром и жрать крыс, как персонажи любимых мужниных постъядерок? Не жить, а выживать? Да и неважно, если с Эн Сабах Нуром что-нибудь случится, Ангел всё равно не перенесёт. Умрёт от горя и тоски по своему повелителю. А то, просто, - поднимется повыше и сложит крылья. Чтобы наверняка. Интересно, а она сама смогла бы так?.. Эх, и что стоило ему ещё подрыхнуть во тьме пару-тройку сотен лет? По крайней мере, она, Элизабет, успела бы прожить свою жизнь нормально. Или… что, если бы они проиграли тогда? Она бы ушла – кто б смог схватить её, неуловимую Псайлок? А зато был бы мир с парикмахерскими, ресторанчиками японской кухни и кинотеатрами под открытым небом. И тут она испугалась и зажала себе обеими руками рот – так, словно произнесла это вслух. Ощутила жуткий, пробирающий до нутра стыд. И поймала себя на том, что прежде похожие мысли часто стучались к ней в голову, и ничего она по этому поводу не чувствовала – мало ли, какие думы порой приходят. А сейчас – ожгло. Будто она за спиной у повелителя сделала какую-то гадость. И неистово захотелось побежать, выложить всё и попросить прощения. Неужели, она тоже начинает – любить?.. А ведь это совсем не сложно, удивилась Псайлок. Идёт откуда-то из детства. Мой папа – самый сильный! А мой – ещё сильнее! А мой – всемогущ. И можно показать целому миру язык. Это было знакомо ей, дочери обеспеченных родителей. И я – правая рука бога. Правая, левая… неважно. Они с Уорреном не делили должность. Главные всадники – и всё. Как, если вдуматься, легко. Как всё просто, оказывается, на этом свете. Никуда она, разумеется, не побежала. Ещё чего не хватает! После того дня, когда впервые был цветущий оазис - их маленький рай на двоих, - повелитель больше не залезал к ним в мозги. Не читал их. Так и сказал – вы свободны. Значит, сделался уверен, что нет у них против него никакой крамолы. И тут ему такой подарочек, будьте-нате. Ни за что. Неважно, что в мыслях промелькнёт. Всё это бред и чушь собачья. Банальный врождённый английский педантизм – чтобы всё неизменно, правильно и стабильно. Сама она так не считает. А это главное. Она набрела на нежданный выход к балкону, и забралась с ногами на парапет. Уселась, обняв колени. Впереди, сверху была – чёрная шёлковая бездна с мигающими огоньками – звёзды. Вышла луна. Кругломордая и удивлённая. Бетси беззвучно засмеялась. Луна походила на толстого свернувшегося щенка. Ей так показалось отчего-то. Вот сейчас потянется и перевернётся брюхом кверху – почешите! Но тут на лик луны наползла коварная рваная тучка, и наваждение исчезло. И луна снова стала просто луной – далёкой и печальной. Бетси услыхала за спиной звук шагов. Приготовилась развернуть хлыст, если шёл кто-то из этих. Спихнут же вниз, запросто. Но через мгновение узнала – повелитель. Не оборачиваясь, узнала. Ей, наёмнице, такое чутьё было не в диковинку. Села прямее. Подобралась. Притихла. Эн Сабах Нур подошёл и встал с краю. Не глядя на всадницу, проговорил: - Ты как будто боишься меня, дитя. Почему? Совершенно не склонную к сантиментам Псайлок эти слова сверх всякого ожидания остро резанули по сердцу своей беззащитностью. А спина, напротив, ещё тягостнее напряглась, так, что выступили позвонки. «Дура, дура! – Выругала она себя. – Бешеная кошка! Чего шарахаюсь? За что я так с ним? Что он мне плохого сделал?» И против воли натянулась ещё больше. А тот тяжело упёрся руками в каменный парапет рядом с сидевшей Псайлок и посмотрел на ночное светило. - Только она помнит. – Прошептал Эн Сабах Нур завораживающим низким многоголосьем – будто шелест ветров по верхушкам дремучего леса. – Империи. Эпохи. Расцвет и падение. Войны. Катаклизмы. Хаос. И каждый раз жизнь возрождается… она видела всё это. Её называли по-разному. В последний раз – Исидой. Бетси ждала, что повелитель ещё что-нибудь скажет, но он более не произнёс ни слова, недвижно уставившись в светящийся плотный диск луны. Да что такое, в конце-то концов, с отчаянием обратилась к себе Псайлок. Почему я вечно должна загоняться, держать себя в рамках, прятаться в скорлупу? Чтобы не дать слабину, не моргнуть глазом… кому это нужно? Надоело. Устала. Хочу дом, семью. Мужа, детей. Хочу, чтоб был отец – вот такой. Всеведущий, всесильный. Бессмертный. Который никогда не опустится до окрика, брани, до язвительного фальшивого сожаления, если у тебя что-то не получается. В крайнем случае, просто развеет по ветру, если стану неугодна. Без унижения и патетики. И она решилась. Обхватила рукой его локоть – сильно, смело – и прижалась щекой. Не шевелясь. Еле заметно потёрлась о полированный доспех. Практически без движения, будто – подышала на зеркало наручей. Заговорила, размеренно и задумчиво: - Мне пять лет было… нет, вру, шесть. Точно, шесть, я этот торт с шестью свечками помню. И очень мне тогда хотелось луну с неба. Ну, я уже не совсем мелкая, понимала, что луна – спутник, большая. Что её нельзя оттуда снять. Я похожее что-то просила. И папа сказал, если увидит – то купит. И вот однажды мы были в торговом центре… и там, на витрине – луна. Размером с четвертак. Из минерала какого-то, чтоли… с кратерами, все дела. Как настоящая. Я тогда потянулась «папа, купи!». А оказалось, это витрина ювелирки, и камень драгоценный, и стоит подвеска как… ну, как месячная выплата по кредиту за дом. И не купил. Помолчала, собираясь с мыслями, и начала снова: - Сказал «рано тебе ещё такое иметь». Ух, я ревела! А потом, когда выросла, часто об этом вспоминала. Ну, признался бы – сейчас таких денег нет, я бы поняла. А он любил всем пыль в глаза пустить. «Человек-без-проблем». Обидно. Глаза Эн Сабах Нура из тёмных сделались бледно-мраморными. «Цвета луны», подумала Псайлок. Эти, хмыкнула она, боятся, когда он так смотрит. А ей нравилось. Красиво. - Ты позволишь? – Спросил он. Псайлок переглотнула и ответила коротким кивком. Это ощущение было знакомым. Будто щекочет тебя в черепной коробке что-то - как тонкая кисточка из беличьего хвоста. Немного пугает. Она не привыкла пускать кого-то в свой разум, в маленький внутренний мир. Ерунда всё, думала Псайлок, ерунда и чушь, чушь. Расслабиться. Раскрыться. Вот так… И не заметила, как ей уже протягивали на ладони вожделенный кулон. - Такой? - О-о-о… - только и смогла вымолвить Псайлок, с трепетом беря в руки тёплую шершавую подвеску в виде лунного диска. И отчётливо осознала – кулон был не тем, что она видела в витрине. Он оказался таким, каким она его себе представляла. Сказочно великолепным. Утрированно даже. Это было не воспоминание ранних лет, подёрнутое пеленой времени, это была именно та самая детская мечта. - Спасибо… – прерывисто пробормотала она. - Не за что, дочь моя. Можешь идти. Псайлок потупилась. - Как же ты тут – один… Ей стало неловко. - Ничего. – Еле слышный ответ. – Я всегда один… Вот тут всадница уже презрела и робость, и отчуждение, терзавшие её прежде. Сверкнула глазами – огненная и возмущённая. - Что значит «всегда один»? – Воскликнула она. – А мы-то? Я? Уоррен? Эн Сабах Нур погладил девушку по легким распущенным волосам. - Я не том. Вы со мной – я знаю. Иди. Твой супруг ждёт тебя. Лунная дорожка легла на парапет. Бетси почуяла даже её запах. Это неправда, что серебро не пахнет. Ещё как пахнет. Ночью. Мглой. Вечностью. - Спасибо. - Ещё раз с чувством сказала Бетси и покинула балкон. А нифига он не ждал. Стоило Бетси отворить дверь, как из плотно запертой ванной раздалось предупредительное «не входить!», и та лишь посмеялась. Проявляет, значит, лампочку нашёл. Ну и пусть себе проявляет. Она, перед возвращением в их с мужем покои, предусмотрительно выкупалась в бассейне в одном из залов пирамиды. Рабыни разминали ей ступни, а рабы подливали горячую воду. Ка-а-айф… Эти бассейном брезговали. Типа, повелитель же создал. А мы, такие, фу, не будем… ну, и пусть ходят немытиками, ухмылялась Бетси. Она ни на минуту не выпускала из рук кулон. И так и легла в постель, сжимая его в ладони. Снова и снова разглядывала его. И, когда уже веки слипались, почудилось – маленькая луна, зажатая в ладони, тоже похожа на щенка. Зато наутро её ждал сюрприз. Уоррен разбудил жену несносным лязгом крыльев. Хлопнул на стол звонкую пачку. - Что это? – Зевнула, потянувшись, Бетси. - Единственные в мире реальные, не сфальсифицированные снимки, подтверждающие существование бога! - Ликовал гордый проделанной работой Уоррен. - Кант с его доказательствами бытия божия усрался бы от зависти. Зацени. - Ты всю ночь проявлял? И сушил? – Изумилась Псайлок. - Не, не всю. – Честно признался Уоррен. – Покемарил у тазиков. Ты на меня не сердишься? - Как можно! – Губы Псайлок вытянулись в улыбке. – У мужчин всегда должны быть свои маленькие мужские радости. Но ты не ответил. Что там? - Смотри сама. Она взяла со столика фотографии. Вот – повелитель шагает по баллюстраде. Вот – крупный план, немножко смазанный. Дальше – она, Псайлок, и повелитель подходит к ней. И – они оба. Много снимков, много ракурсов - сзади, слева, справа. - Ты что, следил за мной? – Побагровела Псайлок. - А, может, я ревнивый Отелло. – Ответил Ангел. - Скажешь тоже! – Вознегодовала Бетси. – Кроме тебя в пирамиде – рабы не в счёт – только один мужик – и тот рыыыыжий… Псайлок покоробилась. - Фумля... - А повелитель? – Резонно заметил Уоррен. - Ты идиот? – Бетси округлила глаза. - Отнюдь. – Блистательно парировал Уоррен, сияя от удовольствия. – Он физиологически, как-никак, мужчина, в полном расцвете фертильности. Её прорвало безудержным весельем. - Какая, нафиг, фертильность, пять тыщ лет прошло! – Хохоча, визжала Псайлок, колотя мужа подушкой. - Что там осталось? Тот дурашливо закрывался руками и крыльями. - Анабиоз не считается! - Откровенно ржал Ангел. - Извращенец! - Потешалась Бетси. - Сама такая! - Заливался Уоррен. - Я просто хотел вас исподтишка поснимать, и больше ничего! И вдруг застыл, увидев подвеску. - Что это? Он бережно рассматривал ювелирную работу, непревзойдённое мастерство, тонкость, чёткость, идеал. И догадался. Псайлок предвосхитила его вопрос. - Да. Это он подарил. Ты только посмотри… я о такой всю жизнь мечтала. А ты Отелло изображаешь. Балда. Разве к отцу ревнуют? Ангел хотел что-то сказать, и тут к нему пришло это - "к отцу". - Созрела? – Серьёзно спросил Ангел. - Созрела. – Не чинясь, ответила Псайлок. Они смотрели друг другу в глаза. - Я же шутил… - потеряно прокомментировал свои давешние действия Ангел. - Ясен перец. – Лихо подмигнула Псайлок, и обняла его за шею. - Ты, я вижу, - сказала она, - поснимать ещё хочешь? - Ага. – Заторопился Ангел. – Там такое… там, понимаешь… я потом покажу. - Иди, поснимай. – Просто сказала Бетси. – Тебе это нужно. - Здорово. - Порадовался Ангел. - У меня самая лучшая жена в мире. - Кто бы сомневался... - кокетливо прищурилась Псайлок. - На этот раз ты, надеюсь, будешь кофе? - Неа! - Ангел сграбастал камеру и пулей вылетел из помещения. Светло-зелёный росток гордо стоял посреди разваленного мира. С двумя крохотными прозрачными листиками. Ангел нацелился на него камерой, обошёл со всех сторон, присматриваясь, приглядываясь, выискивая ракурс. Пытаясь припомнить всё, что изучал о макросъёмке. Это было первое растение, которое он увидел. Должно быть, вообще, первое, после всего - здесь. И Ангел непременно желал это запечатлеть. И не сразу понял, что рядом заурчало басовыми переливами такого уже знакомого портала. Но - поняв, поднял взор на того, кто вышел к нему из разрыва реальности. Эн Сабах Нур смотрел молча. И Ангел смотрел молча. И вдруг, повинуясь какому-то неосознанному порыву, мгновенному, интуитивному, за гранью опыта и здравого смысла, сделал два резких размашистых шага вперёд и буквально сунул камеру повелителю. Встал сбоку и чуть сзади. - Нет, не так. – Озабоченно сказал он и положил свои ладони на его руки. – Правую чуть выше, левую – сюда. Чтобы работать было проще, и не трясло. Вообще, штатив надо, но оно не к спеху. Вот… смотри – это объектив. А тут – видоискатель. Расстояние между объективом и видоискателем называется параллакс. Стоп. Неправильно. Несовпадение изображения… Трясло, по ходу, только самого Уоррена. У него дрожали пальцы, колени. Срывался голос. «Да что же это такое, думал Уоррен, что со мной, разве я боюсь повелителя? Или когда-нибудь боялся прежде? Это ведь не страх. Что за мандраж, почему – сейчас, ну, блин, как девчонка…» Эн Сабах Нур, не говоря ни слова, глядел на Ангела. Ох, как Ангел хорошо знал, помнил, любил и ненавидел этот взгляд! Не отстранённость. Не ирония. Не тепло и не холод. И не белёсая муть всеведения. Глаза – как два острия, сверлящие мироздание, как два колодца, как пропасть, в которую падаешь, падаешь… Ну, услышь, беззвучно молил Ангел, ну, пожалуйста… да открой ты меня, отвори, увидь, что я чувствую, узнай из моей памяти всё о фотографии, ты ведь можешь… «Сейчас я сам тебя об этом попрошу». И внезапно неким откровением свыше – не от повелителя, не из себя, а словно из глубин мира пришедшим, остро, пронзительно осознал, что если сделает это, если скажет «войди и прочти», то непоправимо сломает что-то неосязаемое, тонкое, хрупкое и живое, в данный момент пробивающееся между ними, как вот этот росток пробился из тлена. И ужаснулся тому, что чуть не разрушил сокровенное. Эн Сабах Нур осторожно высвободил руку из-под пылающей ладони Ангела, обхватил её своими пальцами, успокаивающе сжал. Ангела накрыло горячей волной счастья от этого прикосновения. - Спокойно, дитя моё. Я тебя слушаю. Продолжай. Ангел медленно вдохнул и выдохнул. Пошевелил крыльями. И вновь прислонил руку повелителя к тёплому корпусу фотокамеры. Начал опять – тихим, но ужё гораздо более уверенным голосом: - Несовпадение изображения из-за расстояния между объективом и видоискателем называется параллакс. Чтобы учесть это, следует…