Мир вращается вокруг тебя

      Всю ночь Серафим провалялся без сна. Он вспоминал то пришибленных новостью приятелей, то затюканного из-за голубизны Лёлю, а ведь мальчишка даже не трогал никого, может и не гомик вовсе, просто на девочку похож больше, чем некоторые девочки. Он не хотел быть таким же отверженцем. А этот невменяемый тип ляпнул про любовь, выловил такси и уволок опешившего его в салон, прежде, чем компания отмерла.       Под утро за окном опять натянулись тучи и мерно зашелестел дождь, сморив в сон, но проснуться пришлось рано — на его кровати, сложив конечности по-турецки, сидел Родион.       — Доброе утро, Ангел.       — Ты что здесь забыл? — Сон как будто слизало мокрой тряпкой, Серафим подскочил с подушки и вжался куда-то в стену, потом опомнился, разозлился и спихнул гостя ногами на пол.       — Чьи это? — Родион не сильно расстроился холодному приветствию, протянул руку и разжал пальцы. У Серафима потемнело в глазах — на ладони лежали Галкины трусики.       — Ты что, в моём шкафу рылся?!       — Да.       Господибоже, от такой честности все маты застряли на языке.       — Так чьи они?       — Бля, мои! Не видишь, что ли? Как раз фасончик подходящий. — Попытался выхватить, но Родион спешно сжал. — Начерта они тебе?       — А тебе?       Серафим выругался ещё раз, но выползать из-под одеяла в присутствии волшебного на всю голову родственника не спешил — защита так себе, но перед сном он стянул всё, кроме трусов, а щеголять перед поголубевшим Родионом как-то не улыбалось. Светлые зелёные глаза и без того неприятно открыто рассматривали размеченное веснушками тело.       — Прихватил у подружки сувенирчик, это обычное дело. Никогда такого не делал?       — Нет.       — Слушай, ты правда… по мужикам?       — Я только по тебе.       — Лёля намного красивее, если тебе интересно попробовать с мальчиком. И я могу договориться с цыпой, если нужна девушка. Она любит смазливых, тебе даже уламывать не придётся.       — Так это её? — не сбился с мысли Родион.       Серафим закатил глаза, плюнул на скромность — завернул одеяло вокруг талии и вытолкал, наконец, этого придурка вон.       Он заперся изнутри и провалялся в блаженном ничегонеделании до обеда, а потом зазвонил его телефон. Из комнаты Родиона. Это наверняка был телефон Серафима — он тарахтел противно и с надрывом, уходя в свист на высоких нотах, так умела только его развалюшка, убитая мячом ещё в прошлом году на физкультуре. Мелодия взвилась до хрипа из динамиков и оборвалась, не доиграв — сбросили.       Злющий Серафим натянул штаны с майкой и, хромая, ввалился в соседнюю комнату, Родион, не сильно удивлённый вторжением, прокрутился на стуле от компьютерного стола к гостю лицом. Его спальня всё ещё не особо напоминала жилую — все вещи по своим местам, на кровати ни вмятины, как будто на ней и не спали, истыканная дротиками мишень, пыльная до того, что пальцем можно вывести своё имя; только на столе разверзся ад из клемм, проводков, датчиков, паяльника и мультиметра, подозрительно напоминающего школьный из кабинета технологий.       — Телефон, — потребовал Серафим.       Родион молча указал на свой стол с технической расчленёнкой и пузырящимися из разобранного нутра кишками-шлейфиками. Телефон не был ни новым, ни особо дорогим по нынешним расценкам, и экран в углу треснул, подтёк пикселями, и камера слабая. И всё же когда-то Серафим впахивал целое лето, чтобы его себе выцарапать.       — Я тебя убью, — просто сказал он и замахнулся. Родион утёк из-под замаха.       — Стой, это не то!       Ха-ха, Серафим уже привык, потому в довесок ещё и пнул ногой в живот. Стул с убийцей телефона бацнулся в стол. Родион слетел на пол и зашипел. А Серафим пнул ещё разок.       — Я сказал, притормози!       Добавил кулаком. Он помнил, как Родион мог бить, но в последние дни сводный чудил, а Серафим был злопамятным — он не забыл ни трёх мордоворотов, ни кляпа из трусиков, тем более о Галкином белье ему сегодня так учтиво напомнили.       Родион разогнулся и перехватил разбуянившегося гостя за руки. Пальцы у него были длинные, сильные — защёлкнулись на запястьях, как наручники.       — Я тебе всего лишь подлатал динамик на телефоне! Осталось собрать назад.       Серафим замер.       — Зачем?       — Потому что твой телефон ломался.       — Тебе какая разница?       — Потому что телефон твой.       Хоть бы задышал чаще или стыдливо отвёл взгляд. Серафим всё пытался выловить в поведении привычные нотки влюблённого человека, но единственное, что изменилось — Родион не поколотил за вторжение на свою территорию.       — Ты точно в меня влюблён?       — Да. — Лежит, распластанный на полу, побитый и побеждённый, а краснеет и ёрзает, почему-то, Серафим.       — И что во мне такого неземного?       — Твоё крыло.       — Пф, что?       Родион молча протянул руку и провёл пятернёй Серафиму по спине, аж мороз продрал по хребту. Белокожий, как все рыжики, предмет воздыхания вспыхнул до корней волос, разозлился сам на себя за слабость, подскочил и вылетел из спальни.       Ну его к чертям, психа чумазого.       — Доброе утро, Ангел. — Опять сидит под дверью, эдакая сторожевая псина.       Бесят даже не эти его утренние приветствия, а каменная харя, как будто ничего такого и не случилось. Подумаешь, признался родственнику в любви, подумаешь, парень парню…       Объект воздыхания мрачно скрутил фак и прохромал в ванную, Родион привычно поднялся следом.       В школу он шёл злой. Нечисть настолько успела очаровать маму, что та уже забыла, как боялась его неприветливой рожи. Сегодня за завтраком она назвала его сыном — Родион растёкся в противной улыбке-маске. А Серафим стал кем-то вроде преступника, потому что до сих пор максимум, на который прогибался его язык в отношении хозяина квартиры — это имя-отчество и на вы. Сам Родион Игоревич к подобному относился философски, но мама вдруг повадилась недовольно поджимать губы и качать головой. А ещё она засекла помятую дракой рожу нового любимого сынули, сложила дважды два и за столом же стала извиняться перед мужем.       Бред. Фарс. Раньше они никогда не обедали за одним столом, Серафим вообще ненавидел кухню и появлялся там только короткими набегами — взять съестное и убраться к себе. Кто когда вернулся, тогда и поел, а завтраков не было вообще, Серафим любил поспать, потому часто опаздывал в школу — тут не до еды, мама либо спешила на работу, либо, уставшая, спала с работы. Вместо ужина она пила зелёный чай, а отпрыск разогревал остатки обеда или наскоро поджаривал гренки и опять тащил к себе.       И теперь они вдруг начали играть в идеальную семью.       Окончательно настроение испортилось уже в школе, возле гардероба.       — А вот и наши голуби! Ну как, познали радости анального досуга? — весело возвестил Анечка над головами собравшихся. Головы как по команде повернулись к Серафиму и прилипшему, точно собачка на поводочке, Родиону — десятка полтора раздевающихся и переобувающихся душ, из других классов тоже, и судя по горящим голодным глазкам — все в курсе пикантной новости. Серафиму, уже глотнувшему общего признания, вдруг стало неуютно по другую сторону баррикад. А стая шакалят застыла в ожидании команды вожака. Даже Лиля увидела и замерла с недорасстёгнутой курткой. Ну, не кривится — уже хорошо.       И вдруг сзади в него врезался кто-то мелкий и лёгкий. Ойкнул и отлетел в самую толпу, отшвырнутый зарычавшим Родионом.       Лёля.       Может, его бы и проигнорировали в честь новых школьных диковинок, но куртка на тощем парне распахнулась, из-под неё развернулся длинный язык тонкого шарфа. Женского. Голубого. Серафим просто увидел, как в глазах натурального натурала Анечки голубой лоскут превратился в красную тряпку для быка.       — Лёля, девочка моя, — сладко пропел он, — я тебе что говорил про твои пидарские закидоны?       Мальчишка оглянулся, но никто не спешил на помощь, только шушукаться громче принялись. Зацепился взглядом за Серафима — глаза у Лёли были в тон к злополучной тряпке, такие же голубущие — привычно зашторился ресницами и застенчиво улыбнулся в пол.       — На меня смотреть! — Анечка цапнул шарф, накрутил на кисть и дёрнул. Лёля дёрнулся в противоположную сторону, но, пойманный, только раззадорил пышущего нереализованным адреналином противника. — Слушай, а может, ты и вправду баба? Хрен с ними, с сиськами, они не у всех, а как там внизу? — И в самом деле полез к ширинке своей жертвы.       В тщедушного худенького Лёлю как будто вселился бес — он изогнулся в Анечкиных лапах, склонился и вгрызся куда-то между плечом и шеей обидчика. Не ожидающий такой прыти от груши для битья, краса и гордость одиннадцатого «А» взвыл и запрыгал по площадке с приклеившимся клещом Лёлей. По толпе прокатился хохот, Анечка взвился от ярости, бахнул кулаком по начинающему вампиру. Тот отлетел в сторону, Анечка подскочил и занёс ногу.       Вадик нарисовался неожиданно — просто вынырнул от гардеробных стоек, подхватил оглушённого Лёлю. Нога вместо мальчишки вмазалась в кафель.       — Чо творишь?       А Вадик перехватил Лёлю сзади за локти, стянул их за спиной и прижал свободной рукой под рёбра. Не больно, но шиш из такого захвата вывернешься.       Лёля взвился. Молча, без шанса на победу, без криков о помощи. Да и кто поможет заморенному гомику, ещё не дай бог потом приплетут в голубые ряды.       И Серафим бы не помог, его и так уже здорово подставила одна тупая псина… Так почему бы не подставить эту скотину в ответ?       — Родион, фас. — И кивнул на запустившего пальцы под пояс Лёлиных брюк Анечку.       …Это было быстро и больно. Родион, мамочкин новый любимчик, открывшийся гомосек и вообще отморозок, послушно развернулся к борющимся, оторвал неприятеля от Лёли, знакомо увернулся ртутной струйкой от кулака и в ответ приложил ладонью по открывшемуся кадыку. Анечка упал, как подкошенный, схватился за горло, захрипел, закашлялся. Вадик понятливо разжал хватку, выпуская хилого узника, поднял руки вверх — драться он умел, но в отличие от задиристого друга не любил. Свидетели короткой потасовки, и попрыгунчики из среднего звена, и голодные до развлечений старшеклассники, замерли, как будто где-то долбануло громом и теперь всех оглушило раскатами.       — Вы чего, мля? — даже как-то обиженно прохрипел Анечка.       — Знакомьтесь, — громко и весело выдал Серафим всем собравшимся. Голос его дрожал, он едва сдерживал странную брызжущую радость в себе: Родион послушался приказа, подчинился глупой прихоти… повиновался. — Это моя верная собачка, прошу любить и жаловать.       Новость облетела школу ещё до конца первого урока. Серафим был в восторге, получилось даже лучше, чем планировал — его не сторонились, хотя и тыкали пальцем, перешёптывались за спиной. Не с отвращением — с любопытством и даже завистью. Ещё бы! Иметь своего личного персонального питомца, влюблённого извращенца, добровольно таскающегося следом и позволяющего собой помыкать. Серафима не приняли за голубого, ни у кого даже в мыслях не бзынькнула подобная гадость. На Родиона, гомосека и выродка, тоже никто, впрочем, не рисковал оскалиться, и вообще его было опасно тыкать: Лёля сжимался и боялся, а этот в ответ мог вывихнуть руку.       Никто из друзей, оказывается, и не собирался втаптывать Серафима, просто на выходных не смогли дозвониться.       — Ты закинул меня в чёрный список! — первой же припёрла к стенке Лиля. — И в телефоне, и в интернете, а теперь орёшь, что я не звонила и не писала на выходных?       Вадик и сумрачный после прилюдной оплеухи Анечка подтвердили — они тоже на выходных не достучались до приятеля.       — Ну да, я их из телефона вычистил, — привычно не смутился Родион, когда Серафим догадался, откуда растут ноги у проблемы, — когда его ремонтировал.       — Какого чёрта ты ковырялся в моём телефоне?!       Неприятные светлые глаза цепко глянули на допросчика, у того аж кожа морозными мурашками пошла.       — А какого чёрта ты мне приказал спасти Лёлю?       Баш на баш.       Серафим поскрипел зубами, но прищучить гада не смог, просто заблокировал телефон, чтобы тот не колупался. И за партой одной пришлось остаться, теперь уже для поддержания статуса родионовского хозяина. Сам Родион на этот цирк смотрел, как и на всё остальное — ему было плевать на окружающих, а окружающие, видя его ледяной пофигизм, начинали чувствовать дураками уже себя.       Анечка хоть и пыхтел, что его побили, был парнем отходчивым, психовал и докапывался он только к Лёле. А Ваде традиционно было на всё плевать, тем более он и не огрёб на публике.       Как будто и не случилось ничего выходящего за рамки. Серафим быстро освоился. Ему нравилось, что Родион, такой жуткий и сильный, безропотно слушается и потакает его капризам. Плевать, что парень. Шикарно, что именно парень. У школы он навьючивал сумку на сводного брата — идти так по центру и позориться Серафиму не горело, а вот в учебных застенках он был господином, а Родион — цепным псом, ручной обезьянкой и ишаком. В классе заставил дежурить вместо себя, поменял тесты по алгебре — свой неуд на его зачёт, отправил вместо себя драить полы на дежурстве: мелкие детские пакости, которые грели душу каждый раз, стоило маме посмотреть влюблёнными глазами на названного сына. Ещё бы сам Родион понимал, что Серафим над ним издевается — и счастье было бы запредельным, но Родион, наверное, просто не совсем ладил с мозгами. Он втянулся в учёбу, на которую забивал со средних классов, он умел казаться нормальным, даже пошутить в компании, но выглядело всё это слишком механически, как будто парень притворяется, просчитывает в уме нужные слова или действия.       — Да брось ты, он прикольный пацан, даже жалко, что педик, — как-то заявил Анечка.       — Он — педик, — обрубила злая Лиля, посасывая заноженный палец. Она с Родионом так и не поладила. Даже Вадик подкалывал: «Кота не поделили». Лиля от этого ещё сильнее скрипела зубами, зато Серафим аж маслился — соперничающая с Воронёнком подруга позволила забраться к себе в лифчик.       В октябре трудовик припахал выпускников оживлять старые стёртые декорации для Хэллоуина. Фанера плохо перенесла сырость кладовой — поломалась, местами вспучилась, краска на сказочных зáмках, ведьмах и тыквах развезлась потёками. Можно было свалить нудную отработку на мелких, кому ещё в радость помогать учителю или возиться с картинками-страшилками, но ушлый трудовик выдал добровольцам освобождение от своих уроков до конца семестра — от такой халявы ни один старшеклассник не откажется. Серафим плевать хотел и на вечер, и на декорации — он смотрел, как Лиля посасывает палец. А подруга заметила — ещё и облизнула по фаланге, медленно, с оттягом.       Чёртов Родион! В школе Серафим мог поставить его на колени при всём классе, но стоило выйти за пределы лицея — власть менялась. Нет, Родион не заставлял Серафима в ответку отдавливать колени на тротуаре, не гонял его по квартире с уборкой. Он просто каждое утро сидел под дверью спальни. Он мог протянуть руку и коснуться спины, там, где под одеждой прятался шрам. Он на уроках переплетал пальцы с Серафимом и тот еле-еле выпутывался из спокойных цепких рук. Но самое дикое произошло в следующие выходные после признания, когда Серафим договорился о встрече с Галкой. Родион его выловил на остановке.       — К Ней намылился?       — Не твоё собачье дело, — на свою беду огрызнулся Серафим.       Псих осклабился.       — Боюсь, что как раз моё, я же твоя верная собачка. — Схватил за локоть и попытался уволочь.       Серафим ударил — Родион увернулся. За спиной загудела подъезжающая маршрутка.       Это была даже не подлость или неожиданность — а какое-то вольное хозяйское движение: Родион просто подгрёб брата к себе и обхлопал по задним карманам, выбивая из них деньги на проезд и какой-нибудь сладкий подарок Гале. Царапающий уши звук — купюры ссыпались на асфальт порванным мусором.       Маршрутка остановилась и зазывно распахнулась.       — Ну ты… — Серафим был вспыльчивым, но быстро гасился, злость в нём редко бурлила до драки — рыкнул-обозвал-спустил пар. С Родионом же он постоянно взрывался, набрасывался с кулаками, но тот больше не бил в ответ, и себя тоже не давал.       Серафим замахнулся. Он знал, что не попадёт, но он был взбешён. Плотно сжавшийся кулак взлетел по дуге. И вмазал. Он мог поклясться — недоумок чуть ли не сам кинулся на кулак. Под костяшками неприятно хрустнуло и затопило горячим, вязким и маслянистым. Родион рухнул к ногам, из его носа хлынула кровь.       — Батюшки святы! — заголосила какая-то бабка.       Кто-то из мужчин подскочил, оторвал оторопевшего Серафима от Родиона и вообще земли, попытался куда-то унести. Кто-то из женщин с оханьями склонился над окровавленным. Водитель маршрутки плюнул на неприветливую остановку, захлопнулся и втопил газу.       — Пустите! — выдрался из хватки Серафим. Злость схлынула, затопленная ужасом перед кровавыми потёками по смуглой коже. — Всё нормально, это мой брат.       Родион обвис на нём мёртвым грузом и едва перебирал ногами, пока его тащили домой. Залил кровью одежду, плечо онемело. А у родной двери эта двуличная тварь внезапно ожила и сама скрутила Серафиму руки, втолкнула в квартиру, заперла в спальне.       Напрасно тот стучал и кричал. Выломать дверь не получилось, а орех к балкону прижимался не так сильно, как хотелось бы, чтобы по нему спуститься — со второго этажа земля только в фильмах кажется близкой. Выпустили пленника уже вечером, за полчаса до прихода родителей. Пожаловаться им и унизиться язык не повернулся. Рассказать приятелям и совсем втоптаться в грязь — тем более.       Перебитый нос отец Родиону вправил, вставил на несколько дней специальное фиксирующие тампоны, и тот ходил весь отёчный и с синяками под глазами, а мама занудно причитала над страдальцем. Конечно, она догадывалась, кто покалечил Родичку, но парни отмалчивались.       Так они с тех пор и жили — Серафим властвовал перед зрителями в лицее, Родион возвращал сполна за их спинами.       Из-за чокнутого брата секс, даже нерегулярный, перекрылся. Серафим смотрел, как Лиля облизывает пальчик, и облизывался сам. Грудь у неё красивая, остренькая, на языке пружинит, сла-а-адкая. Ну и ладно на Галу, она всё равно была просто заменой, может и хорошо, что псих его не пустил, немножко потерпеть и будет здесь счастье. Тем более, Лиля настоящая, законная.       В подсобку с декорациями зашёл Родион, выцепил из десятка работяг Серафима, подошёл к их компании и перебросил школьную сумку.       — Мы уходим. Я отпросил нас с последнего урока.       Физкультура. Можно было бы и сходить, только маньяк физрук обещал на сегодня километровый кросс на время, к чёрту такую радость.       — Сам вали, — тем не менее набычился Серафим.       — На улице громыхает, будет гроза, мы без зонта, ты промокнешь и заболеешь. Идём, пока не залило.       Лилю перекосило. Анечка с Вадиком гнусно захихикали. Даже прячущийся за завалами неразобранных макетов Лёля неуверенно улыбнулся своим ботинкам.       — Как ты, оказывается, о брате заботишься, — вбил ещё один гвоздь в крышку Серафимова гроба трудовик.       Родион поднял на учителя глаза. Всё больше вколачивающихся гвоздей, отрезающих Серафима от обычной жизни. Света и воздуха остаётся всё меньше, никакой свободы, никакого выхода.       — И никому другому не позволю.