For the love of God

Дни шли. Оружия не было. В принципе, после того фееричного шоу, что закатил Леншерр над городом, металлического в целости и сохранности мало что осталось. В окно заглядывало посмурневшее небо, а в комнате всадников трещал огонь. Бетси размещала на стене фотографии того самого первого стебелька, выросшего на пепелище. Хотела не просто так повесить их на стену, а подобрать композицию. Эти снимки представляли особую ценность для всадников, учитывая, кем они были сделаны. Она прикидывала и так, и эдак, меняла местами, прислоняла один с заездом на другой, и всё присматривалась. - Очень нестандартное видение перспективы. – Наконец сдалась она. – Как у позднего Марка Рибу. Или раннего Уиджи. - Или просто учитель подвернулся косорукий. – Приуныл Уоррен. – Перезабыл я всё. Свет, диафрагма… параллакс этот пресловутый. Никак не мог с него съехать, заело что-то в тумбочке и – ступор. - Не скажи. – Запротестовала Бетси. – На этот, например, посмотри… или вот. Ничего, что против солнца, засветка не сильная, даже словно так и надо. Снизу вверх взято, и заметь, как совпал солнечный диск – прямо на вершине между двумя листьями – словно душа цветка, который непременно распустится. Взгляд в будущее… у него несомненный талант. - И вообще. – Прибавила она. – Когда цивилизация восстановится, и люди надумают мало помалу торговать, эти снимки будут стоить целое состояние… - Не дам! – Испугался Уоррен и сграбастал глянцевые прямоугольники. - Успокойся, - осклабилась Псайлок, - тебя тогда давно на свете не будет. Такие вещи вылёживаются столетиями. Ангел призадумался. - Завещаю детям, те – своим детям, дети детей… ты поняла. Поколений эдак на десять… ну, восемь, ладно. Тогда уже можно будет продавать. Если цивилизация, как ты говоришь, восстановится, так повелитель им новых нащёлкает. Зато капитал. Богатство! - Уоррен. – Печально, нараспев, промолвила Бетси. – Подумай своей головой. Если наши потомки будут с повелителем, на кой им тогда деньги?.. Этот вопрос поставил Уоррена в тупик. Бетси хмыкнула и снова занялась композицией. На этот раз увлечённо и уверенно – кажется, поймала какую-то ей одной ведомую тему. Она две недели ждала фотографий, сгорая от любопытства, но проявить и напечатать удалось только вчера. Дело было в том, что неуклюжий Уоррен крылом задел и грохнул об пол единственную красную лампочку, а новой никак не мог сыскать. Обычные – попадались, пожалуйста, красные – нет. Отчаявшись, Ангел решил пойти по пути наименьшего сопротивления и докопался до Эн Сабах Нура со своей лампочкой. Он пришёл к тому с обычной жёлтого цвета лампой накаливания – но исправной - в одной руке, и красной, но неисправной – в другой, и долго силился втолковать повелителю, что от него требуется. Однако не всё оказалось столь радужно. Пирамиду сотворить – запросто, броню и причёски всадникам – запросто, шлем для Леншерра – запросто, ядерные ракеты в космос выбросить – да раз плюнуть, и это не зная ни траектории движения спутников, ни того, что, вообще-то, каждая ядерная боеголовка направлена на свою, заранее просчитанную цель, и чтобы сменить эту самую цель, нужно… в общем, что именно нужно – в это Уоррен посвящён не был, но точно какие-то сложные и секретные манипуляции целой команды военных инженеров. Он до сих пор не понимал, каким образом Апокалипсис сделал это – с ракетами. Бог, чё. Фьюить – и ищите теперь ваши ракеты за пределами околоземной орбиты. А простое изобретение Томаса Эдисона оказалось для всемогущего сверхзадачей. Потому что тот не знал, как оно устроено, а всадник не умел объяснить. Уоррен страшно досадовал на повелителя за то, что тот не остался у Шторм подольше и не дождался в мировом телеэфире какой-нибудь познавательной передачи о науке и технике, но был настырным и просто так сдаваться не собирался. Он буквально потребовал залезть к нему в мозги и выяснить оттуда устройство прибора. В голове у Уоррена уверенно царила полнейшая каша. То есть, он был в курсе, что вот колба, наполненная вакуумом, вот у неё внутри волосок, который нагревается, выделяя свет и тепло, и всё это соединено цоколем, но данные полезные факты проживали в гуманитарного склада мозгу Ангела по отдельности и никак не желали соединяться в единое целое. Зато из сознания Уоррена Эн Сабах Нур понял, чего тот на самом деле хочет, посмотрел на всадника с жалостью, как на безнадёжно больного, и протянул ему его же простую лампочку – но уже с идеально рубиновым стеклом. Уоррен выпалил «йес!», звонко чмокнул повелителя в тыльную сторону ладони и через пять минут вернулся с целой коробкой разномастных лампочек. И попросил: «весь спектр, пожалуйста». - Иллюминацию устрою, - туманно пояснил он. Иллюминацию они устроили. Но она не радовала – как фальшивые ёлочные игрушки. В пирамиде тяжкой взвесью присутствовало неспокойствие, как нарастающее напряжение, как затишье перед грозой. Бетси принялась ждать, пока фотографии приклеятся, но решила, что просто так ждать - скучно. Кинула взгляд на прислонённую в углу дарёную гитару. Дёрнула Уоррена за рукав: - Побудешь моим Ангелом музыки? - Петь тебя учить? Да я и сам едва-едва начал! – открестился Уоррен. - При чём тут… ах, да. Нет, не петь. Поучи меня играть на гитаре. - Запросто! – Ангел, всегда с энтузиазмом берущийся за новое дело, подхватил инструмент. – Садись. Нет, не так. Ногу на ногу закинь. А корпус э-э-эдак вот… ми-минор можно взять вообще, не прижимая. Первую и шестую. Бетси боязливо дёрнула струны. Раздался мелодичный аккорд. Ангел одобрительно кивнул. - Если научу тебя лабать, то сам смогу пересесть за барабаны. Я маленько кумекаю. Сколотим группешник. - Вдвоём? - А что? У братьев Блюз же как-то получалось… только почему вдвоём – втроём. Повелителя поставим на вокал и соло-гитару. С его-то голосиной и золотыми руками. Только название должно быть не пафосное. Наоборот. Уличное что-нибудь. Например, «Чёртовы Неудачники». Сработаем на контрасте. Брэддок хохотнула. - А прижимать где надо? – Спросила она. Уоррен попытался устроить её руку на гриф, но тут же отказался продолжать. - Ногти сперва подровняй. Отрастила, как у китайского мандарина. С такими когтищами правильной постановки не будет. Бетси не обиделась. - Тогда ты сыграй что-нибудь, да и спой уж, наконец, меня-то чего стесняться, муж и жена, как-никак. Ангел не стал ломаться. Принял у Псайлок инструмент. И заиграл невесомую такую, слегка тревожную мелодию. И начал тихим голосом, словно не пел даже, а рассказывал: - Умел бы я время в бутылке Хранить, я бы взял день любой. И навечно бы в ней Сохранил, чтобы каждый из дней Провести вновь с тобой. Пробежал минорный перебор по струнам, будто погладил. И Бетси вспомнила песню. И со второго куплета сначала нестройно, а потом уверенно подхватила чуть сипловатым контральто: - Умей я продлить дни навечно, Умей словом править судьбой, Как клад каждый день Я б хранил, чтоб затем Опять провести их с тобой. Уоррен перешёл с минора в мажор и добрый, ласковый припев они повели голосами уже вместе, соприкасаясь плечами: - Только времени, жаль, нет никогда, Чтоб делать то, что хочется, Раз обретши. – И подъём по грифу на мягком баррэ. И снова: - Я много видел, чтоб понять, Что лишь с тобой хочу шагать Сквозь время. Ангел вернулся в минорную тональность и, сыграв квадрат, приглушил ладонью струны. Всадники сидели, прижавшись друг к другу, как дети, и смотрели на огонь в очаге. Бетси вдруг пристально посмотрела на мужа. - Ты о ком думал? Когда пел? Чудо в перьях? – Проницательно сощурилась она, сдерживая улыбку. - Ну, а чё? – Ангел даже не попытался отпереться. – О вас обоих. Между прочим. А я не знал, что ты Джима Кроче слушаешь. - А я, - в тон ему сказала Псайлок. – Не знала, что это Джим Кроче. Просто у меня кассета такая была… знаешь, сборная солянка. Лучшие хиты. Там, даже, по-моему, Гари Мур был… - Ну, - резонно заметил Уоррен, - у Гари Мура любую песню возьми – всё хит. - Странная вещь. – Наконец произнесла Псайлок, жмурясь на пламя. – Вроде и светлая, но… словно он чувствовал что-то… музыкант. Когда сочинял. - Вот ты сейчас чётко в точку попала! – Изумился Ангел, оставляя в сторону гитару. – Джим Кроче написал её в семидесятом, когда узнал, что у него родится сын. А через три года погиб в авиакатастрофе. И все фаны сразу заговорили «он знал, он предвидел»… Брехня собачья! Да кабы он предвидел – полез бы в самолёт? Псайлок не ответила. - Эй? Чего грустим? – Встряхнулся Ангел. И, снова взяв гитару, начал, бренча на ней на манер банджо, исполнять весёлую ирландскую народную песенку про то, как незадачливый разбойник ограбил по пути некоего капитана Фаррела, а всё бабло принёс, будучи уже изрядно в дупелину, своей крале. А краля его на утро тому же капитану и сдала. Разбойник, ничтоже сумняшеся, с похмельных глаз, пристрелил стража порядка, за что сидит теперь в кутузке и сетует на то, каким всё сие станет непереносимым ударом для его благообразного папаши. Зато, хоть виски во фляжке имелся. Не отобрали при обыске почему-то. Бетси радостно подпевала, ибо сия песенка была известна ей, англичанке, даже больше, чем американцу Уоррену. Она не ревновала мужа к тому, что тот часто думает о повелителе – её собственные мысли в последнее время тоже постоянно обращались к нему. После того вечера на балконе и маленькой подвески, которую она отныне никогда не снимала, Бетси стала лучше понимать супруга и сама понемногу отдаваться тому ласковому чувству, что, не спрашивая разрешения, прочно поселилось в её душе. Прежде она была уверена, что властелину мира позволяется лишь служить и поклоняться, а, оказалось, можно ещё и оберегать. Он был тогда совершенно точно невесел, и это тронуло её чуткое женское сердце. Но она сомневалась – присущи ли богам качества простых обывателей. Тогда Бетси насела на Уоррена, и тот пересказал ей всю известную ему мифологию от Греции и до севера. Боги в сказаниях творили совершено непотребные вещи. Когда Ангел дошёл до изнасилования Асами Ваньи Гуллвейг и последующем сжигании несчастной на решётке для гриля – по пьяной лавочке – Псайлок приказала мужу заткнуться подобру-поздорову, пока она не прислала ему хлыстом в таблоид. За такие сказочки. Повелитель точно не стал бы ни за что и никого насиловать. Её поражало в нём то, чего она никогда не встречала в своих прежних боссах. Одному нужна была власть, чтобы подмять под себя остальных и унижать тех, кто слабее. Другой мечтал о роскоши, выпивке, наркотиках и сексе. Третий упивался теневой стороной владения – интригами, потайным влиянием, секретным могуществом. Апокалипсис жаждал обладать миром просто ради факта обладания. Как мечта заполучить вот это украшение не потому, что оно дорого стоит, или является работой модного дизайнера, или поскольку у всех крутых уже есть, так, значит, и мне тоже надо. Это была власть для власти, желание во имя желания. Чтобы было твоим. И ничего больше. В определённой степени – это любовь. Поскольку не имеет объективной причины – зачем. Хочу, и всё. Приспичило. И это не могло не подкупать Псайлок, привыкшую к вечной мелочности и грязи. Её ни в какую не подпускали к себе ни Джин, ни Рэйвен, но будущее Монро ей не было безразлично. Натянутая, как пружина, нарочито агрессивная девчушка была просто напугана, она не видела перспективы, не осознавала, что ей дальше делать, и куда повернуть. Ей не хватало возраста, опыта, мудрости, хотя она и сама довольно покопалась в грязи за свою недолгую, но далеко не наивную жизнь, и Псайлок остро осознала, что напарнице не место в команде всадников. Сперва девушка считала Мистик своим героем, но та склонилась перед повелителем против воли на глазах у Монро – склонилась не ради служения, а из банального страха за свою жизнь. Сама Монро когда-то избрала Эн Сабах Нура, поскольку отчего-то решила, что тот станет её старшим помощником в добрых делах и, увидев, что этого не произошло – и не произойдёт – оказалась растеряна. И Псайлок решилась на разговор. Потому что дальше так продолжаться не могло. Перехватила как-то раз её в лабиринте пирамиды. - Шторм! – Позвала Элизабет и сделала приглашающий жест рукой. – Подойди-ка, перетереть нужно. Мутантка демонстративно отвернулась. - Тебе нужно – ты иди. Бетси подумала. Потом ответила: - Хорошо. И первая пошла навстречу. Ороро смотрела на всадницу с изумлением. Элизабет взяла её за плечо – девушка вздрогнула, но не сбросила руку. Услышала: - Что-то назревает, так и витает в воздухе. Мне не хотелось, чтобы ты была частью этого. Я спасла тебя – помнишь? Кабы не я, та машина раздавила тебя в лепёшку. А ещё раньше спас повелитель. Значит, посчитал достойной. - А почему я недостойна? – Оскорбилась Шторм. - Я тоже защищала его во время перехода. Я не отказывалась служить. Разве этого не достаточно? - Не достаточно. – С жаром заверила Бетси, и взор её горел. – Не достаточно. Его надо любить – сильно, много любить, каждый час, каждый миг… отогревать – это Уоррен так говорит. Повелителю здорово досталось. Любой ваш злобный взгляд может стать соломинкой, переломившей спину верблюду. И тогда то, что ты называешь концом света, покажется так, ерундой. Он вполне способен уничтожить саму Землю – вместе с собой – если решит, что ему нет здесь места. Ты этого ждёшь? - А кто ему виноват? – Зло выкрикнула мутантка. – Он – одна сплошная угроза, как ему поклоняться? Псайлок не требовалось ни малейших усилий, чтобы вызвать перед внутренним взором образ повелителя. И что в нём такого угрожающего, не постигала она. Пробирающий душу взгляд нечеловеческих глаз, хищные губы, тёмные резкие скулы – это может напугать, сперва, по незнанию, что перед тобой не личина зверя – но лик бога, и пришедшего не завоевать мир, а вернувшегося возвратить своё по праву. А ещё – если приглядеться – тонкие морщинки у глаз и рта, такие бывают только у тех, кто часто улыбается, а скорбная мгла под веками – у того, кто много страдал. И руки – в небывалых перчатках, через которые чувствуешь тепло прикосновений - могучие и одновременно изящные руки воина, целителя и творца. Да Бетси и с первого дня не боялась. После зловещего, змееглазого, с лицом, похожим на череп, болезненно-бледного Калибана явившийся незваным гость был красив, как сказочный цветок. Вот, подумала она тогда, какие фокусы мутация отмачивает. О да, она приставила меч к его шее, но для проформы. Положено ибо так. Дабы никто не рыпался. Она тогда не знала, что меч не способен серьёзно навредить Эн Сабах Нуру, напротив, она была в курсе того, что её лиловое лезвие в состоянии вытворять с живой плотью и твёрдо решила – удара не нанесёт ни при каких обстоятельствах. Пусть Калибан хоть обприказывается. Нет. Ей показалась невозможной сама мысль, что фантастический пришелец с вкрадчивым низким голосом, слегка загадочной улыбкой, с неземными лучистыми глазами под лукавой тенью ресниц – и вдруг упадёт мёртвым к её ногам, обагряя пол фонтаном крови из перерезанного горла. Убить его было такой же нереальной дичью, как бесцельно расколотить сверкающую муранскую чашу, как раздавить каблуком трепещущие крылья бабочки, как разломать на куски тонкую прекрасную камею. Безумие. И пошла за ним, поскольку решила – хватит с неё мрачной пещеры Калибана-паука. Она имеет право на шанс. И не ошиблась. Хотя, в какой-то период её терзали сомнения. Что, если бы победили не они, всадники, а молодёжь, защищавшая профессора? Но тогда она заставила себя отдать самой себе же отчёт в том, что они живут не в плоскости диснеевских мультиков, где добро побеждает зло в стерильной обстановке где-то там, за кадром, и моментально выходит солнышко и начинают петь птички. У повелителя нет рубильника, джампера, который можно перещёлкнуть и законсервировать его ещё на несколько тысяч лет до лучшей поры – он бы не остановился, не свернул с пути, как не свернули бы и те, и за пафосной геройской фразой «победа над Апокалипсисом» скрывалось не что иное, как его физическая смерть, гибель – может быть, жуткая и мучительная – того, кто, по сути, являлся душой мира, средоточием силы и света. - Послушай, Ороро. – Снова начала Бетси. – Всё, что он сделал – он сделал из любви к миру. - Ты больная? – Шторм даже отшатнулась. - А ты дура! – Вскипела Бетси. – Вы как студенты из анекдота про учителя геометрии: объясняю теорему – не понимают, объясняю второй раз – не понимают, объясняю в третий – сам понял, а они всё равно не понимают. Представь – есть у тебя дом… - У меня был дом. – Огрызнулась Шторм. - Я не про твою каирскую халупу. Представь, что у тебя большой, чистый и просторный дом, и ты живёшь там со своими детьми. И вот тебе пришлось отлучиться – неважно, по какой причине. А когда ты вернулась, в доме завелись грызуны, насекомые, и ещё до кучи какие-нибудь бродяги, а твои дети с ними бухают и разрешают ходить в грязной обуви по ковру. Что же ты, скажешь «ой, извините, пожалуйста, я не вовремя, пойду ещё погуляю»? Нет, ты вызовешь полицию, службу зачистки, а детям надаёшь по шеям. Ну, может, мебель покрушишь с досады – это уж как водится. Так и повелитель. Этот мир принадлежит ему, и он волен делать с ним всё, что пожелает. И вот когда начинаешь это понимать, всё становится на свои места. Нужно просто любить – и всё. - Свихнёшься с тобой… - Шторм развела руками. - Как можно полюбить зло? - Зло можно. Если оно – чистое… нельзя подлость полюбить, мерзость, корысть. Даже уродов любят за прекрасную душу, а в нём – всё совершенство, и душа, и облик… и он – мой отец. А я – дочь бога. Соратница. Сподвижница. Как подумаю об этом – таким теплом накрывает… это счастье… жаль, что ты не хочешь так. - Не одна я не хочу. – Ороро впервые за весь разговор потупила взгляд. - Эрик тоже не хочет. И остальные. - Да, но ты – другая. Ты добрая. Ты детишек беспризорных кормила, я знаю. Вот иди и займись тем, что у тебя действительно хорошо получается. Миру нужны волонтёры. И ты всегда можешь обратиться за помощью. Монро взвесила информацию. Потом, наконец, пробормотала: - А ты изменилась. - Да. – Призналась Брэддок. – Я изменилась. Ороро молчала долго. После вымолвила: - Он говорил, что все мутанты – его дети. А Чарльза вот не спросил, желает ли тот пожертвовать собой. - И так было ясно, что телепат не покорится. Чего зря перегонять из пустого в порожнее? И убить не вариант – зачем расточать драгоценный материал? Если бы профессор искренне преклонился, если бы захотел стать его глазами – может, повелитель и пощадил бы. Не тронул же он девчонок и Леншерра-младшего. Пожалел. Они снова обе умолкли. Ороро начала первая: - Ты предлагаешь мне уйти? - Да. – Бетси говорила покладисто, добродушно. - Повелитель не платит злом за добро – ты первая приветила его в чужом мире, привела к себе, предложила еду и кров. И ты не способна на низость, и не хочешь предавать, но не в состоянии сделать выбор. Так не делай. Он сейчас на пике могущества, и ему не нужны всадники, ты свободна. Мы тут разберёмся сами. - Интересная какая штука получается. – Задумчиво промолвила Шторм. – Раз ты утверждаешь, что повелителю больше не нужны всадники, то, выходит, он и без вас с Уорреном вполне может обойтись. - Ну вот. – Бетси улыбнулась и похлопала напарницу по руке. – А я тебя дурой назвала. Каюсь и беру свои слова обратно. Ну конечно, он может без нас обойтись. Это мы не можем – без него. - Почему? – Настороженно спросила Монро. - Потому что мы его любим. – Тихо ответила Брэддок. – Неужели так сложно в это поверить?.. На следующий день Шторм уже не было в пирамиде. Куда бывшая всадница ушла, Бетси не знала, но повелитель ничего не сказал, а она не спрашивала. Но после ухода Шторм Магнито ещё больше озлился на Псайлок. Она сочувствовала ему – такое пережить. Как-то они беседовали с Уорреном на данную тему: - Эти пшехские копы – просто Конаны какие-то. – Поёжилась Бетси. – Нет, серьёзно. Ты спортивный, хороший, композитный лук натянутым долго выдержишь? А тот коп деревянный простой с минуту держал, и потом одной стрелой сразу двоих – вот жуть-то, а? - Русские, говорят, ещё страшнее. – Поддакнул Уоррен. – Они водку пьют из самовара. - Самовар – это же типа чайника… горячую, что ли, пьют? – Испугалась Бетси. - Наверное. - Бр-р-р… - И Бетси чуть не вытошнило. Но отступать она не собиралась. Леншерр был её следующей целью – и она выцепила того возле кухни, справедливо полагая, что жрать ему всё-таки надо, а, значит, когда-нибудь он там появится. - Послушай. Повелитель не виноват, что проснулся уже после того, как убили твою семью. Если бы он мог прийти раньше, то спас бы их. Но он не мог. За что ты его ненавидишь? - Он отнял у меня моего друга – Чарльза. - Ты сам отдал ему Чарльза – своими руками! Чего ты хочешь теперь? Назад откатать невозможно! Почему ты не защитил своего Чарльза, раз он тебе так дорог? - Что я, по-твоему, должен был сказать Апокалипсису? - Сдержанно ответил Эрик. – О, великий, пожалуйста, не забирай его? - Да. – Просто ответствовала Бетси. – Так и сказать. Ты попробовал хотя бы? Кто-нибудь из вас пытался хоть раз к нему – с добром? Попросить. Чарльз твой сам полез на рожон. Обломал повелителю всю речугу. - По крайней мере, это было смело. – Тихо возразил Эрик. - А, главное, «как по-взрослому». – Процитировала она слова повелителя, сказанные им под конец испорченной речи Чарльзу – в его неподражаемой манере, как умел только он, - меняя цвет зрачков, варьируя тембр голоса и совсем немножечко рисуясь – будто кот, играющий с мышью. «Пижон, подумала с ласковостью. Артист». Но Леншерра было так просто не пронять. - Я понимаю, чего ты добиваешься. Это ты Шторм пристроила из пирамиды? - Я. Не хочу, чтобы она пострадала. Мы сражались вместе… прикрывали друг друга. Был бы ты поумнее, сам бы велел ей уходить. - Иди-ка ты с моих глаз долой. – Велел Эрик. – И не заговаривай со мной больше. Ты… зачётно легла под Ангела. Привыкла – на своей работе? Псайлок оторопела. Да, было дело, она искала его внимания, потому что была влюблена в него ещё в то время, когда он добивался расположения Джин, но теперь-то они – супруги, семья… - Апокалипсис… с ним тоже? Уверен, что да. Ну, и как? Кончила? Элизабет не сразу сообразила, что Эрик сказал. А когда дошло… Слёзы брызнули из глаз, гибкий гудящий хлыст развернулся в руке, Бетси наступала, тесня Леншерра к стене, насилу сдерживая себя, чтобы не садануть – по роже, по тонким ухмыляющимся губам, посмевшим произнести подобную пакость, по его противной улыбочке, еле вытерпливая, дабы не исполосовать всё его тело – ударами, ранами, разрезами, в кровь, в месиво, в котлету искрошить, измордовать плетью до кости, до мяса, до слепоты, до соплей, до воплей, до криков о пощаде, до перемолотого состояния – чтобы как в утилизаторе. Но этого делать было нельзя – Эрик номинально считался всадником, и его убийство могло не быть одобрено свыше – без дозволения. Поэтому она хлестала по полу, и наступала, и наступала, и яркое кареглазое лицо её сморщилось, стало некрасивым, а она кричала, вопила, визжала в морду Эрику: - Не сметь! Не сметь! Ты! Тварь! Сволочь! Гнида! Не сметь про повелителя! Про отца! Никогда! Слышишь? Никогда! Не сметь! И так до тех пор, пока, отступая, Магнито не упёрся спиной в каменную стену. Псайлок в последний раз не отказала себе в удовольствии – и свистнула по ногам Леншерра, ожгла их метким, но безопасным ударом. И побежала по коридору, запрокинув голову, глухо рыдая, ворвалась в их с Уорреном комнату, бросилась мужу на грудь и долго всхлипывала в его объятиях. Её только проснувшуюся чистую, светлую любовь к властелину, к учителю, к богу – опоганили, растоптали, измазали в грязи. Ангел гладил жену и целовал распухшие от плача глаза, утешал и бормотал, что всё это ерунда, что урода не стоит слушать, что никто не может осквернить верность. И вот тогда она решила, что с неё хватит. Вы хотите войны? Вы её получите. Она больше не расставалась с кольтом, пряча его под курткой. И, наконец, случилось то, что должно было случиться. В который раз были трое оставшихся всадников и две мутантки званы в полупустой громадный безрадостный зал. Они пришли, уже когда повелитель находился там – на своём троне. Всадникам по должности полагалось сопровождать Эн Сабах Нура на выездах, но это было в те незапамятные времена, когда он проживал отдельно от ритуального, так сказать, места. Решив сделать пирамиду своим домом, повелитель перестал нуждаться в эскорте. Они заходили в зал по одному, почтительно кланяясь. Факелы светили, рабыни танцевали – ничего нового. Вот поклонился Магнито – даже без насмешки, отрешённо. Уронила голову Рэйвен – как клюнула. Грациозно присела Джин. Уоррен и Бетси переглянулись. Они не узнали повелителя. И это он? Да он ли это? Откуда столько мрака в его облике, откуда столько тяжёлой, неподъёмной злобы во всей его фигуре, в лице, в глазах, где прежде прочно жила только щемящая печаль, отчего так страшно пахнет от него ненавистью и вселенским холодом, почему он такой чужой, такой ледяной и неприступный, что случилось, что? Ангел и Псайлок не просто преклонились перед его троном, как остальные – они подошли ближе, встали по очереди на колени, тихонько, бережно, встревоженно брали его потяжелевшую ладонь – в свои разгорячённые ладони – и припадали губами. И оба они, касаясь руки повелителя, чуть заметно, невидимо для посторонних глаз, сжимали её – словно пытались в его душу через ткань перчатки перелить всю свою любовь и преданность, будто передавали тайный знак, пароль, послание: мы здесь, мы с тобой, мы за тебя. И каждый из них увидел, как в ответ его глаза, очерченные тенью, на единый лишь миг сверкнули – пониманием. Словно он их подбодбадривал в ответ. Они отошли, встали сзади, вместе. И снова встретились взглядами. Повелитель смотрел на танцовщиц – но будто не видел, кивал рабам, испрашивающим дозволения разнести приглашённым вина, но будто не слышал. Крылья Ангела мелко дрожали. Он переглянулся с женой. Она тоже чувствовала это. - Отогрели? Растормошили? – Мрачно шепнула Псайлок. – Полюбуйся. - Тут что-то не так. – Покачал головой Ангел. – С ним что-то не так. Неужели ты не въехала? Псайлок кивнула. И, вместо того, чтобы стоять у трона истуканами, мучительно хотелось опуститься возле, с обеих сторон, обнять колени, прижаться и сказать… нет, ничего не говорить. Просто побыть рядом. Чтобы унять, успокоить. Чтобы перестала, наконец, ползти из него эта чёрная страшная паутина над потолком и по углам празднично освещённого зала. Вот, закончился танец. Танцовщицы раскланялись. Апокалипсис тяжело поднялся с трона и шагнул вперёд. Оба преданных всадника профессионально заняли позиции: Псайлок – на шаг впереди слева, Ангел – на шаг позади справа. - Все вон. – Тихо, но непреклонно проронил Эн Сабах Нур. Рабы и рабыни разбежались мгновенно. Кто-то опрокинул кубок с вином. Мутанты не ушли. Псайлок кожей ощутила угрозу, нависшую в зале, и дёрнула рукой. Ничего. Хлыста не было. Она дёрнула ещё раз. И ещё. И меча не было. Не было, и всё тут. Ангел развернул крылья, но не смог выщелкнуть ни одного пера. Вот в чём дело. Вот, почему повелитель столь мрачен. Их способности – не работают. Значит, и он не может читать мысли. Телепортировать. Вплавлять в стену. Но отчего? Эн Сабах Нур сделал ещё шаг. Он отчётливо видел в свете факелов перекошенное от злобы лицо Магнито. Тот доставал из-под плаща револьвер. Маленький изящный чёрный револьвер. И наводил на своего господина и его охрану. - Этого ты не ожидал, бессмертный ублюдок? Решение пришло мгновенно. - Назад! – Многоголосым воплем взревел Апокалипсис и раскинул руки, заслоняя собой своих птенцов. Загрохотали выстрелы – один за другим. Первый просвистел мимо, но второй пробил доспех и с чавкающим звуком вошёл в грудь, у горла, взрывая тёмный фонтанчик крови. Ангел вскрикнул - пронзительно, тоскливо и яростно, как загнанный зверь, как подбитая птица – и ринулся под пули с твёрдым расчётом успеть перед концом вонзить в Леншера остриё пера. И он бы успел, если б уверенная рука с силой не дёрнула его за брючный ремень, так, что всадник сложился пополам в воздухе. Начался отсчёт. По выстрелам. Три – он принял на доспех, отбив наручем вскользь, одновременно выхватывая кольт из-под куртки Псайлок, пока та не расстреляла обойму в Леншрра. Четыре – меткая пуля прошла под сердцем, и мир лопнул багровой пеленой боли. Вновь неистово закричал и забился Ангел, кидаясь на Леншерра, но получил железным локтем по лбу, и отлетел, как пушинка, в стену. Пять – ударило в печень, Леншерр стрелял с разбросом, полагаясь не на точность, но на попадание в корпус. Псайлок ринулась на линию огня, намереваясь стать живым щитом, и была отброшена туда же, к стене, безо всякой аккуратности. Апокалипсис взвёл кольт, ища мишень. Которой был не Эрик. А то, что тяжкой сетью давило и мешало регенерировать, взорвать мозг врага, шваркнуть его о камни телекинезом. Но Леншерр просчитался. Он не учёл, что пирамида была не просто творением Эн Сабах Нура, а живой частью его души. И он нашёл это – давящее – замаскированное за одной из колонн парчовым покрывалом. И как же он не заметил. Шесть – выстрелил он сам. В глазах уже темнело, но ему не нужно было выбирать цель. Визг электронного устройства. Пять – непонятное устройство взрывается ошмётками пластика. Четыре – ошмётки пляшут на полу, и ещё одна пуля взрывает элемент питания. Три – пулю в живот получает взбесившаяся Мистик, с голыми руками в неистовстве кидающаяся в атаку. Два – с Леншерра сбивает шлем. Один. – В обойме. Тишина. Высвободившаяся сила хлынула потоком, разнесла остатки угрозы, и мгновенно регенирирующая плоть отторгла пули, они упали у ног блестящими окровавленными комочками, одна застряла в поддоспешнике. Эн Сабах Нур телекинетическим капканом захватил Эрика и хряснул того об стену. И ещё. И ещё. - Это мой дом! – Орал он, выпуская злобу, ярость, обиду и тяжесть всех прошедших дней. – Это мой мир! Это мои всадники! Как ты посмел, жалкий предатель, покуситься на то, что принадлежит мне?!? От стены к стене, от пола к потолку, удар, удар, удар. Наконец, Апокалипсис отшвырнул обмякшее тело, тяжело дыша, сжимая кулаки. Бетси уже очнулась от ушиба. Встав, она подошла к повелителю, коснулась плеча. - Тише, не надо. Не растрачивай себя, не порть нервы. Они того не стоят. Он обернулся к ней в гневе, резко, но, наткнувшись на кроткий любящий взгляд, утихомирился понемногу. Поискал глазами Уоррена. Тот тоже был невредим. - Что это было? – Спросил Апокалипсис. Ангел обратил на него страдающий взор. - Установка Страйкера. Повелитель, прости меня! - За что? – Не понял тот. – Кто мог знать, что существует… такое. - Я знал! – С отчаянием выкрикнул Ангел. Эн Сабах Нур посмотрел на всадника с изумлением. - Но это… это же… - Ангел подбирал слова, - небывальщина, сказки, бред сумасшедшего! Пугало для мутантов! «Вот, будешь себя плохо вести – придут злые дяди из тайной правительственной организации, заберут тебя на опыты и способностей лишат». Фантастика! Как джедайские мечи и Супермен. Я слышал об этом, но если бы мне кто-то сказал, что всё взаправду, я бы не поверил. - Успокойся. Приди ты ко мне с этим, я бы тоже не поверил. Не казни себя. Псайлок подошла к валявшемуся Эрику и с остервенением пнула бесчувственное тело. - Не трогать. – Категорично приказал Апокалипсис. - Почему? – Возмутилась Бетси, но вдругорядь пинать не осмелилась. Ангел засмеялся – коротко и зло, и ответил за повелителя: - Потому что это болванка. Контейнер. С о-о-очень неплохой абилкой, между прочим. Да и комплекцией получше, ей-богу. А то в хлипкой профессорской тушке повелитель в доспех проваливается. – Отрывисто проговорил он. Эн Сабах Нур покачал головой, но ничего не возразил. У бойца отходняк. Бедняга натерпелся. А ведь неоднократно просил избавиться от Эрика. - Как она попала сюда? - Это спидстер. – Уверенно сказал Уоррен. - Он рассказывал, что был в плену, где применялись такие штуки. Теперь мы даже не узнаем, как она выглядит… Пьетро её принёс, стопудово. Он же быстрый. Он протащил. А я ведь ему ко всем чертям велел убираться с его россказнями! Думал, он опять гонит! Он же вечно что-то гнал! И не расспросил остальных... Апокалипсис вздохнул. Надо же так… но всадник не виноват - он молод, неопытен. А Ртуть... Отпустив на все четыре стороны ненужного мутанта, властелин перестал за ним следить. И вот результат. Жизнь подчас даже богов коварно хлещет по носу. - Найди его. – Попросил Уоррен. – Прощупай, повелитель. - Не могу. – Ответил Эн Сабах Нур. – Не чувствую. Может, его нет в живых? - Установка! – Нервно захихикал Уоррен. – Я допёр! У него другая установка! Тогда он уже наказан. И с удовольствием представил, как с детства привыкший преодолевать километры за секунду несчастный Пьетро Максимофф уныло тащится по пересечённой местности постапокалипстических развалин, волоча ноги, и облучая себя устройством, лишь бы не попасться. Какая прелесть. Лучшее возмездие в мире. - Как ты Эрика проглядел, повелитель? - Недоумевала Бетси. - Легко! - Перебил Уоррен. - Он привык с Чарльзом, умеет прятать мысли. Потому и не дал Мистик пистолета, и себе взял только один. - Логично... - согласился Эн Сабах Нур. И они все забыли про Джин. Про маленькую потерянную девочку Джин. Которая воочию наблюдала, как гибнут последние остатки её мира, её жизни, её окружения. Она забилась куда-то в угол, никто даже внимания обратил. А зря. Она вышла на середину зала, смотря на группу, обсуждающую случившееся, без малейшего намёка на эмоции. В ней не было боли. В ней не было страха. В ней не было грусти. В ней уже ничего не было. Она выгнулась, как распятая, и пронзительно закричала. Небывалое, невиданное доселе пламя, плещущее из самой ткани мира, вырвалось из её тела и ударило в Апокалипсиса. Раскололась раззолоченная пряжка доспеха, огнём смыло нагрудник и шлем, пылая в агоническом вопле, поражённый бог отлетел на другой конец зала, и тело его стало плавиться от первородной стихии, и регенерация не справлялась, и открывались раны, и боль накрыла всё его существо. Будто лотос цвета индиго погружали в расплавленное червонное золото. Время остановилось. Мир вокруг развалился, разорвался на огненные куски, Ангел увидел, как Псайлок летит под смертельное пламя, пытаясь закрыть повелителя собой; она не понимала, что это бесполезно. Уоррен же зато осознал, что надо сделать. Всегда можно пройти через пожар, если быстро, тогда он не успеет опалить, и Ангел броском ринулся на истошно верещащую Джин, исступлённо молотя крыльями. Огонь пробудившегося Феникса не жёг её саму, и Ангел, намертво ухватившись за её тело, попал в то, что называется «слепым пятном», они стали одним целым, он был слишком близко к ней, чтобы сгореть, но он почувствовал, как плавятся крылья, и догадался – нужно спешить. Вспыхнули горящим комком волосы и одежда, опалила боль, но Ангел поднял огненную мутантку вверх, и потащил в полёте вбок, влево, потом вправо – по лабиринту – и после выбил собой окно и они оказались за пределами пирамиды. Полёт. Разворот. Нестерпимый жар – как в аду. Ангел падал вниз, чтобы загасить пылающую плоть о песок и щебень, в избытке имевшийся в развалинах. Они упали на землю и покатились кубарем, Ангел не разжимал рук, хотя Джин из последних сил пыталась ослабить его мёртвую хватку. Падение окончилось на горе кирпичей из ракушечника, Ангела нельзя, невозможно, нереально было подмять под себя, он в этот миг был сильнее – может быть, прощальный его миг. Феникс уже угасла, и снова стала маленькой хрупкой девочкой, но Уоррену не было её жаль. Он был – будто не собой. Наложил руки на её тонкую шею. - Говорил же. – Произнёс Уоррен с печальной убедительностью. – Говорил же – этой звезды вам не погасить. Что вы как я не знаю… Джин смотрела на всадника огромными от ужаса глазами. В них была мольба. Но Уоррен не внял. Он сжал пальцы и принялся душить. - И когда я увидел Его, то пал к ногам Его, как мёртвый. И Он положил на меня десницу свою и сказал мне: не бойся, Я есмь Первый и Последний. Джин захрипела. Уоррен сжал руки сильнее. - И живый; и был мёртв, и се, жив во веки веков, аминь; и имею ключи ада и смерти. У девушки выкатились белки и вывалился язык, а Уоррен всё душил и душил. - Итак, напиши, что ты видел, и что есть, и что будет после сего. Нежная шея Джин хрустнула, и Ангел понял, что сломал ей гортань. Она зашипела как-то неестественно, повалилась на бок, и не шевелилась больше. - Откровение Иоанна Богослова. Апокалипсис. – Закончил Ангел и рухнул рядом. Силы оставили его. Но он пытался преодолеть. Искромсанные крылья только мешали ему и он, как подстреленный голубь, то взлетал криво и в сторону на три-четыре фута, то обратно валился на землю лицом вниз. У него была сломана голень, разбиты рёбра, он был весь в крови и копоти, но он шёл, спотыкаясь, и падая, поднимаясь и снова падая. До пирамиды было, казалось, недалеко, шагов триста. Она была почти рядом, и равнодушное солнце ослепительно горело на вершине. Но крылатый всадник знал – расстояние обманчиво. И тут пирамида завибрировала, задрожала, зазвучала, раздалась могучим воплем, содрогая стены, словно ожившее хтоническое чудовище, восстающее из глубин. Там, в пирамиде, ожил бог. Из обожжённых лёгких вырвался хриплый кашель напополам с придушенными рыданиями – от облегчения и одновременно - досады. Что не дойдёт. Что не увидит их больше. Что это – всё. Конец. Так рано… так обидно. - Лиззи, родная… - Ангел как-то совсем по-детски хлюпнул носом, ладонью размазав под ноздрями чёрные угольные усы. – Лиззи, милая… любимая. Ещё один рывок – на сей раз – точно - последний. - Повелитель… позаботься о ней. Защити её. Ты же видишь – я не могу больше. Не могу… И рухнул на обломки, погребая себя под отяжелевшим плащом недвижных, ставших чужими и неподъёмными, переломанных крыльев. Последним усилием воли протянул слабеющую руку – туда, к дому. - Повелитель, сердце моё… И потерял сознание раньше, чем отяжелевшая голова с глухим стуком упала на расколотые камни. Когда он вновь осознал себя, то понял, что он в ритуальном зале, и его голова лежит на коленях у невредимой Лиз. И повелитель склонился над ним. - Очнулся! - Дала знать чуткая Бетси. - Я заметил. - Эн Сабах Нур не нуждался в подсказках. - Так. Смотри на меня, Уоррен. Головой поверти. Уоррен покачал головой – медленно и аккуратно. - Я мутно вижу. Глаза, что ли, сжёг. - Виском ударился. Погоди, сейчас начнёшь видеть. - А почему я боли не чувствую? Помню же, как грохнулся… я что, парализован? – С ужасом решил Ангел. – Как этот… как Чарльз? - Я отключил некоторые центры в твоём мозгу. – Пояснил Эн Сабах Нур. - Но боль нельзя долго купировать – по крайней мере, до тех пор, пока ты не зафиксирован. Иначе покалечишь себя ещё больше неосторожным движением. Следовательно, не шевелись. У тебя осколочный перелом шейки бедра… - Уй-й-й… - Взвыл Уоррен. - Тройной перелом голени, - перечислял Апокалипсис, - сломаны несколько ребёр, пострадало лицо и кожа головы. Перья утрачены. - Мама! – Воскликнул Уоррен, загоняя в себя отчаяние. – Я буду лысый! Как Калибан! И, покосившись на повелителя, добавил: - Не то что бы я радикально против лысости… просто мне не идёт. Эн Сабах Нур подивился его силе духа. Юноша панически страшился остаться калекой, но тщательно старался обратить страх – в смех. Впрочем, это ещё и нервы. - Не будешь. – Успокоил он всадника. – Я исцелю. Но не сразу. Тебя надо собирать по кусочкам. Чудо, что ты выжил. И я рад, что ты выжил. Ангел заулыбался от этих слов. - Не дёргайся! – Вдруг разозлился Эн Сабах Нур. – Сказано же! А Уоррен и не заметил, как дёрнулся. Просто, наконец, сумел сфокусировать взгляд. Придирчиво осмотрел торс властелина – на предмет ранений. Но всё, конечно, давно затянулось. Тогда всадник стал с интересом разглядывать небывалые, непонятные и неправильные какие-то остаточные крепления доспеха. Дотянулся и потрогал упругий ремень, проходящий через широкую грудь. - Повелитель. – Начал он доверительным и одновременно менторским тоном. – Мы тут, как бы, в двадцатый век переехали. Кевлар давно на поток поставлен. Липучки, там, всякие, застёжки-молнии, каучук. Камуфло. А на тебе что за порнография напялена? Такое уже не носят. Буквально на днях Ангел сетовал, что Апокалипсис совсем почти перестал улыбаться. Зато теперь они с Бетси были вознаграждены сторицей. Бог не улыбался, он даже не смеялся. Бог хохотал. Многоголосо и мощно, и такой лучезарный праздник спасённой великой жизни раскатился в радостном громе, что всадники чуть не расплакались от счастья. И сотворённая пирамида отвечала ему эхом, как живое существо, ликующее мигом победы, словно бы и она радовалась, что не придётся стоять покинутой и осиротевшей без создателя, без творца, без души. Всё позади. Всё страшное позади. Наконец, остановившись, Эн Сабах Нур произнёс, глядя на Уоррена сверкающими глазами; тот разглядел, как поблескивают искорками выступивших от смеха слёз тонкие чёрные стрелки на его висках: - Дитя, ты сделаешь то, что не удалось моим врагам. Ты меня уморишь. - А меж тем, - прибавил он, - у меня есть ещё незавершённое дело. Всадники одновременно повернули головы в сторону одного из алтарей, на котором уже лежал неподвижный Леншерр. - Так и не очнулся? - Очнулся, недавно. – Поведала Бетси. – Я двинула разок, и он опять отрубился. Так что давай, милый, не отвлекай повелителя. Иначе снова придётся бить. А зачем портить хорошую вещь? И Уоррен рассмеялся сам. И пообещал: - Не стану. Больше не нужно было слов. Апокалипсис улёгся на второй алтарь, сосредоточился и начал переход под пристальным взором своих верных детей, которые были свидетелями подобного дива впервые. Прежние во время перехода читали древнюю молитву. Эти слов молитвы не знали – но Эн Сабах Нур от них такого не требовал. Вся их жизнь была – молитвой к нему. Отделились от камней гладкие пластины, и потёк золотой ручей – через символы – от алтаря к алтарю. И всадники воистину узрели душу бога. Переливающаяся зыбкими голубыми нитями в полутьме зала, плавная, будто свирель вселенной и пронзительная, подобно молнии, она была непостижима и совершенна, как сорвавшаяся с полуночного неба звезда, упавшая в тёплый податливый мрак подставленной каменной чаши.