Мир вращается вокруг тебя

      — Киса, а где хахаля своего забыл?       Серафим мысленно застонал. Стоило явиться на занятия без Родиона, как тут же прикопался Анечка.       — А тебе какое дело? На моего мужика виды имеешь?       Народ вокруг грянул хохотом. Все, кроме красноволосой девицы, облившей Серафима злым взглядом. Он приморгался и вдруг узнал в крашеной кукле Лилю. Значит, не парик был.       — Зачем ты косы угробила?       Прошла мимо и только фыркнула — Новый год закончился, а в школе он теперь не из тех, с кем разговаривают.       Прозвенел звонок, и пока учитель разбирался с журналом, Анечка сноровисто перебрался за парту Серафима.       — Чего припёрся?       — Что ж ты такой неласковый? С Родионом вон как жарко обнимался на вписке. Или это только с ним? Слушай, а ты его или он тебя?       Явно нарывается, но подраться с ним Серафим не боялся, поэтому сладко улыбнулся:       — Что, думаешь попробовать сменку с Лёлей? А чо так, надоело, что только он тебя?       За соседней партой фыркнул-кашлянул Вадик, скрывая смешок. Анечка побурел, но продолжил давить:       — Просто за Ворона переживаю, что ж он сегодня, бедненький, даже в школу не дошёл.       Родион лежал в больнице с сотрясением мозга и назло Серафиму всячески прикидывался овощем. Наверное, его вполне можно было забрать домой, но отчим сначала носился с кучей документов и выпиской второй жены, потом с похоронами первой, а потом сам вырубился почти на сутки где-то там, в заботливых крючковатых лапах Босого. Сбылась давняя мечта Серафима — они остались вдвоём с матерью. Вот только ни радости, ни хотя бы покоя так и не пришло. Мама самозабвенно хлюпала носом, а он мог только завидовать её взбесившимся беременным гормонам, потому что плакать по чужой неизвестной тётке глупо и в принципе как-то ненормально. Но мама хотя бы слезами могла снять гадостное напряжение, а он бродил по квартире как неприкаянное привидение — и тоскливо, и злость бурлит, и стыдно, и гадко, и никто не замечает, чтобы хотя бы испугались и облили святой водой.       В общем, на фоне всей домашней задницы докапывания Анечки казались мелкими уколами.       — Ты на нём, случаем, не колечко отрабатывал?       Чёртово кольцо настолько пригрелось на пальце, что Серафим просто забыл и притащился с ним в класс. И хотя сидел проклятый подарочек как влитой, Анечка легко стянул его с пальца. Повертел, полюбовался бликами солнца, пойманными на грани высеченного пера.       — А ну верни.       — Ух ты, правда золотое…       — Отдай, я сказал.       — Ой да на, истеричка…       — Анечкин, Котов, предлагаю все личные дела обсуждать на перемене… И марш на своё место!       Нарушитель безропотно вернулся за парту к Вадику. Кольцо блеснуло, звякнуло и пропало.       …Всю следующую перемену Серафим искал под партами, за шкафом, переворошил исторические карты и даже кадку с папоротником над головой, но пропажу так и не нашёл.       — Что-то потерял? — весело окликнул Анечка от дверей, хотя вот-вот должен был прозвенеть звонок на урок.       — Ты спёр моё кольцо, — дошло до Серафима. — Верни!       Но тот, не вслушиваясь в шум из класса, уже выскочил наружу. Серафим вылетел следом. Анечка вильнул по коридору к лестнице, слетел вниз, мимо гардеробной и к спортивному крылу. Не то, чтобы нарочно удирал, но было что-то в этом издевательское. Когда он занырнул в туалет, а следом ввалился запыхавшийся злющий Серафим, Анечка даже не стал делать удивлённую мину. Даже наоборот, довольно ухмыльнулся.       — Кольцо, — потребовал Серафим.       — Нету, — но развёл руки в приглашающем жесте — иди, мол, проверь.       Серафим не стал отказываться, его подобные фокусы «на слабо» никогда не смущали. Но кольца действительно не оказалось, из заднего кармана брюк выхлопались только пачка сигарет да именная зажигалка. Сознание царапнуло — Лёля с этой самой зажигалкой прятался в этом самом туалете с Серафимом. А до Серафима получал колотушки от Аньки. Хороший туалет, как раз удобный на колотушки…       — Чего притих? — поинтересовался Анечка, не спеша отбирать своё добро. Даже наклонился и с любопытством рассмотрел в чужих руках. Серафим попытался отступить от неприятного близкого общения, но лопатки упёрлись в кафельную стену. Анечка чуть насмешливо улыбнулся. — Так чего притих-то?       Когда только успел попасться в угол? С левого плеча умывальники, с правого писсуары, спереди загородил собою этот гад. И ни живой души больше. Туалет в спортивном секторе всегда был самым тихим, сюда не стекалась толпа со всего этажа, максимум кто-то во время физкультуры отпросится, да и курить здесь, под боком у поведённого на ЗОЖе тренера, было форменным самоубийством… А вот поговорить по душам прямо лучше места не придумаешь.       — Свали, — процедил Серафим, мимо воли отмечая, что Анечка выше на полголовы и на ладонь шире в плечах. Увлечение спортом отточило его фигуру, это непосвящённым он мог показаться здоровым увальнем, Серафим же отчётливо видел обманчиво-ленивую змею.       Анечка склонился ещё ниже, почти лбом в лоб, сочащийся улыбкой, как поганка ядом. Руки «ненароком» опустились по обе стороны, для более задушевной беседы, а на деле запирая собеседника ещё надёжнее. Урод, привык Лёлю лупить, думает, и других запугает. Серафим мрачно расставил ноги, чтобы быть поустойчивее — наверняка проглотит удар или два, прежде чем выкарабкается в более выгодное положение. Знал же, что самому в лицей соваться не стоит. Но и не век же за Родиона прятаться. К тому же, уж одного Аньку отлупить он сумеет.       — И всё-таки, что же это за волшебное колечко?       — Родион болеет и отказывается есть, если на мне его нет, — да пускай подавится правдой, пф!       — То есть, у вас всё-таки любовь-морковь?       Серафим мрачно взглянул на одноклассника, просчитывая, когда же тот, наконец, обзовёт педиком, и можно будет с чистой совестью засветить ответно в челюсть.       Анечка сощурился, как-то неприятно-липко рассматривая добычу.       — И что они все нашли в такой рыжей сучке?..       И всосался в губы.       Это было настолько дико и неожиданно, что Серафим принялся отталкивать навалившегося парня, а не влепил кулаком, как планировал. А Анечка ещё и колено втиснул между ног — как раз, блин, как по писаному расставлены, — и рукой в ширинку. Серафим завозился, зашипел, не решаясь орать наполную. Он был готов к драке, но не к такому!       Анечка вцепился в волосы. И тогда Серафима перемкнуло — безнаказанно в его волосах удавалось ковыряться разве что Родиону. И вообще, чего он в панику ударился, подумаешь, парень лапает — тот самый Родион его уже в какие только узлы ни крутил, главное не истерить, а выкарабкаться из капкана чужого тела. Колено давит между ног — ноги просто повыше, вообще Анечке на талию, обжать посильнее и двинуть лбом во вражеское лицо.       — Сссука, — прошипел тот, мгновенно теряя игривое настроение. Из заносчивого римского носа потекла ядовито-алая вязкая струйка. Перехватил Серафима за горло, сжал и впечатал лопатками в стену. Если до этого Анечка откровенно издевался, то теперь окровавленное лицо перекосило злобой.       Вот только и в Серафима словно черти вселились. Он ударил ещё раз. Стена была слишком близко, как следует мотнуть головой не удалось, но Анечка заплясал по туалету, избавляясь от бодливого противника.       Злость, усталость, самодовольная рожа одноклассника, обиженное лицо Лили, которая не против в темноте, а на свету опять в общем стаде, всё то, что он не мог объяснить матери, докричаться до отчима, выколотить из Родиона, кольцо, которым тот привязал к себе на поводок, которое Серафим ненавидел, и которое кровьизноса нужно было вернуть, хруст стекла под самоубийцей, собственные бессилие и вина, насильно лапающие мужские руки и разбитый аквариум последней каплей — всё смешалось в ядерный коктейль из адреналина и ударов. Локтями, кулаками, зубами в плечо, пережить ещё хлопок об стену, нет, об пол, потому что мир кверху дном — они давно катаются по кафелю, выдавливая друг из друга остатки сил. Он проглотил тычок в живот. Поджаренное в детстве лёгкое пекло огнём сильнее любых ударов. Серафим пытался вдохнуть, но как будто попал под воду, сквозь которую даже чужие крики пробивались смазанными и неразборчивыми. Холодную, текучую и воняющую хлоркой воду, льющуюся сверху прямо в захлёбывающееся горло…       — Вы что, сдурели?! — кто-то невысокий и лёгкий налетел на Серафима сверху, попытался оторвать от Анечки, но смог пробиться только воплем в затуманенные дракой мозги. Лёля.       Второй, высокий, молча плюхнул в позаимствованную у умывальника мыльницу воды и ещё раз полил-остудил драчунов. Вадик.       — Рожи отмойте от крови и сматываемся, пока нас никто не засёк.       Зря он про кровь, Серафим проморгался, увидел изгвазданного в красном Анечку — струйка из носа давно превратилась в поток, который залил подбородок и шею, делая из парня натурального каннибала — и согнулся в рвотном спазме.       — Бля, — сказал тот, но про содержимое чужого желудка на своих брюках или на влетевшего в туалет тренера, Серафим так и не понял.       — И всё-таки, мне бы хотелось поговорить с матерью, — в очередной раз недовольно поджала губы социальный педагог. Директор — мужчина, потому более сдержанный в эмоциях — только нахмурился.       — В нашей семье нет ни одного вопроса, который не мог бы решить я, — отчим остался непроницаем.       Серафим в жизни бы не подумал, что настанет момент, когда он будет безумно рад его постной мине. Но после того, как тренер притащил драчунов к директору и в коротких матерных фразах расписал что видел, после того, как классный руководитель позвонил домой, после того, как за каких-то четверть часа в кабинет влетел Анечка-старший, отутюженный, мрачный, серый дядька в дорогущем костюме, «папочка» показался светом в этом царстве пиздеца.       — При всём уважении, Родион Игоревич, семьёй вы стали совсем недавно, именно поэтому родная мать…       — При всём уважении, Светлана Николаевна, я знаю этого мальчика с шести лет, поэтому меня таки можно считать его отцом, и мне крайне любопытно, почему только мой ребёнок сидит в кабинете директора? Где второй герой?       — Ваш «ребёнок» сделал из моего боксёрскую грушу, поэтому он у медсестры.       — Вы же не хотите меня убедить в том, что освобождённый от физнагрузок Серафим избил до полусмерти мальчика-спортсмена? Я видел того парня, он на голову выше меня.       Собеседника перекосило.       Какое счастье, что приехал именно Родион Игоревич, да ещё и так быстро! Судя по кислой физиономии второго папаши, он рассчитывал извалять в грязи безобидную маму-домохозяйку, а не схлестнуться с такой же прожжённой змеюкой. Отец Анечки оказался именно таким, как в первую секунду знакомства подумал Серафим — жёлчный тип, от которого за версту несёт деньгами и ядом. С лохматым, подчёркнуто маскулинным, по-спортивному расхлябанным сыном они были похожи разве что белобрысыми макушками. Когда он вошёл в кабинет, даже директор спал с лица, Светлана Николаевна и вовсе запрыгала суетливой моськой, предлагая то чаю, то кофе. На неё он даже не взглянул, хотя с лицейским начальством говорил достаточно учтиво. Только слишком тихо, почти шипел, из-за чего приходилось глушить собственные звуки и слушать его голос. Серафим, просидев в рабстве у Родиона, отлично различал приёмы манипуляции. Из-за выкрутасов Родиона он и задрал упрямо подбородок и нагло уставился на неприятного дядьку. Тот сузил глаза, распознав дух бунтарства, и к тому времени, как пришёл отчим, классрук уже увёл пострадавшего к медсестре, а остальные обработанные гадом учителя считали Серафима врагом нации.       — Я сам видел, как ваш пацан лупил Анечкина, — встрял тренер, обращаясь к Воронецкому. — Да в него будто черти вселились, двое ребят еле разлили. Жалко, не засёк — кто, удрали, паразиты.       Отчим нахмурился, но согласно кивнул, сел на соседний с «сыном» стул. Стыдно, но рядом стало спокойнее.       — Да, именно об этом я и хотел поговорить. Извините, конечно, но я отправляю сына в школу не для того, чтобы его калечили. И конкретно сюда привёл, потому что директор лично мне расписывал, что к нему попадает только проверенная публика, а не гопники с улицы. Я бы отправил Стаса в ближайшую общеобразовательную, если бы хотел приключений и выбитых зубов. — Оратор кинул в сторону бледного директора острый взгляд и совсем тихо и ядовито прошипел: — И не выкладывал такие деньги на «элитное образование».       — Не вы один выкладываете, между прочим, — напомнил Ворон.       — Да, но мой сын всегда самостоятельно разбирался со своими учебными проблемами, а после истории с алгеброй в том году вообще подтянулся и больше не отстаёт, ваш же едва с тройки на тройку переползает.       — Я смотрю, табель Серафима прямо достояние общественности, — Родион Игоревич зыркнул на директора, тот спрятался за монитор рабочего компьютера и сделал вид, что безумно занят.       — Дело не в общественности, а в статистике, — продолжил давить старший Анечкин. — Департамент образования и так ноет, что лицей отъедает слишком много из горбюджета, если показатели экспериментального класса упадут, то нам срежут все факультативы с университетскими преподавателями. Мне всё равно, если ваш родной сын прогуливает школу неделями — сегодня ведь тоже не явился? — он хорошо учится, но этот ваш Серафим… Таким экземплярам в лицее не место. И это не государственная общеобразовательная с обязательным всеобучем, здесь можно исключить. И я на исключении настаиваю!       Серафим не выдержал и отвёл глаза от пышущего злостью мужчины, так безжалостно выпоровшего его на глазах окружающих. Даже позвоночник скрючился, пытаясь спрятать тело от прожигающих взглядов взрослых. Чёртова краска залила всё лицо — как будто в виновности расписался.       — Прекрасно, — судя по карканью, прекрасного отчим видел мало. Голос его нервов не выдал, но нога неловко соскользнула с колена и придавила ногу Серафима; чувствительно так наступила, тот аж дёрнулся и выпрямился, даже шум из ушей ушёл. — Вы высказались, теперь я скажу. За ковыряние в личном профиле ученика я ещё с вашим секретарём пообщаюсь, как и за слив информации отсутствия-присутствия моих детей, но если вам интересно, почему Родиона нет — на днях мы похоронили его родную мать, он приходит в себя в больнице, классный руководитель проинформирован, спасибо за соболезнования… Вот чего я за этим потоком так и не понял — и оно мне куда интереснее, — он посмотрел на Серафима, — почему вы с одноклассником подрались?       Серафим почувствовал прилив сил и глянул на серого злобного дядьку:       — Потому что ваш сын украл у меня кольцо.       — Чушь! — тот даже не стал обдумывать такой вариант. Но говорить пришлось куда громче привычного шипения — чтобы перекрыть поток явных учительских удивлений.       — Золотое, в форме пера.       — У Стаса хватает денег, чтобы не обирать других, и я лично воспитывал его так, чтобы отвернуть от драгоценностей.       — Он просто меня терпеть не может и достаёт любыми способами! — Слова Серафиму больше не давали, но и заткнуться не велели. От такого самоуправства на скулах мужчины заиграли желваки, на лбу так и читалось: «и я тоже тебя терпеть уже не могу».       — А может это ты его терпеть не можешь и подставляешь любыми способами?       — Что?       — Это ведь Стас нашёл тебя, когда ты сбежал из дома. И ты напал на него в первый же день, как объявился в школе. Пытался отомстить? Тогда я не стал никуда жаловаться, не хотел порочить престиж лицея заявлением, боялся, что всплывёт бродяжничество учащегося. Теперь думаю, что зря.       Серафим вспомнил, как вмазал Анечке за Машку на гулянке, а потом добавил в школе, и давно заросшие костяшки опять заныли — так захотелось опять вмазать.       — И мы опять отошли от сути — ваш сын украл у моего кольцо, — мягко, но неуклонно вернул в нужное русло отчим.       — Драгоценности в лицей носить нельзя, да? — Анечкин обернулся и впервые обратил внимание на Светлану Николаевну, та конвульсивно дёрнула подбородком. — А то вдруг потеряются, а потом на других свалят… Или вообще, кому-нибудь за углом обменяются на что-нибудь запрещённое.       — Или их отнимут правильные идеальные во всём отпрыски, которые на деле сами те ещё гопники с улицы…       Змей пошёл пятнами.       — Это всего лишь твой парень так говорит!       — Верно, поэтому я хочу поговорить ещё и с твоим парнем, — Ворон тоже отбросил напускную вежливость, только, в отличие от второго, не сбился с тона. Оба в строгих костюмах, с идеально прямыми напряжёнными спинами, как будто проглотили по штакетине, слишком одинаково жёлчные гады, они почти прирезали друг друга взглядами, но тут директор, который до этого изображал часть интерьера, отодвинул документы и занырнул куда-то под стол.       — Ну, пар я вам спустить дал, — неуместно бодро вклинился он, бренча гранёными стаканами из нижнего ящика, — никого отчислять мы не будем, конечно, но, Родион Игоревич, мальчик всё-таки пострадал. У него сколот передний зуб, я сам видел. Думаю, вы, как врач, могли бы организовать Стасу запись к какому-нибудь хорошему стоматологу вне очереди…       Отчим, подумав, кивнул. Анечкин раздул крылья острого носа, но смолчал. Директор заметно повеселел.       — Ну и прекрасно, значит, обсудим детали. Думаю, лучше у меня же, вдруг вы… мм… опять не сойдётесь во мнениях. Светланниколавна, где коньяк? Нам всем нужно успокоительное…       Тренер тихонько вывел Серафима и закрыл за ним дверь, оставшись — ну кто бы сомневался — внутри.       — …конечно, и с кольцом разберёмся… — директор, хитрый жук, громко набулькивал алкоголь взвинченным отцам.       — …да-да, только частный стоматолог…       — …обязательно извинится, перед всем классом…       Лёля подкараулил на подходах к классу, дёрнул на себя и втащил в соседний, пустой, кабинет, там уже куковала Лиля с его рюкзаком и курткой.       — Лучше прогуляй сегодня, — без обиняков сказала она, самолично натягивая на него куртку и закидывая на плечо рюкзак. — Иди через пожарный выход, у него нет охраны. И наружу не через двор, а через спортивную площадку, там за мусорными баками слежавшийся сугроб, легко через забор лезть.       — Только послушайте, чему наша прилежная староста учит главного злодея класса. А чего так по-шпионски спасаешь?       — Чтобы тебе руки-ноги не поломали, придурок.       — Или боишься, что следующие руки-ноги уже выкрутят тебе, если свяжешься со мной?       — Прекрасно, — она стащила рюкзак, — вали к нам, там как раз Мавдеев с Лыкой развинчивают у твоего стула гайки. Приятной посадки. А я пойду ставки ставить, на каком по счёту выбитом зубе твой отчим разорится и пойдёт по миру.       Серафим развернулся и спустил собак уже на Лёлю.       — Смотрю, ты быстро обжился — с Вадей снюхался, с Лилей.       — С тобой, — бесхитростно продолжил цепочку Лёля.       — Может, тебя просто совесть ест, что твой обожаемый — ворюга каких поискать?       — Он не такой.       — В его сумке сначала поковыряйся, а потом доказывай, какой он. Наверняка туда припрятал, раз в брюках не было.       — Спасибо вам, ребята, огромное, что вы мне, мудаку, помогаете! — громко перебила Лиля, отвесила воспитательную затрещину и выпихнула в коридор, не забыв, впрочем, развернуть к пожарному выходу.       Домой Серафим не пошёл, там наверняка поджидала нервничающая после директорского звонка мама, и с ней объясняться не хотелось. Бродить по улицам мешал мороз, опустившийся на улицы и придавивший даже деревья в парке. Прогульщик угрюмо закопался в ворот куртки, выпустил клуб пара и пошёл ловить маршрутку в центр города, в единственное место, где у него хоть кто-то был.       В больнице он уже примелькался, поэтому к палате дошёл без проблем. Родиона внутри не оказалось, Серафим скинул рюкзак, заполз на бесхозное место и пока ждал, сам не заметил, как заснул.       …Проснулся он, когда уже смеркалось, от тёплого дыхания на лице. Из коридора лился жёлтый свет ламп и больничный шум, но в палате было темно и почти уютно. Родион сидел на корточках перед кроватью, подложив кулак под подбородок, и по дурной своей привычке чуть ли не в упор пялился. Серафим так же привычно прихлопнул ему по глазам ладонью и отвернул от себя. «Не смотри». Сел, отсасываясь от сна. Самое гадкое состояние, когда глаза уже открыты, а организм ещё не включился. Мозг пробуксовывал, лениво переваривая кашу из сна, школьной драки и выгоняющих его из школы Лёли с Лилей. На завтра одноклассники не утихнут, а ему просто нужно доучиться без проблем. Без ещё больших проблем.       — Пошли домой, я задолбался к тебе таскаться.       Не шелохнулся, совсем избаловался, гад.       Серафим, склонился, подтянул его к себе, деревянно влип губами в губы и сдался, попросил:       — Давай уйдём, а? Я сделаю всё, что захочешь. Только пошли…       В квартире оказалось пусто — мама штурмовала продуктовые лавки, отчим сегодня дежурил в ночную. У Серафима аж внизу живота свело, когда он понял, что расплачиваться придётся вот так сразу.       Ну и прекрасно, быстрее начнём — быстрее закончим! Он скинул куртку и пошёл в спальню. Там он простучал зубами добрых минут пять, ожидая, когда ворвётся его личный кошмар, повалит, зацелует и… Кошмар не шёл, даже шороха из коридора не было слышно.       — Ау, где ты там?       Родион стоял в прихожей, всё ещё обутый и одетый.       — Если ты не хочешь, то я тем более, — предупредил Серафим, злясь на самого себя за дурные извращения, которые успел напридумывать.       Родион продолжал стоять и смотреть. Ждать.       — Ну и хрен с тобой, стой!       Серафим влетел назад к себе, хлопнув дверью и переполошив несчастных петушков в банке, заменившей разбитый аквариум. Сердце колотилось где-то под горлом. Не нужно было всего этого затевать. Подумаешь, подрался с Анькой, подумаешь, папаша у него страшный тип… Раньше сам и не с таким звездецом справлялся, не нужна ему защита!       Сгоряча открыл какой-то учебник. Учёба не шла. Родион тоже. Может, оно и к лучшему. Даже если Серафим сам назначил такую цену, даже если не всегда больно, даже если всё это не ради унижения, а из-за любви, извращённой, кошмарной, неестественной… Раньше он терпел, потому что его загнали в тупик, но больше не чувствовал себя подаренной избалованному ребёнку игрушкой. Он стал шлюхой. А шлюхи не лежат брёвнами в постелях, дожидаясь, когда клиент придёт к ним. Назначил себе цену — иди и отрабатывай!       Вышел обратно в коридор. Псих сидел на половике, прислонившись к стене, уставший, одинокий, покинутый, слабый… с насмешливой ухмылкой. Тварь. Слабым он был только в мечтах Серафима.       Серафим понятливо опустился перед ним, молча расшнуровал ботинки, расстегнул молнию на куртке. Одобрительный поцелуй, мягкими к деревянным. Отрабатывай, шлюха. Рыжая сучка… Разлепил свои деревянные и сам скользнул языком Родиону в рот. Сам содрал с него пропахшую больницей одежду, сам поднял и под звон разбивающейся гордости повёл в спальню.       …Отрабатывай…