Мир вращается вокруг тебя

      Проснулся Серафим от холода. Джинсы с него так и не сняли, сверху накрыли одеялом, но лёд как будто расползся по венам, выморозив до зубовного стука. Может, он бы продолжил спать, но рядом пошевелились. Серафим перевёл взгляд, чуть ли не в упор обнаружил два здоровенных кошачьих глаза, подсвеченных адской фосфоресцирующей зеленью, и чуть не заорал. А Родион, на котором обнаружился злосчастный Лилин подарок, привалился под бок и продолжил спать — судя по синякам под глазами, со сном он не дружил. Впрочем, точно так же он не дружил с головой и миром в целом. Спасибо хоть не полез к полубессознательному в ширинку, хотя циничный червячок нашёптывал, что это могло быть не благородство, а бессилие от истощения. Проспали они до глубокой ночи, если не почти до утра. Сном организм забрал, но желудок проснулся и забурлил. Серафим мрачно вперился в лежащее рядом тело. Родион доволок его до постели, закинул под стенку, а сам упал рядом — может, залюбовался, может, тоже устал до отключки. В любом случае, спали они вместе, как два голубка, хотя псих под чужое одеяло не сунулся, благородно развалился поверх, заодно запечатав путь к отступлению. Серафим растрогался, размахнулся и закатал оплеуху.       — А ну, свали с моей кровати! — и добавил ногами. Родион грохнулся, сонно завозился, не до конца соображая, в каком сейчас мире, а хозяин комнаты проворно сгрёб одеяло и накинул сверху, обезвредив вторженца хотя бы на минуту, после чего скатился с кровати сам и в два прыжка добрался до двери.       Пронёсся пятачок коридора с их спальнями и ванной, выскочил в основной, едва не ввалившись в попавшуюся на пути родительскую, и свернул к кухне. Раньше всегда получалось нечаянно, но в этот раз он схватил нож в трезвом уме. Как раз успел повернуться и выставить перед собой — Родион влетел на кухню.       — Только тронь меня, — предупредил Серафим. — В капусту покрошу!       В полицию можно пойти не одной жертве. Ткнуть Родиона и идти сдаваться с повинной, пускай в колонию посадят! Или в дурку для корректировки поведения. Уж в таком случае вряд ли старый Ворон перекроет вентили, ещё и сам каркать будет, чтобы буйного приёмыша за решётку закинули.       Родион посмотрел на нацеленное в лицо лезвие.       — У тебя рука еле держит, — спокойно сказал он. И сделал шаг вперёд. Выдернул нож и отложил на стол позади Серафима. А сам остался стоять так близко, что дыхание опалило лицо. — Ты боишься крови и вообще боишься делать больно, потому и проигрываешь в драках, хотя не слабее меня.       — Приму к сведению, а теперь отодвинься.       — Боишься меня? Ты дрожишь.       О да, он боялся. Только в тот момент, когда Серафим от перенапряжения был готов расползтись в безвольную лужу, на губах Родиона появилась улыбка. Насмешливая ли, довольная — слишком живая для сумасшедшего. И слишком он для невменяемого вменяем.       — Это потому что я полуголый, придурок!.. А ну, снимай мою пайту!       Боишься — будь наглым. И сам накинулся, схватился за пайту и потянул с опешившего Родиона. Кошачьи глаза на ткани удивлённо вытянулись, потом жалобно сощурились, парень вылетел из пайты и шлёпнулся на пол, а Серафим быстро натянул на себя отвоёванное, зарылся в холодильник, там оказалось почти уныло — только яйца и йогурт в пакете, схватил его и метнулся назад к себе.       — Ангел, открой. — Стук в дверь.       — Пошёл к чёрту. Это я тебя, как Ангел, благословляю.       — Я тебя не трону.       — Ха-ха. — А сам забегал глазами по спальне, уже различимой в предутренней сери, выискивая замену ножу.       Вчера он попал сюда не в том состоянии, чтобы что-то понимать, теперь же пытался узнать. Кровать напротив двери — задник подпирается стеной и окном, у ног тумбочка с ночником, головой в шкафогардероб, который то ли закрыл собой всю боковую стену, то ли сам вместо неё. Возле входной двери слева сразу стол с аквариумом, тут же технически компьютерный стол, зажатый между аквариумным и теми же шкафом и гардеробом. Технически, потому что кроме, собственно, компьютера он был завален кружками из-под чая, которые лучше накопить сразу штуки четыре-пять, а потом только все скопом относить на кухню, в кружке могла заваляться смятая обёртка от батончика или чипсов, или ножка от чупа-чупса, здесь же лежали учебники и одежда — домашняя, лицейская, надетая вчера и не выкинутая в стирку сегодня, и завтрашняя, которую проще швырнуть на стол или стул, чтобы за сутки распрямилась, чем пойти в гостиную и прогладить на доске. Поверху шмоточный беспредел припорашивался разноцветным спагетти из намертво спутанных зарядки, наушников для телефона, наушников для убитого (но вдруг оживёт) компьютера, запасных наушников и юсб-шнуров. Иногда, когда домашних тряпок скапливалось на неустойчивую стопку, а выносить их в стирку всё ещё было лень, часть перевешивалась на балконную дверь, она была тут же, в ногах кровати, и по прямому назначению ею всё равно не пользовались — балкон был смежным со спальней Родиона и когда тот двинулся и решил, что влюблён, Серафим резко разлюбил балкон, орех за ним и вообще стеклянную дверь завесил футболками, свитерами и брюками. Свободной и чистой от хозяйского бардака оставалась только правая стена, общая с Родионовской же спальней, она и спасала от ощущения замкнутой собачьей конуры.       Стен до сих пор почти не было из-за кровати, столов и шкафа, и аквариум до сих пор стоял полный, и даже чёрно-зелёные рыбины, вымахавшие в пол-ладони, сыто и вяло шевелили пышными плавниками у дна, бронзово бликуя в пробивающемся солнце. Но комнату Серафим не узнал — никаких завалов, никаких стопок одежды и учебников, вечно уезжающий под кровать пушистый коврик лежит чётко посредине комнаты. Всё настолько на своих местах, что аж подташнивает. Серафим не был чистюлей, но чувство порядка у него имелось, хотя и очень скошенное в сторону погрома. Подобная же скальпельная чистота делала из жилой комнаты больничную палату, в одной из которых он месяц провалялся с ошпаренным лёгким в детстве. Серафим рассматривал чистую стену и непонятно откуда взявшуюся на ней мишень. Дротики вгрызались в неё на всю иглу — бросали их со всей дури. Или со всей злости. Висела она когда-то в спальне Родиона и здесь ему совершенно не нравилась.       — Какого лешего твоя игрушка висит здесь? — отлично зная, что Родион так и торчит под дверью, возмутился хозяин комнаты; мрачно присосался к пакету с йогуртом.       — Потому что я теперь живу в этой комнате.       Серафим закашлялся. То ли не переварил заявление братца, то ли подавился прокисшим йогуртом.       — Блин, почему дома еды нет?!       Родион промолчал. Серафим, теряя остатки настроения, пробрался к шкафу. Вещи по полочкам, сложены и свёрнуты. Ужас.       — Не смей трогать мои вещи!       Вывернул все разом. В нижнем ящике обнаружились разделённые попарно (а ведь терялись после первой же но́ски) носки́, откопал чистые джинсы, скинул свои, спадающие без оторванной вчера пуговицы, натянул найденные, вытащил из мишени один из дротиков и наконец открыл дверь.       — С дороги. — Дротик нацелился в Родиона, как недавно нож. — Это не нож, зарезать тебя я не смогу, поэтому обещаю — тыкнуть в тебя у меня нервов хватит.       Родион понятливо отошёл назад. Одежды сверху на нём так и не появилось, только обтянутые кожей рёбра. Он всегда был сухим, но сейчас зеленоглазой нечисти можно было смело дать в руки косу и отправлять пожинать души — натуральная шкелетина.       — Куда собрался?       Серафим проигнорировал, прошёл в прихожую, обулся, накинул куртку. Родион вышел следом и прислонился к стене.       — Так куда?       Дверь не поддалась. Серафим попытался провернуть защёлку — та даже не сдвинулась.       — Заперта ключом, только ключом и откроется, — всё так же с отфильтрованными эмоциями просветил Родион. И демонстративно помахал в воздухе брелком. Точно такой же с дубликатом ключа был и у Серафима, он таскал их в куртке, но после подсобки ключей в ней больше не было, то ли выпали во время драки, то ли потом Родион выгреб.       — Открой, — прекрасно понимая, что не откроет. — Открой, я тебе не игрушка.       Тут же бритвой по самолюбию — игрушка, ещё и какая.       Родион вопреки ожиданиям не снасмешничал, не потребовал расплаты поцелуями, хотя ключ ловко спрятался в пальцах и Серафиму тоже не достался.       — Куда ты идёшь?       — К маме! — прорвало Серафима. Он взмахнул дротиком и со злостью влепил его в косяк. — Не ясно, что ли? Никуда я не убегу, обещаю! Вы с папочкой здорово постарались спалить мне все мосты. Я просто хочу к маме!!!       — Хорошо, — мирно отозвался псих, как будто это не ему вывалили истерику и приправили лёгким бунтом. — Пойдём к маме, только рано ещё, посещения с девяти, а сейчас шесть.       Пускай хоть так, вместе и к общей маме, лишь бы успеть удрать из замкнутого пространства, пока у Родиона не перемкнуло и он опять не превратился в неуправляемого демона.       А демон задумчиво посмотрел на своё впалое пузо и как-то даже удивлённо выдал:       — Давай лучше позавтракаем, я, кажется, есть хочу.       В животе у него заурчало, как у самого обычного смертного…       В саму гинекологию их не пустили. Дежурная медсестра окинула двух парней строгим недовольным взглядом, как бы намекая, что от их племени и растут все проблемы, и беременные тётки за дверью — тому подтверждение. Фосфоресцирующие в полумраке вестибюля кошачьи глаза на чёрной пайте Серафима ей тоже не нравились. А Родион вдруг захлопал ресницами, напуская на неприступную цербершу ветра, и жалобно почти прохныкал, что они к маме, что маму они очень любят, и ни одну женщину в жизни и пальцем не тронут, крест на пузе химическим карандашом.       — Воронецкая… Воронецкая… — медсестра зарылась в списки по палатам. — Родильное отделение?       — Нет, она только на сохранении, — ответил Родион.       — Ты не сынок Воронецкого Родиона Игоревича, случаем?       — Угу.       — М-да, не в папочку ты пошёл темпераментом, наплачутся от тебя девки-то, глазастик, — улыбнулась только что суровая привратница. И мечтательно протянула:       — Эх, была бы я девкой…       Серафим только мрачно ввинтился в ворот пайты — как этот паразит умеет играть на публику, он отлично знал.       Мама вышла сама, всё ещё бледная, даже рыжие волосы и веснушки на теле выцвели. Увидела Серафима и залилась слезами. Наверное, Ворон не зря запрещал им свидание, но в Серафиме закончилось топливо и ему нужна была подзарядка из любви и нужности, и не больная извращённая Родионовская.       — Больше так не делай, больше так не делай, больше так не делай. — Она всегда была немного пухленькой, не толстой и даже не плотной, просто покатые плечи, круглое лицо, вечное каре, которое круглит лицо ещё больше, и вся низенькая и какая-то округлая. Как все женщины, конечно, себя она считала именно толстой, потому перед свадьбой перестала вообще есть и скинула-таки какие-то там килограммы. Сейчас она была тощей, с маленьким острым животом. Беременность её совсем не красила, как и худоба. И можно было упиваться своей ненавистью к отчиму, вот только Серафим отлично понимал, что изуродовал маму именно его побег. — Фимочка, зачем ты его искать убежал? Он же нас бросил, он тебя бросил, тебе всего-то полгодика было. И ни разу не навестил, ни разу конфеты не передал, я тебя сама поднимала — манкой кормила, когда молоко сгорело, на работу в платке проносила, потому что нельзя было, и в детсад такого маленького брать не хотели. Ты меня теперь тоже бросить захотел? У Родиона Игоревича седина на висках пробилась. И Родик слёг, есть отказывался. Заечка, ну неужели здесь так плохо? А я так хотела, чтобы нам обоим было хорошо-о-о…       Сам Родион, отметивший сегодня окончание диеты слопанной тарелкой блинов на прокисшем йогурте, сразу же задвинулся на задний план, отошёл к столику с журналами и сам притворился мебелью.       — Ма, ну всё… — Серафим топтался, не в силах отодвинуться от обнявшей его матери, залившей ворот слезами. Приёмная в гинекологии, как и всё в женском царстве, была заставлена живой зеленью и мягкими пуфами. По занавескам «летали» привинченные картонные бабочки, серую больничную плитку застилал зелёный «под траву» ковёр. Возможно, женщинам здесь было по-домашнему уютно, только Серафиму хотелось зарыться головой в песок и не высовываться. — Я больше не уйду, правда.       — Ууу!..       — Мамочка Воронецкая, вам нельзя плакать! — Откуда-то из коридора вынырнула потёртая временем медсестра, такая же защитница женского населения и явная ненавистница мужского. Она взглянула поверх очков на виновника материных слёз, и Серафим почувствовал, что если не сможет закопаться в песок сам, закопает его очередная больничная мегера. — Молодой человек, вы что делаете? Живо воды принесите и усадите её на диван. Вы ей кто?       — Сын.       — Свин, — припечатала поборница справедливости, сама сажая пациентку. — Тоже мне, сын. Довёл мать до истерики. А если с ребёночком что случится?       — У меня такое чувство, — буркнул полыхающий Серафим автомату, из которого выколупывал бутылку с водой для мамы, — что все эти тётки не детишек любят, а мужиков ненавидят.       — Просто все беременные хотят, чтобы мужчины почувствовали, как тяжело вынашивать ребёнка. А медперсонал в подобных местах за годы работы намучается с роженицами и начинает думать точно так же.       Серафим подскочил как ужаленный, обернулся и почти впритык уткнулся в дорогого отчима. А тот молча взял из рук пасынка бутылку, посмотрел этикетку.       — Газированный лимонад твоей маме нельзя, — покачал головой Воронецкий. — Лучше минералку, — и сам закинул несколько монет и тыкнул в нужные кнопки. — Я же говорил, что пока вам не стоит с ней видеться. Это первый триместр, гормоны скачут, она то плачет, то смеётся — не лучшее время, чтобы нервничать из-за семейных проблем.       — Вы здесь что делаете? — не дал заговорить себе зубы Серафим. — Вы работаете в соседнем здании.       — Пришёл навестить жену.       — И тут же нашли меня, а не её. — И сам же всё понял. — Вам кто-то настучал!       — Да, — не стал отнекиваться этот хмырь, хотя и поморщился от словечка. — Дежурная медсестра.       — Вы подговорили её следить за мной?!       — Нет, приглядывать за твоей мамой и теми, кто её навещает.       — Но к ней никто, кроме меня, и не пришёл бы! — и опять догадка, Серафим даже сплюнул от злости. — Думали, я опять удеру и приду с ней попрощаться? Да вы помешаны на контроле!       Гад даже бровью не повёл.       — Лучше бы так следили за своим сыночком, как меня пасёте. Тоже мне, любящий папочка — в холодильнике мышь повесилась. Как Родион вообще с голоду не умер с такой заботой?       — Уж тебе точно дела нет до Родиона, — срезал отчим. — Я понимаю — ты на меня злишься и поэтому срываешься, но следи за выражениями, я тебе в отцы гожусь. Хотя если ты передумал, я всё ещё согласен эту роль с себя сложить.       Не ему тягаться с этой ледяной змеюкой. Серафим заскрипел зубами. И ведь правильно макнул «папочка». И ведь правильно макнул «папочку». Как только мать попала в больницу, он в квартире появлялся только чтобы принять душ, выкинуть из холодильника что-нибудь цвёлое, оставить наследнику денег на еду и умотать назад на работу, даже ночевал там. А Родион, и без того не совсем адекватный, в тишине и одиночестве перестал есть и спать. Где-то так Воронецкие и жили до появления Котовых, с той лишь разницей, что Родион тоже дома появлялся только сменить одежду.       Серафим вспомнил, как утром наколотил блинов и не успевал выкладывать на тарелку — Родион их воровал и ел. «Мог бы и сам приготовить, раз такой голодный», — фыркнул тогда Серафим. «Просто я люблю блины», — кажется, даже смутился Родион, но воровать чуть не со сковородки не перестал. «Ну и готовил бы себе»! «Я не умею. Их всегда готовила мама».       Возможно, тогда Серафим перестал ревновать недоумка к своей матери, совсем немного…       Нет, не перестал! Когда они вернулись в приёмную, эта дрянь сидела на диване, почти обнимая маму. Они склонили головы и о чём-то шептались. Родион держал её за руку и выводил по кисти успокаивающие спирали, мама, уже с высохшими слезами, смотрела в пространство и что-то рассказывала. Потом увидела мужа и сына и счастливо подхватилась к ним навстречу.       — Все мои мужчины со мной! — возвестила она, не замечая, как скис при отце Родион, напрягся при них обоих Серафим, а Ворон неловко переступает с лапы на лапу, пока его фривольно за шею обнимает жена; быть хирургом ему было куда проще, чем семейным человеком.       — Двое из твоих мужчин должны были сегодня идти в школу, — каркнул он.       Мама тут же нахмурилась и посмотрела на сына уже не так радостно.       — Я просто хотел тебя увидеть. — Серафим вызывающе зыркнул на Воронецкого. — А в школе меня ждёт психолог, который будет допытываться, почему я удрал.       — Со школой и полицией всё улажено, — даже не изменился в лице отчим. — Я заезжал вчера в участок и звонил директору.       — Спасибо, папочка, — ядовито прошипел Серафим. Родион Игоревич только улыбнулся.       Опять проигрыш. Зато мама, не знающая подтекста, снова захлюпала носом. К чести Ворона, тот подхватил жену и достаточно заботливо вернул на диван.       — Марш домой, — бросил он парням. — С утра заеду и отвезу в лицей.       Родион как будто того и ждал, подошёл к Серафиму и, не стесняясь, переплёл пальцы, потянул на выход. Серафим выпутался из хватки.       — А как же вечером домой, к семье? — съехал на дурачка он. — А мне страшно по вечерам, а ещё страшнее будет ночью.       Наконец-то пробил защиту — отчим аж посерел.       — Ну надо же, а как удирать ночью, так не боялся.       — А я бы и дальше не боялся, если бы меня не вернули.       — Что происходит? — мама пришла в себя, её слёзы высохли вместе с воздушным настроением.       Родион Игоревич пытливо посмотрел на Серафима. Сам он говорить не собирался, давая право ответа — и выбора — ему. Не было в нём ни насмешки, ни страха, ни радости, только пальцы медленно прокрутили обручальное кольцо на безымянном.       — Ничего, — буркнул Серафим.- Я не хотел, извини.       — Не у меня.       Он исподлобья глянул на мать, она так же мрачно смотрела на сына.       — Твой приёмный отец оббегал весь город в поисках тебя, по всем подворотням, по всем спасателям, на телевидении и в полиции, чуть в реку с водолазами не нырял. Извиняйся не передо мной.       — Не нужно, — даже вполне не наигранно отнекался Ворон, но она продолжала молча выжидать. Да, перемирие с мамой редко бывало долгим, а уж теперь, беременная и в когтях «заботливого» мужа — настоящей полной семьи! — она вообще заигралась в слабую женщину. Всего-то полгода с хвостиком потерпеть, а потом совершеннолетие и даже если не будет ему отдельной квартиры, жить под надзором этой дружной семейки тоже больше никто не заставит. Просто подождать.       — Я жду, Серафим.       И чего он, правда, как маленький в её юбку вцепился? В споре взрослого и ребёнка последний всегда проигрывает, просто потому, что взрослый опытнее, взрослый умнее, взрослый на целую жизнь старше. Даже если это не так.       Серафим молча развернулся и бросился на выход.       …Родион нашёл его уже на остановке, накинул на плечи куртку, которую Серафим не забрал у гардеробщицы, и присел рядом.       — Не сильно спешил, — взъерошился Серафим. — Теперь уже не удираешь от папочки в другую комнату. Мир-дружба-жвачка?       — Ты зря думаешь, что я просил за тебя.       Уже легче. Но не успел Серафим облегчённо выдохнуть, как Родион опять взял за руку.       — Но и отказываться от подарка я тоже не буду. Глупо не брать то, что хочешь, когда тебе это дают.       Нужно просто пережить полгода.       Родион прижался сильнее и, не глядя на вечную толпу больничной остановки, мягко коснулся губ Серафима. Сидящая на другом конце лавочки тётка подорвалась и выскочила из-под навеса, как будто боялась заразиться голубизной. Стоящий тут же мужик сплюнул сигарету вместе с матом. Весело захихикала стайка девчонок, кто-то из них клацнул в их сторону телефонной фотокамерой.       — Я же говорил, ты ужасно целуешься…       Сначала нужно пережить сегодня.       Ничего придумать не понадобилось: под их подъездом сидела Лиля. Из-под короткой куртки видна форменная коричневая юбка, через плечо школьная сумка — удрала с уроков и устроила вахту под домофоном. При виде парней она поднялась и, бесстрашно отпихнув Родиона, повисла на Серафиме, болтая ногами.       — Не обманул Анька! — завизжала она. — Не обманул, не обманул.       — Лиль, как ты…       — Да Анечка же! — счастливо затараторила девушка. — Он вчера пришёл в класс и рассказал, как в воскресенье у соседа отмечали День Студента и видели тебя. Я думала, раз ты нашёлся, то придёшь в школу, но ты не пришёл ни вчера, ни сегодня. Мало ли, вдруг болеешь… — Она бросила быстрый взгляд на Родиона.       — Болеет, — хмуро подтвердил тот, отцепил одноклассницу от Серафима и развернул в направлении дорожки. — Завтра будет в школе, а теперь топай назад на уроки, нечего здесь ошиваться.       — Я своего парня навестить пришла! — возмутилась она.       — Вы с моим братом расстались, — невозмутимо напомнил он.       И оба уставились на Серафима, требуя доказательств, кому он роднее и ближе.       — Значит так, — не выдержал Серафим, — мы правда поссорились и мы вроде бы расстались, и завтра я приду в школу, а сегодня я тебя лучше провожу, потому что всё равно поговорить не получится, потому что болею не я, а этот хмырь — на голову!       Он схватил Лилю за руку и поволок через детскую площадку к арочному выходу. Обернулся и окрысился на идущего позади Родиона:       — Вали домой, я скоро вернусь.       — Не-а. Ключей у тебя нет, так что мне всё равно придётся караулить тебя дома, чтобы открыть дверь.       — Ну так дай мне ключ!       — Тогда мне тем более торчать под дверьми смысла нет.       — Дай мой дубль, который ты спёр.       — Не-а. Ты наказан, ключи тебе вернут, только если будешь хорошо себя вести.       Под боком заскулила Лиля — Серафим от злости пережал ей локоть, за который тащил провожать.       — Я по тебе скучала, — тихо, чтобы расслышал только он, всхлипнула подруга уже на улице, и Серафим почувствовал себя предателем, потому что сам он всё это время думал только о Родионе. Родион шёл позади, не приближаясь, но и не отставая, его взгляд жёг спину, Серафим несколько раз передёрнул лопатками, но зуд не исчез.       — Он за тобой идёт, как тюремщик, — буркнула Лиля, взмахом руки останавливая маршрутку.       — Так и есть.       Газель распахнула створки, девушка шагнула в салон, улыбнулась водителю, что-то чирикнула, состроила глазки. И вдруг схватила Серафима за руку и втянула к себе.       — Жми-жми-жми!!! Второй не с нами!       Дверцы схлопнулись перед носом подскочившего Родиона. Маршрутка взревела и сорвалась с места. Родион ещё какое-то время бежал следом, но беглецы свернули на перекрёстке и преследователь окончательно отстал.       — Ты просто не представляешь, как я из-за тебя влип.       — Не убьёт же он тебя. — Она обняла его за шею и тихо прошептала: — А у меня дома сейчас никого нет…       Дверь в квартиру была приоткрыта, из нутра несло темнотой и тишиной. Серафим вдохнул, как будто перед нырком, и зашёл. Щёлкнул рубильником, стянул куртку, скинул в угол ботинки. В квартире было тихо, но он шестым чувством чуял — Родион в спальне. Больше он не караулил под порогом, а спокойно и по-хозяйски ждал возвращения своего имущества.       Отогнал малодушную мыслишку забиться в родительскую спальню и пошёл к себе. Здесь тоже было темно, но включатель щёлкнул вхолостую — там, где раньше к потолку лепился плафон, коротнули раскуроченные провода. От кровати поднялась фигура. Серафим ждал. Всё равно бежать не было куда, умирать — так с песней.       — От тебя воняет её духами.       Ещё бы! Он перед уходом специально пшикнулся, с какой-то мрачной радостью роя себе могилу. Серафим ненавидел Родиона, вот только физически сделать ему ничего не мог. Зато мог резать морально и плевать, что это игры с огнём. Прошлый раз Родиону из-за ревности сорвало тормоза, в этот раз опять сорвёт, а если подлить масла в огонь, то завтра Серафим очнётся в больнице. Покалеченный, под надзором, но всё равно свободнее, чем сейчас.       Руки жёстко прошлись по телу, содрали блымающую кошачьими глазами, воняющую духами, пайту. Родион сопел, Серафим терпеливо ждал.       — Не спросишь, переспали мы или нет?       Он ожидал кулака из темноты, но вместо этого прилетел лёгкий поцелуй. Серафим закусил губы и отвернулся, Родион скатился поцелуями по скуле на шею и плечо, собирая на язык все веснушчатые рыжие россыпи.       — Вы не переспали.       — Ещё как переспали, — ненавидяще процедил он. — Ты бы отказался, если бы красивая чистенькая девчонка сама перед тобой сняла трусики?       Ладони облапили сзади и требовательно сжали обе половинки.       — И у тебя встал после того, что я устроил в подсобке?       — Ну ты и скоти-ина…       В этот раз его не волновало, что Родион поддастся удару и не ответит. Даже лучше! Кулаком в плечо, ногой по ногам, и отпихнуть на пол. Попытался наступить, но больной на голову братишка на диво умно откатился из-под ноги, прохрустев чем-то стеклянным.       Перед ослеплёнными ночью глазами зацвели кровавые кляксы. Так и есть, ничего не было, и именно из-за проклятой подсобки. Вместо сладкого предвкушения, которое всегда томилось внизу живота от близости, внутрь заползла ледяная змея и свилась в тугой комок. Конечно, ничего он Лиле не рассказал — наплёл на уши, что она не готова и просто считает себя виноватой, а он не может воспользоваться и так далее, до вечера они просто смотрели фильмы. Только Родион не должен был об этом знать, он должен был скулить из-за непокорной игрушки, а Серафим собирался смотреть и упиваться своей победой, а не чувствовать себя ущербной безвольной подстилкой. Чёртов Родион! В нём всё ненавистно. Серафиму нужно заниматься, чтобы получать оценки, а Родион, пропуская месяцами и годами, догнал и перегнал по успеваемости сводного братца, Серафиму нужно напрягаться, чтобы достать эту сволочь кулаком, а Родион может скрутить в узел и даже не вспотеть, Серафиму нужно заставлять себя терпеть отчима, а Родион спокойно называет мачеху мамой, Родион выигрывает во всём, даже в своей больной жуткой любви. А вот и нет!       — Лежать, — нога властно опустилась Родиону на живот, когда тот попытался встать. — Меня запарило твоё непрошибаемое спокойствие.       И нажал на пах.       Под ступнёй затвердело быстрее, чем у него когда-нибудь с Галой. Был бы Родион хотя бы в брюках, но на нём были тонкие домашние спортивки, и стояк они не сильно сдерживали. Серафим ковырнул резинку штанов, приспуская. И боксеры.       — Руки убрал.       Родион послушно отлип от его ноги, успев стянуть носок, только требовательно толкнулся пахом. И стволом в ступню, проскользил всей длиной от пятки до пальцев. Серафим в отместку прижал стояк. Хотел сделать больно, а Родион, чокнутый извращенец, только прогнулся под касание и задышал, как будто захлёбывается. Пальцами по твёрдому шёлку вверх, головка истекла смазкой — и вниз за фалангами потянулась скользкая дорожка. Нога огладила член, оттянула плоть.       — Люблю тебя…       — Заткнись.       Хрип Родиона ввинтился в уши, в мозг, в бешено колотящееся сердце. Темнота, которая должна была спасать глаза, стала ловушкой для воображения. Горячка от напряжённого тела переливалась в наяривающего Серафима и по ступне, по ноге, по венам пробиралась в тело. Из-за жары стало тяжело дышать, пот вскипел на открытой спине, и чтобы хоть как-то разогнать запёкшийся воздух, он двигал ногой, всё быстрее и быстрее.       А потом, наплевав на запрет, ногу обвили Родионовы руки. Серафим едва устоял на одной, но высохшее горячечное горло не позволило даже зашипеть. Поцелуй в колено. Родион вцепился в лодыжку и сам прижал к себе, обтираясь и ускоряясь. Выгиб и стон. И тёплый выстрел в накрывшие головку пальцы.       — Т-твою мать, кто разрешал меня пачкать?!       Но то немногое вменяемое, что жило в Родионе, отключилось вместе с оргазмом. Он прислонился взопревшим лбом к Серафиму, всё ещё напряжённый и истекающий. Судорожно толкнулся в ступню пару раз, отдавая остатки спермы.       Серафим перетерпел ещё один поцелуй. Под ногой стало мягко и липко.       — А теперь убери с меня свою гадость.       И нога требовательно коснулась тонких губ.       Губы согласно разомкнулись и вобрали испачканные спермой пальцы.