Ежик в тумане

Следующие недели от Почерка ни слуху, ни духу, и Тирэпс даже не вспоминает о нем. Свидание с Юлей проходит очень цивильно, возможно, слишком цивильно – они даже не держались за руки, но всё равно получилось довольно мило и уютно. Не девочка-пиздец, но и не пай-девочка точно. Текст на Дэма готов, плёвое дело писать на такого легкого соперника, осталось только отрепетировать подачу. Пару раз побухав с друзьями, он нашел себе нового битмейкера и тут же пообещал себе выпустить хороший трек до конца зимы. Всё складывалось в лучшую сторону, а потому несколько дней отдыха решено было взять как награду. Январь заканчивался испорченной погодой, превращая пушистый снег и холодное солнце в оттаявшую мерзкую серую слякоть, сливающую асфальт и графитное небо воедино. Теплый ветер, теплый воздух. Короткое напоминание о том, что через месяц весна. Артем, зарывшись в шаткую постель и укутавшись тонким казенным одеялом по самое лицо, повторял текст предстоящего баттла с огромной чашкой горячего кофе в руке, изредка протирая запотевшие от напитка очки. Обитатели общаги – и люди, и насекомые – куда-то расползлись, оставляя студента в покое, что ему сейчас и требовалось больше всего. Прекрасный покой. Умиротворение. Никто не беспо– КЛАК. 1 новое сообщение Алик Ежов Впусти меня. Ти в недоумении корчит лицо. Артем Анисимов Нудный фильм, если честно – Бам, панчлайн! – восклицает он, довольный собой, и отхлебывает дымящийся кофе. Алик Ежов Смешно. В окно выгляни. Только этого не хватало. Сейчас бы в 2к16 под окнами общаг стоять. Артем осторожно ставит чашку на тумбочку и, не выпутываясь из теплого кокона, босиком подходит к окну. Внизу, утопая дорогими кроссами в грязи и бычках, стоит он. «Ебнутый», думает Тирэпс, но одновременно вспоминает «Клуб завтрак», «Феррис Бьюлер» и «Скажи что-нибудь», все эти молодежные фильмы американских восьмидесятых, где парень с бумбоксом наперевес ждет, пока девушка увидит его из окна дома строгих родителей и тут же отдаст ему свою благосклонность. Он благодушно смеется и под аккомпанемент жуткого скрипа открывает тугое окно, впуская влажную свежесть в затхлую комнату. Ветер сметает листки с текстом на пол. – Ну и какой мудак спалил тебе мой корпус, Кьюсак? – кричит он, давясь волной прохлады, пахнувшей в лицо. Очки чуть не слетают с его носа, съехав на самый кончик. Почерк задирает голову и жмурится одним глазом: – У меня свои источники. Так впустишь или как? Или сам выходи. – Слушай, а ты наглый. Лень спускаться. Третий этаж, последняя комната справа. Скажи Клавдии Васильевне, что ко мне, и что я обязательно принесу ей конфеты. Её любимые! Саша усмехается, исчезая под козырьком главного входа, а Тирэпс ежится, с треском захлопывает окно, и уже через минуту открывает дверь непрошенному гостю. – Ты бы оделся, – первое, что говорит гость, увидев закутанного в покрывало студента и его торчащие голые ноги, чуть прикрытые мятой футболкой BATTLE ME на вырост. – Заболеешь. Артем смотрит на Ежова. Скулы прорезают кожу, отчего щеки кажутся еще более впалыми, синяки цвета фамилии Домино лежат аккуратными полукругами, пропитанная испариной челка, губы практически пепельные. – Ну да, – тянет он, сомневаясь, комментировать ли состояние Почерка, – простуда это серьезно. Саша понимает намек, но отводит глаза и, молча обойдя Тирэпса, поднимает с пола листочки с раундами на Дэма, пробегается глазами. Ти ждет рецензии, но тот лишь кладет их на тумбочку, оглядывает комнату – три пустых кровати, захламленный общий стол, и выдает: – Не особо уютно. Четверть-финалист фыркает от подобного нахальства, закатывает глаза и без труда рождает на кончике языка меткую колкость, но тут Почерк резко хватает его за запястье (движение отдает знакомой болью), притягивает к себе, заставляя столкнуться нос к носу, и убивает язвительность в зародыше. Поцелуй выходит грубым. Тирэпс даже пытается сопротивляться, трепыхаясь и колотя локтями в грудь, во время чего на пол падают очки, но боец из него никудышный, и поддаться всегда легче. Особенно когда тебя будто сжимают клещами, не оставляя ни выхода, ни воздуха. Вдох – с кислородом входит терпкий запах табака, дерева и дорогого кофе (Почерк не бедный студент, у него квартира, он может позволить себе пахнуть специями за несколько тысяч), уличной сырости и сигарет. От сопротивления одеяльный кокон падает на пол, капли с рукавов куртки неуютно затекают за воротник футболки, опять начинается дрожь. Чертов кофе. Зажмурить глаза, только бы не видеть его взгляд, когда он кусает в ответ на попытку увернуться. Привкус металла и чего-то противного на языке, губы пропитались дымом, во рту явно давно не было еды, абсурд вновь захватывает реальность в заложники, и Артем уже ничего не понимает. И я падаю-падаю-падаю вниз головой Еще один укус. Прощай навсегда шар земной Ноги подрагивают, ведь он всё стоит босиком в луже оттаявшего снега с чужих кроссовок, чуть отклоняясь назад, еле удерживая равновесие, пытаясь не упасть на кровать. Но мы расстаёмся с тобой Он сглатывает горькую слюну из чужого рта. Со всей разноцветной листвой Поцелуй Почерка будто зациклен в бесконечном лупе (привет, Ники Л, дружище, представь, во что я ввязался), Тирэпс задыхается снова и снова, но отвечает. Всего один раз. Своеобразная альтернатива ответного удара. Единственный флип, на который он способен. Я падаю вниз головой Наконец Ежов отрывается от губ Артема и, переводя дух, утыкается ему в щеку. Тирэпс морщится от боли – пожелтевший синяк всё ещё дает о себе знать – и пытается убрать руки Почерка со своей спины и шеи, но тот не отпускает. Не избежать новых отметин. – Я люблю тебя, – глухо звучит слева. Господи, ну за что. Он чувствует теплое дыхание, биение сердца, ставшего где-то в горле, и больше всего не хочет, чтобы от него ждали ответа, ждали реакции, больше всего боится, что его заставят смотреть в глаза, подернутые дымкой. Ведь он сам не понимает, что чувствовать. – Какой хуевый фристайл, – выдавливает Артем, мысленно триста раз прокляв себя за глупые шуточки. Почерк молчит. Блядство ебаное. – Спермотоксикоз с первого взгляда, ты, кажется, перепутал с любовью, – предположение хорошее, но Саша лишь сильнее сжимает кулаки на шее и между лопатками надежды московского филиала, и тот болезненно морщится. Артем ведь не знает, как любит больной человек. Не знает, что тоннельное зрение сознания упирается в каждого, кто проявляет хоть немного внимания, а уж тем более, расположения, и не отпускает. Словно калейдоскоп. Только в конце трубки вместо камушков и картинок смутно переливается силуэт человека. – И в какой же момент ты так решил? В момент, когда твои губы зависли в миллиметре от моей шеи. Тирэпс возле уха орет, что насадит на хуй всё, что «тебе твоей жизни дороже», и это звучит так нелепо, что не сдержать смешка. Ведь Почерк, хоть всего на год старше, выглядит намного более угрожающе, чем тощий, выплевывающий ударные строчки, мальчик в глупой шапке, которого Ежов отбрасывает одной рукой, и тот отскакивает легко, словно пляжный мячик. Один взгляд на Вараба – и его улыбка неловко увядает, как обычно бывает, когда он не понимает панча. Дело ведь совсем не в культе. Пара людей в футболках с символом – вторичный страх. Первый страх – страх того, что один их вожак способен на всё. «Ты можешь просчитать всё вперед на сто шагов», на этой фразе невозможно не засмеяться. И он смеется. Так, наверное, смеялся Тед Банди. Тирэпс тыкает пальцем в грудь Почерка: «Твоя смерть, долбоеб, и есть панчлайн», но тут же отходит и прячет глаза. Да что этот парень знает о смерти? Ежов, как никто другой близко видит, что легкие касания и ненужная близость на протяжении баттла полностью олицетворяют поверхностность и беззубость текста. Артем не может быть злым, просто не умеет, задоминировать его легче легкого, достаточно нескольких слов – и он теряется. Именно поэтому в его глазах так просто увидеть причину, по которой Почерк вызвал его один на один. Это была вовсе не угроза. – Послушай, – Тирэпс пытается одновременно думать о Юле (квадратная челюсть, милые теплые оленьи глаза) и выпутаться из неловкого положения угла восьмидесяти градусов над кроватью, – я сомневаюсь, что ты сейчас в порядке, чтобы делать такие заявления. Давай, ври себе, что не орешь и вырываешься только потому, что ему явно плохо. Искусанные губы всё ещё горят, думать о Юле получается слабо (снежинки на лице, черные блестящие волосы). Язык невольно тянется зализать поле боя, и Тёма бессознательно облизывается, выдергивая Почерка из своего минутного транса. Тот смотрит на свое отражение в зрачках напротив и незаметно кивает, словно дает знать о том, что сейчас произойдет. И Артем мирится с тем, что теперь его целуют медленно и мягко, еле касаясь губами, зависая в миллиметре, невольно заставляя тянуться за большим. Для таких, как Почерк, в аду должен быть уготован отдельный котел, думается Тирэпсу, когда пальцы Ежова залезают под футболку и легко очерчивают каждый позвонок до лопаток, а затем так же легко сбегают вниз. Невесомое прикосновение к крестцу – и Артема будто бьет током. Дыхание тут же сбивается, он резко вдыхает и дергает тазом, ударяясь о пах Почерка и теряя равновесие. Тот пытается удержать девятнадцатилетнее тело, но гравитация и скользкая лужа на полу явно против них. Кажется, вой тысячи пружин кровати слышен на всё общежитие. Кажется, даже Клавдия Васильевна отложила газету и пристально всмотрелась в облупившийся потолок, пытаясь понять, что происходит наверху. Кажется, время повернулось вспять вплоть до начала Вселенной, потому что при падении оба увидели звезды.