Мир вращается вокруг тебя

      Первому этот цирк, как ни странно, надоел как раз Серафиму. Непривыкший быть долго в центре, от всеобщего внимания он сделался раздражительным, и роль рабовладельца всё больше тяготила, тем более, «влюблённый» вовсе не вёл себя как послушная собака. Он как будто делал одолжения. И требовал взамен. В конце октября Лиля вытащила ребят в ночное кафе на террасе, Родион тоже прицепился к компании. Вот только Серафиму сесть на стул не дал — потянул к себе на колени, и выдраться из его хватки так, чтобы окружающие ничего не поняли, не смог. Сидеть на коленях парня и делать хорошую мину при плохой игре ещё можно, к тому же к чудачествам Воронецкого народ привык, но Родион тюкнулся носом брату в спину и привселюдно прикусил под лопаткой. Так… по-настоящему, без дурачеств. Даже смешливый Анечка от такого интима подавился сигаретой. Вадя чуть не откусил от стакана, из которого как раз хлебал минералку. Лиля вообще взвилась мегерой, как девушке, ей можно было истерить в открытую, и её прорвало. У Серафима самого чуть уши в трубочку не скрутились от непривычных Лилиных матов, видать, даже Родиона проняло, потому что когда Серафим схватил её за руку и поволок проветриться, тот остался у столика, кинул в спину только:       — Я здесь тебя подожду.       — Жди, жди, — процедил в ответ Серафим.       — Брось его! — Лиля вцепилась в опешившего парня, как только кафе с Родионом скрылось в цветастой городской ночи.       — В смысле — бросить? — даже опешил Серафим. — Я с ним не встречаюсь, чтобы «бросать».       — Это ненормально, ты не видишь, что ли? — насела Лиля. — Он везде с тобой — в школе, после школы, даже сейчас!       — Сейчас мы одни, — он прихватил подругу за плечи, ткнулся носом в её волосы. Вкусно пахнуло яблочным шампунем. И сигаретами, чёртовыми сигаретами, на которые он не обращал внимания, пока не появился тот самый Родион и не тыкнул в это носом. И Гала курила. Ничего странного в курящей девушке нет, сейчас все такие, Серафим сам наверняка бы смолил, если бы не глубокий ожог над лёгким. Словно его мысли передались Лиле, она достала сигарету и нервно прикурила. Потянуло шоколадом. Она как-то злобно сощурилась на своего парня и вдруг притянула к себе и поцеловала. Она никогда не тянулась первой, хотя была заводилой — её каждый раз нужно было завоёвывать. Сейчас завоевали Серафима, Серафиму это понравилось.       — Может, пойдём к тебе? — набрался наглости он. Обычно Лиля неприступная безапелляционно показывала шиш, но в этот раз только хмыкнула.       — Мама дома.       — А если бы не было? — он тут же ухватился за призрачный шанс.       Лиля хитро улыбнулась.       — Она всегда дома.       Шутка-отговорка, но в груди сладко ёкнуло.       Они не расклеились у маршрутки — окрылённый Серафим проехал со своей девушкой до её остановки и по тёмной парковой аллее к её многоэтажке они шли, взявшись за руки и подбивая ногами опалую листву клёнов. Тогда она опять поцеловала сама.       Домой Серафим летел как на крыльях, даже накрапывающий липкий дождь не смыл настроения. В квартире было пусто. Не сильно расстроившись, он принял душ и удрал спать.       …Сон не шёл, он вертелся под одеялом. Огромная пустая квартира давила на психику, тишина стояла вакуумная, кажется, дождь за окном отрезал все звуки. Он лежал и вяло смотрел, как исписывается дождевыми потёками окно. Тюкнулся в раму ореховый лист, влажно прополз по стеклу вниз и сорвался, слизанный дождём. Блеснула далёкая молния. Часы в гостиной отстучали полночь.       Серафим резко сел и выругался.       Родион так и не вернулся домой.       Можно было списать всё на тягу братца к бродяжничеству, в конце концов, он раньше дома вообще появлялся только сменить одежду, но в выедающей уши тишине проснулась совесть и противно заныла, не заглушаемая посторонними звуками. Серафим откопал на тумбочке телефон, пустил вызов. Телефон отозвался из смежной комнаты, Родион забыл его дома. Тогда он позвонил приятелям. Анечка трубку не взял, Вадик оказался отзывчивее и честно отозвался на ночной звонок, подтвердил, что Родион остался куковать у кафе, и тут же засопел в телефон, заснув посреди разговора.       За окном ощерилась ещё одна молния, дождь по стеклу застучал чаще и веселее.       — Чтоб ты в луже утоп, — в сердцах пожелал Серафим придурочному родичу, а сам натянул джинсы, откопал толстовку и мрачно поплёлся на выход.       — Ну и? — он навис над нахохленной промокшей фигурой, обнаруженной возле забора недалеко от входа в кафе, уже закрытого на ночь. Фигура сиротски скрючилась, обняла себя за колени, притулилась к пролёту и самозабвенно мокла. Забор был больше декоративный, при желании можно было перекинуть свои длинные ноги через колышки и пробраться хотя бы под крытую террасу. Родион предпочёл остаться под дождём, но на виду. — Чего ты добиваешься?       Маршрутки уже не ходили, зонтик Серафим не нашёл, ещё и пока добирался до забегаловки, нарвался на группу развесёлых пьяных парней в подворотне. От гопников удрал, но вляпался в лужу и теперь в правом кроссовке противно чавкало. Колющий от бега бок тоже не прибавлял настроения.       — Ты сказал, чтобы я ждал тебя здесь. — Дождь уже переставал, но губы у Родиона посинели от холода и самого его заметно потряхивало.       Серафим, за последние полчаса проевший себя до печёнок, увидел, как эти чёртовы губы растягиваются в улыбке. Он не пожалел свой нос, лишь бы удержать сводного брата от Гали, свой организм от простуды он тем более не пощадил. Кулак сам сжался, чтобы впечатать по довольной физиономии, но домашний псих вдруг зажмурился и совсем ненаигранно чихнул. Мама наверняка завтра закатит из-за него взбучку…       — Домой пошли, — буркнул Серафим, ёжась от холодных капель за шиворотом. Развернулся и пошёл прочь. Молнии с дождём уползли к окраине города, непогода выжимала остатки мороси и размывала неон с витрин. По умытым дорожкам сквера наклеило обитую с клёнов листву, его они прошли насквозь, и как Серафим ни хотел, но пришлось свернуть в переулок, где до этого прицепились отморозки. Здесь было темно, звуки города стихли — цивилизация мгновенно умирала без света, выпуская на волю все прелести ночных кошмаров: проскакала с хриплым мявком кошка, из незакрытого мусорного бака прошелестела пакетом крыса, взбитый дождём, по воздуху тёк запах затхлости и чего-то палёного. Изнанка любого благополучного мирка.       — Ыыаа! — дёрнулся Серафим, когда посреди этого ужастика его схватила чужая холодная лапа.       — Это всего лишь я, — спокойно отозвался Родион.       — Отпусти меня, живо.       Родион ещё сильнее стиснул ему пальцы:       — Мне холодно, я греюсь.       — У меня тоже холодные! Отпусти, я сказал.       — А с ней ты так ходишь.       — Потому что она моя девушка.       — Ты её даже не любишь.       — Люблю, — запальчиво вскинулся Серафим, попытался расцепить руки, но Родион ловко сплёлся пальцами и сжал так, что из глаз посыпались искры.       — Пусти, придурок, — сквозь зубы прошипел Серафим, — а то ударю.       — Всё равно драться не умеешь. — И усмехнулся, утырок!       Кулак всё-таки взметнулся в воздух, хряпнулся в Родиона… в его подставленную ловящую ладонь. Серафим закрутился в тугой хватке, боднул, с ужасом понял, как его скручивают и подтаскивают.       — Эй, приятель, с цыпой не помочь?       От неожиданности вздрогнул даже Родион, но свою жертву не отпустил, так они и стояли, то ли обнимаясь, то ли борясь, и вышедшая из-за угла четвёрка непрошеных свидетелей быстро разглядела, что перед ними два парня.       — Оба-на, педики, что ли? — даже присвистнул один.       Серафим оскалился, а Родион в привычной невозмутимой манере выдал:       — Ну да, а что?       — Бля, даже не таятся, — и возмутился, и восхитился второй.       — Угу, совсем обнаглели, — согласился третий, деловито допивая пиво и перехватывая опустевшую бутылку поудобнее.       Четвёртый гадливо сплюнул, ставя точку в коротком знакомстве, и красноречиво стукнул кулаком себе в ладонь.       Серафим успел тоскливо подумать, что даже злиться на эту гопоту не за что, потому что они действительно стоят как два педика, и если в школе всё можно списать на шутку, то в тёмной подворотне такие фокусы именно так и заканчиваются — кучкой пьяных мимокрокодилов с чешущимися кулаками.       — Мочи их!       Серафим словил первый же удар в лицо. Губа лопнула и вспухла, на языке появился тошнотный металлический вкус. Он скрутился, мстительно отдавил кому-то ногу. Родион же пригнулся от летящей в голову руки, одновременно выворачиваясь боком и уходя от ещё одного удара — спутника так и не выпустил — оттолкнул загораживающего проход увальня с бутылкой вместо дубинки и рванул вглубь подворотни, к подпирающим небо жилым высоткам.       Сзади разочарованно взвыло. Не успевшие размяться молодчики двинули за беглецами.       — Нет, прямо, — Родион потянул мимо широкого арочного входа в двор-колодец, залитый редкими, но живыми фонарями. Проскочил по засаженной низенькими пушистыми дубками клумбе, оббежал тёмную мазутную лужу, пропетлял среди нескольких гаражных коробок и опять юркнул в узкий бетонный закоулок между многоэтажками.       — Там можно было укрыться, — пропыхтел на ходу Серафим, споткнувшись на клумбе и вляпавшись в лужу. Теперь в кроссовках чавкало симметрично гадостно.       — Там нет сквозного прохода и сам догадайся, далеко ли от родного двора тусуются эти гориллы.       Сзади послышался тяжёлый топот. Они прибавили ходу. Серафим зацепился плечом за стену, споткнулся об арматуру, жмущуюся к цоколю многоэтажки. Зазвенело по дорожке и в ушах. Родион крепче перехватил его за запястье и вильнул вбок, прямо в каменную кладку, как сослепу показалось Серафиму. Дома здесь притирались почти вплотную, узкий простенок в зашторенной грозовыми тучами ночи схоронился в тенях — отличное место для укрытия. Было бы ещё лучше, если сквозной, но с другой стороны на выходе разлапился и приветливо шевелил колючками пахучий шиповник. Они забились поглубже в простенок, Серафим тут же злобно вырвал руку из хватки, стёк по стенке, хватаясь за бок. Мог бы, вмазал по этой наглой спокойной роже — хмырь даже не запыхался, хотя бежал сам и волок на себе второго участника забега.       — Слушай, может ты робот? — не выдержал и таки подпустил яду. — Лёгкие у тебя железные, кулаки железные, нервы железные. У тебя только мозги проржавели.       Родион хмыкнул злой шутке, подошёл ближе, опустился рядом со спутником, коленями уже почти упираясь в другую стену. Серафим толкнулся плечом, чтоб не наваливался. И вдруг почувствовал, как сырую прилипшую к телу пайту над крылатым шрамом сминают чужие руки.       — А ну, убрал ру…       Зелёные глаза вдруг оказались близко-близко, они блестели, как в лихорадке, и он понял, что даже в густой ночи видит в них своё ошалевшее отражение.       А губы оказались горячими…       Обветренными, жёсткими и наглыми.       Серафим дёрнулся, упёрся в стену. В темноте всё было острее: замешанный на жухлой сырой листве запах озона, перебор капели по далёкому водостоку, осклизлый от плесени бетон за спиной, сырая одежда, ледяные пальцы, жёсткие губы. И прикосновения, прикосновения, прикосновения. По телу дрожь, в мозгах потухшие лампочки. Горячее дыхание по задубевшей коже, хриплый судорожный вздох, забравший последний кислород из лёгких. Лучше бы оглох и ополоумел, чтобы тело не превращалось в антенну, сослепу среагировавшую даже на мужское тепло.       Всего лишь поцелуй. Ночь скрыла личины, а рот парня не сильно отличается от девчачьего, разве что шоколадными сигаретами не пахнет. Обнаглевший Родион прошёлся языком между губ, разомкнул. Серафим задохнулся. Воздуха не хватает от бега. Только от бега. От бега!       Языком за язык.       В мозгах вспыхнула давешняя молния, осветив потухшую вменяемость.       — Я тебя сейчас убью! — Серафим таки отпихнул его, подскочил с корточек, пнул. Плохо пнул, сам едва устоял на подкашивающихся ногах. Его колотило, он еле сжал кулак, стёр ощущение поцелуя. Замахнулся. — У меня и так губы разбитые, говнюк, а ты ещё и душу через рот чуть не вынул! Больно, блин!       Родион поднялся следом, сгрёб беснующегося парня в охапку и пока тот совсем не взорвался, ткнулся ему в волосы.       — Это хорошо, что больно, — прошептал этот сумасшедший, не обращая внимания на удары по спине и целуя в висок. — Лишь бы не противно.       — Ахуеть, — громко сказали со стороны переулка, из которого они удрали, и в узком проёме показалась физиономия товарища с бутылкой-дубинкой. — Пацаны, кажись, эти двое реально педики…       …Выволокли их с боем, больше вывоженных в грязи, чем побитых. Это Серафима сцапали за капюшон в первую же минуту и выдернули наружу, как котёнка. Родион вылетел сам — на помощь. Зря он считает напарника слабаком, это оказалось почти весело. А потом Серафим пропустил удар, живот как будто вбило в спину. Он рухнул в грязь и получил ещё с ноги. Тело, задубевшее и вымотанное, взорвалось болью даже там, куда не прилетали удары. На глаза упала темнота плотнее октябрьской ночи, и еле тлеющим сознанием он уловил, как Родион, белый, подранный, с жутким стеклянным взглядом, выхватывает бутылку у обидчика Серафима и с силой опускает тому на голову.       Брызнули осколки. Здоровяк, который даже не смог из-за габаритов протиснуться в простенок, закатил глаза и рухнул сломанной марионеткой. Серафим чуть не впритык увидел его залитое кровью лицо, а Родион, как будто не он только что выбил жизнь из человека, всё такой же дурной и деревянный, замахнулся оставшейся в кулаке «розочкой» и обрушился на следующего парня, застывшего от неожиданной жестокой расправы. На озверевшего Воронецкого кинулись все трое.       — Аааааааааатставить произвол, дворняжки подзаборные!       Прервал культурную программу въедливый громкий свист от тротуара. Первое, что разглядел Серафим — это фигура, даже фигурка, закутанная, кажется, в домашний халат. Невысокая и щуплая. Если бы не длиннющая скалка в руках, могла сойти и за парня.       — Я же вас предупреждала, чтобы не трогали моего брата, недоумки, — мрачно возвестила фигура.       По идее, на сорок килограмм со скалкой можно было не обращать внимания, но оставшаяся на ногах троица стушевалась, даже Родион сморгнул невменяемость и остался таращиться на новоприбывшую.       — Это не твой брат, Женьк, честно!       Сорок килограмм подошли поближе и скалка оказалась бейсбольной битой. Бита нацелилась на стоящего в центре свалы Родиона.       — Будете убивать друг друга где-нибудь не на моей территории, — мрачно возвестила фигура. — Брось розочку, недоумок. — И тут же удивлённо захлопала ресницами, всматриваясь в грязное лицо, но Родион явно узнал первым и то ли спросил, то ли поприветствовал:       — Крапива.       — Ты нас как вообще здесь услышала?       — Второй этаж, открытая форточка, брат задерживается, вот и караулила, а то повадились его некоторые задирать…       — Да не трогаем мы его…       — Ага, и не от ваших кулачищ он приходит в ссадинах.       — Обижаешь, от наших он бы не встал.       Она косо взглянула на говорившего, тот сразу смутился и спрятался за спины товарищей.       — Я думал, вы — парень, — подал голос Серафим, когда новая знакомая на пару с Родионом отлепили его от земли и поставили на ноги. Светлые волосы в косу, злые глаза, лет далеко за двадцать, а хмурый вид и молчаливая покорность дворовой гопоты прибавили к возрасту ещё и статус, из-за чего говорить на «ты» язык не поворачивался.       — А я не думала, что девушка Воронёнка — парень, но реальность жестока. — Она мельком ощупала битый живот, проверила разбитую губу, но решила, что умирать Серафим не собирается, и принялась разбираться с дворовыми — цыкнула на троицу, отёрла подолом халата кровь с лица четвёртого. Покалеченный бутылкой здоровяк вяло зашевелился и застонал.       — Мозгов нет, иначе было бы сотрясение, — заявила она.       — Его мамка дома добьёт, если он в таком виде явится, — буркнул один из дружков с какими-то странными просящими нотками. — Драться не разрешает.       — И я вам не разрешаю, и что?       Три здоровенных лба покаянно вздохнули, и стало понятно, что возрастом они вряд ли сильно далеко ушли от Серафима с Родионом.       — Значит так. У меня сломались стиралка и пылесос. — Крапива внимательно взглянула на просителей.       — Э, я не умею чинить, — попытался отнекаться один.       — А кто вас просит? У меня есть хозяйственное мыло, стиральная доска и куча нестиранного шмотья. Ну и веник с совком тоже есть. Либо стираете-подметаете, после чего я вам постелю на коврике, либо не захламляете мою квартиру своими тушами.       Парни тоскливо переглянулись, но отдавать дружка кровожадной мамаше не решились, взвалили стонущее тело на плечи и потащили туда, откуда прибежала командирша.       Серафим таращился ей вслед, так и не решив для себя, понравилась ему эта странная девица или ему одного сумасшедшего хватает.       — И что, она вправду может завалить троих мужиков и не вспотеть?       — У неё в косе острая спица, а в кармане всегда кастет, — тоже глядя в спину знакомой, спокойно, как само собой разумеющееся, ответил Родион. — И биту она часто таскает.       — Это ваша главная?       — Хуже. Она подружка главного.       Домой оказалось не так далеко идти, сколько выбираться из тех закоулков. Серафим хромал, Родион, больше привычный к потасовкам, просто топал следом. Даже не верится, что каких-то пару часов назад они гуляли с Лилей, а не отхватывали тумаков с этим ходячим несчастьем.       — Брось её, — словно уловив имя в мыслях, подал голос Родион.       Даже не знаешь, плакать или смеяться — точно то же самое несколько часов назад требовала Лиля. Сговорились, что ли.       Серафим был слишком вымотан, чтобы ругаться или даже злиться.       — Объясняю на пальцах. Средний видишь? — И, не оборачиваясь, действительно скрутил фак.       — Тебе не противно со мной, я же вижу.       — То есть, ты не понял, почему эти отморозки нас поколотили? — уточнил Серафим, уже даже не обходя встреченную лужу. — Два парня вместе — это извращение.       — Мы поколотили их в ответ.       — Знаешь, мне иногда кажется, что тебе просто нравится издеваться надо мной и прикидываться тупым.       — Значит, обычно ты думаешь, что я не прикидываюсь?       — Обычно я о тебе вообще не думаю, — обрубил Серафим. Разговор его напрягал. Они редко оставались настолько наедине — в школе были ребята, дома, пускай и спящие, но предки, да и спальню с недавних пор он принялся запирать.       — Ты пошёл за мной в дождь.       — Я за тобой пошёл в дождь, потому что мама мне голову открутит, если с тобой что-то случится. Это обычная логика, тупица. Хватит там себе что-то придумывать.       — А я и не придумываю. Мы целовались, это не выдумка.       Он не выдержал, повернулся к психу, схватил и трепанул.       — Мы не целовались. Усёк?       Родион зеркально скопировал его хватку, сцапал за пайту и притянул ещё ближе. Нос к носу, лоб в лоб.       — Я могу повторить, чтобы ты запомнил, что мы целовались, — спокойно, будто не его болтают за ворот, произнёс он.       И на Серафима нашло злое веселье — может, он был и не таким сильным, но уж кое-что точно делал получше братишки. Он сам подался вперёд и тюкнулся губами в губы. Последождевой ночной холод слизало накатившим жаром. Слегка вобрал. И грызнул нижнюю так, что даже непробивной Родион отпрянул; схватился за прокус и захлопал ресницами — первая живая эмоция за всё время знакомства! По подбородку стекла тонкая красная нитка.       — Повторяю, мы не целовались, — Серафим облизнулся и сплюнул братскую кровь. — Не потому что не было, родной, а потому что нифига ты не умеешь!       Наверное, тогда он и подписал себе приговор…