***
Ксеона оказалась очень тихим, задумчивым ребенком. Она внимательно слушала все объяснения Сильфиль, училась заправлять постель, готовить еду, набирать из колодца воду… Интересовалась садом и грядкой лекарственных трав. Как самая нормальная, послушная и добрая девочка. Три месяца, которые Сильфиль должна была провести с ней рядом, уже не казались таким страшным испытанием. Девочка любила читать. Она часто сидела в саду, на скамеечке под отцветающей вишней, бережно держала на коленях старые книги и, отрываясь порой от страниц, задумчиво глядела на небо. Вверх, в переплетение тонких веток и белоснежных лепестков. Сильфиль порой замирала — в окне ли дома, на середине ли шага по садовой тропинке, — и просто смотрела на нее. Такую спокойную, серьезную, в светлом платье и с толстой черной косой. С белыми лепестками в волосах. Если это — дочь монстра… то кем же тогда была ее мать? Сильфиль могла только предполагать. Отец — взявший с нее клятву молчания — сказал лишь, что матери нет в живых. И что, будь это не так, девочку ни за что бы не отдали на воспитание кому-то еще. Ксеона была красивым ребенком. Ее темные волосы, когда их расплетали, плотным шатром укрывали спину, плечи и руки до самых локтей. Большие черные глаза, как бездонные омуты, манили в глубину. Забыться, раствориться. Нежно изгибались линии по-детски пухлых губок, мягких и белых, словно сметана, щек. В ней определенно было что-то и от отца — носик, форма бровей, манера улыбаться… от которой девочка, правда, старательно и вдумчиво избавлялась, — но все остальное, судя по всему, пришло от матери. И выглядело совершенно не-воз-мож-но. Сильфиль понимала, что это некрасиво, но не смогла устоять. Да и привыкла уже постоянно пользоваться своим даром ясновидения. То встревоженные селяне, теперь — собственное больное любопытство… Ничего не вышло. Она ни в какую не видела ни прошлое этой девочки, ни ее отца в романтических отношениях. Пусто. Как корова языком слизнула. Выяснить что-то у девочки она тоже не могла. Та, с самого своего появления, с удивительной для ее возраста аккуратностью звала Сильфиль бабушкой и почти ничего не рассказывала о себе. Она расспрашивала Сильфиль, а не наоборот. Но… Сильфиль все равно порой — от нечего делать — задумывалась на эту тему. И, странное дело, она никак не могла представить рядом с Зеллосом брюнетку.***
Подобрав платьице так, чтобы оно не пачкалось в пыли, и крепко зажав складки голыми коленками, Ксеона сидела на корточках возле грядки. Своей собственной. Ксеона о ней очень просила. Зелёные ростки тянулись к солнышку так же старательно, как девочка за ними ухаживала. Были тонко-долговязыми и чуть бледными, листики их нездорово подкручивались на концах… но всё-таки они росли. Без магии, заговоренных удобрений, без благословения земли даже — лишь на солнечном свете, воде и детском упрямстве. Рыхление, прополка — вот как сейчас… И все руками. К концу лета, а может, и к осени на этой грядке распустятся поздние подсолнухи. Сильфиль, когда девочка только начинала ухаживать за растениями, честно пыталась ей помочь. Но — Ксеона не позволила. Сначала Сильфиль… даже обиделась на это, пожалуй. Она ведь хотела как лучше. Что может быть не так в желании немного облегчить Ксеоне же труд? Показать, как правильно обращаться с растениями, которые больше нигде в огороде Сильфиль не растут? А уж решительный отказ от благословения… Без него ведь и не растят ничего, на самом-то деле. Кто может — накладывает сам, а кто не способен к магии — просит ведьм или священников. Весной, как растают снега; к началу лета и ближе к осени, чтобы с урожаем ничего не случилось… Не реже, чем трижды в год. Ведь иначе ни в чем нельзя быть уверенным. Но прошло какое-то время — и Сильфиль обижаться перестала. Потому что… кажется, поняла Ксеону. Поняла, зачем это ей. И с гордостью улыбалась, глядя на ее скромные успехи.***
С соседскими детьми отношения у девочки не заладились. В драки она не встревала, — ну, по крайней мере, не чаще нормальных детей, — не важничала, не ссорилась, ничего такого. Она скорее… не умела знакомиться. Не умела говорить с другими детьми. Не знала ни одной детской игры, кроме догонялок и пряток. Впрочем, девочка была умна и прекрасно ладила с животными. Прежде, чем Сильфиль успела опомниться, Ксеону вся деревня уже знала как «девочку, которая все время играет с собаками». В том числе бродячими. Платьица, носочки и особенно украшенные оборочками браслеты на пуговках, которые повсюду носила Ксеона, вечно возвращались домой перепачканными и обслюнявленными. Ее длинная, как посох, палка для «игр» с собаками была вся в глубоких отпечатках зубов. И — ни одного укуса на самом ребенке. После этого соседские дети Ксеону было зауважали, кто-то попытался с ней подружиться… но когда выяснилось, что она зверей «просто понимает», и научить никого такому же не сможет, ее снова стали игнорировать. И потихоньку шептаться за спиной. Но это было не слишком страшно. Ксеона эту деревню все равно скоро покинет, а в большом городе, в храме, куда ее собирался отдать отец, ее эти слухи не достанут. Храм света — и дочь монстра… Объяснение этому монстр дал милейшее: ему все равно, а догадаться так труднее. Сильфиль — сама не зная почему — в отсутствие в этом коварного замысла даже поверила. Храм… В любом случае, без магии она выше послушницы не пройдет. И навредить, сделать что-то серьезное — не сможет. Да она и не стала бы. Это Сильфиль просто знала. Но храм, школа при нем — это ведь в любом случае… дети. В первую очередь — сверстники, а потом уже все остальное. И Ксеону обязательно нужно было научить с ними общаться прямо сейчас, чтобы там, вдалеке, у нее не возникло больших, очень больших проблем. Сильфиль объяснила это девочке. Та в ответ серьезно кивнула и заверила, что постарается. И правда, постаралась: после пары-тройки неловких ситуаций ее отношения со стайкой девочек понемногу пошли на лад.***
Сильфиль развешивала на верёвке мокрую одежду, когда услышала со стороны калитки знакомый скорый топоток. — Бабушка! Бабушка Сильфи-иль! Юбка, которую Сильфиль едва успела взять, тяжело упала в тазик. Голос девочки звучал ужасно перепуганно. Женщина повернулась к ней. — Что случилось? Девочка — снова сегодня вся в белом — неслась по дорожке, держа что-то темное в руках. — Вот! Мальчики подстрелили! Спасите его, пожалуйста, бабушка Сильфиль! В паре шагов от Сильфиль она остановилась, тяжело дыша. В глазах блестели слезы. И протянула к светлой жрице темно-сизого, с ярко сверкающей на летнем солнце шейкой, голубя — практически цвета своих волос. Тонкие пальчики перемазаны были темной кровью. Несколько пятен осталось на платье. А еще у птицы был совершенно разорван живот, и обрывки внутренностей свободно висели в воздухе — та их часть, что не была подхвачена ладошками Ксеоны. Птицу явно было не спасти. И уже давно. — Прости, милая. Я не смогу. Сильфиль даже не знала, с чего бы начать… Но явно стоило объяснить этой девочке, что вот так, прижимая к себе, носить трупы — как будто это самая естественная на свете вещь — среди людей как-то не принято.***
Когда пришло время прощаться, когда за Ксеоной вернулся отец — они были друг к другу холодны. Словно и правда не знали друг друга. Девочку не выдавали ни слова, ни прикосновения, ни даже взгляды. Выглядела недоверчивой, но смелой — готовой, если так нужно, отправиться в неизвестность с чужаком… Монстр выглядел так, словно ему всё равно. Но Сильфиль знала их секрет.