***
Они сидели и смотрели на звезды. Вот так просто, на зимние звезды через закрытое окно кухни. Справа были звезды Тирэпса, а слева – Почерка. – Я, пока убирал, почитал кое-что, – говорит Артем, не отрываясь от вида, – Мне понравились эти строчки: «Но люблю я твой взор с поволокой» и «Но и все же, тебя презирая, Я смущенно откроюсь навек...» – «Если б не было ада и рая, Их бы выдумал сам человек», – закончил Саша. – Хороший стих. Мне часто кажется, что я придумал этот мир. Может, и тебя придумал. – Ты бы до такого не додумался. Они тихо смеются, сжимая ладони друг друга. Это их первая ночь вместе. Ветер завывает в деревянных ставнях, стеная под внезапным спадом температуры. Звезды слабо поблескивают во мраке, рассыпавшись по темному февральскому небу над хрущевками и новостройками. Туман и дым заводов помиловали их на этот раз ради двух людей во всей Москве – бывает же такое. – Знаешь, до чего я еще не додумался? – спрашивает Саша тихо и серьезно. Артем вопросительно мычит. – Сказать тебе кое-что. Заинтересованный поворот головы в его сторону. Блеск глаз в темноте. – У меня... Он остановился. К горлу подкатил ком. Лучше не надо, Почерк. Лучше не надо. Пауза затягивалась. – Что у тебя? – вопрошающе и мило. Глоток. Ком продвинулся и остановился в груди. – ...завтра две пары по философии, а доклад не готов. Лажа полная, – говорит Саша, изо всех сил смотря наверх, закатывая надвигающиеся слезы обратно в сухой туман глаз. – Да нахуй эту философию, – жизнерадостно провозглашает Артем, – это же не твой профильный предмет, да? Или можешь завтра утром накатать, все равно у тебя вторая смена, счастливец ты эдакий. – Ладно. Тогда надо спать уже ложиться. Второй час ночи, как никак. Они встают с кухонных стульев и, натыкаясь в темноте друг на друга, плетутся в комнату Почерка, где их ждет чистая аккуратно заправленная кровать. Ложатся, сначала неловко поодаль, но в течение часа холодает, и Артем, будто бабочка к огню, всё тянется к Саше за теплом. Уснули они плечом к плечу, держась за руки. За окном, краснея, подсматривали молодые звезды.***
Ломка началась только через неделю благодаря остальным наркотикам, которые откладывали эффект главного. Она началась на парах. Сначала насморк. Потом слезы. Потом чихание. Одногруппники посторонились – мало ли, грипп по столице гуляет. Преподаватель отпустил, и он поплелся домой, изо всех сил надеясь, что действительно просто простудился. Мурашки и расширенные зрачки могут быть и при респираторных заболеваниях ведь. Да, да. Просто грипп. Но ночью пришло слюноотделение. Регулярно чихая и пытаясь размяться, он метался по кровати, безуспешно пытаясь уснуть. Мышцы лица сводило судорогой, в ногах кололо. Деньги, надо взять деньги. Звонить маме так поздно было стыдно и палевно. Алик набирает сообщение Алик набирает сообщение Алик набирает сообщение 1 новое сообщение Алик Ежов Приезжай Прошла целая вечность. Почерк смотрел в экран, слезящимися заплывшими глазами следя за цифрами на локскрине. Встал, походил, открыл все окна, ведь было дико душно, лег обратно. 1 новое сообщение Артем Анисимов Хорошо Еще одна вечность, пока в дверь не позвонили. Тирэпс шуршит пакетом с едой и ежится от зябкого сквозняка. – Что за Арктику ты тут развел? – сонно и раздраженно шепчет он, проходя на кухню и расставляя еду. – Нахуя окна открыл? Почерк молчит, чтобы не спугнуть помощника. Хотелось наорать, избить, прогнать, но он знал, что это говорит ломка, а на самом деле ему нужна помощь. Мозг горит, мысли пытаются вырваться наружу через рот. Он зажимает его руками. Артем закрывает все окна. Предлагает поесть. Почерк предсказуемо качает головой. Тогда Артем идет в кровать и ложится спать прямо на пропитанные жарким потом простыни. Почерк хочет его ударить его за такое равнодушное поведение. Он смотрит на свернувшегося калачиком в его постели парня и ненависть застилает глаза. Нужно сублимировать. – У меня нет отца, – зло говорит он. Артем поворачивает голову и поднимает брови. Он действительно устал. – У меня нет отца, – с нажимом повторяет Саша, – так что никакой «богатый папочка» мне деньги не дает. Моя мать – одиночка. – Я уверен, она тоже была бы не в восторге от того, куда её единственный сын тратит деньги. Удар – Да хватит! – Тирэпс бросает это скорее раздраженно, чем зло или обиженно. Потирает челюсть. – Я всё понимаю. Ложись и попробуй уснуть. Я рядом. Просто устал. Почерк настолько зол, что даже не удивляется оленьей покорности перед ним. Смиренными будьте да вторую щеку подставьте. Ответ перед собой держите да возлюбите ближнего своего, как самого себя. Всё вам воздастся, и врата рая откроются, если терпеть будете. Стены безропотности омывались морем ярости, штурмовались Голиафом бешенства, семиглавым цербером из всех смертных грехов. Он кричит долго. Громко. Соседи начали стучать по батареям, и тогда он замолчал. Его била крупная дрожь. Артем просто лежал и вспоминал. «Сделай меня счастливым ребенком», шепчет Саша. Что он может дать ему? Он никогда не испытывал того, что пережил Почерк, а потому просто говорит, что всё будет хорошо, просто слушает длинные истории о том, что в голове черви, и новые тексты треков, абсолютно безумные и непонятные. Кривится в недоумении, на его лице явственное неприятие такой диковинки, ведь он – здравый смысл в данной паре, единственный якорь, что не дает ему взлететь, как раньше. Артем – единственный надежно стоящий дом в тумане, к которому Почерк всегда может вернуться. «Я бродил во тьме – и вот вдруг наткнулся на тебя, и ты стал моими глазами.» Тирэпсу хочется пошутить над пафосом фразы, ответить колкостью, синдром постоянных флипов, но зачем? Почерк лишь кинет, как всегда туманный взгляд и отвернется, потому Артем согласно кивает и, устраиваясь поудобнее, кладет голову ему в ложбинку ключиц. «Я буду очень зоркими глазами», обещает он. «Спасибо».***
Вторым днем была суббота. Артем проснулся и сделал себе завтрак из вчера купленных продуктов. Помылся в душе, переоделся в сменную одежду. Пошел искать Сашу. Нашел его в углу зашторенной гостиной, скорчившегося и потного. Волосы прилипли ко лбу, глаза запали, под ними разверзлись пропасти коричневых кругов. Мятая и насквозь мокрая футболка разила немытым телом и еле слышным ароматом практически испарившегося одеколона. Он бормотал что-то неразборчивое про Полли и Сидней, подавляя каждую секунду сильные рвотные позывы. – Саш. Он поднимает голову. – Может, всё-таки попытаешься поесть? Он прерывает бормотание для того, чтобы сказать: – Всё равно выблюю. Смысла нет. Артем стоит немного над ним, не особо понимая, что делать. – Ты такое уже проходил? – Дальше одного дня не заходило. – А. Весь день Почерк обнимает унитаз, а Тирэпс сидит рядом и читает свой текст на Тру Фрика вслух. К рвоте присоединяются мигрени. Ночи становятся адом. Артем читает ему Сергея Александровича и гладит по голове. Целует руки. Целует губы, не страшась запаха. Почерк просит зажечь ему сигарету и дрожащими руками курит в открытое окно. Температура тела достигает своего максимума, до него больно дотрагиваться, но Тирэпс Икаром льнет к нему. Через несколько дней ему звонят из общаги, спрашивают, куда он пропал и стоит ли вызывать родителей. Он отвечает, что как раз уехал к ним и всё хорошо. Они верят. Почерк благодарно улыбается. Ободок унитаза становится кровавым. В среду Ежов целый день пишет текст на новый бит. В четверг рвота прекращается. В пятницу он ест гречку. Артем отлучается в универ, чтобы сдать самостоятельную. Скоро баттл со школьником, а текст еще в правке. Что бы еще такого добавить? Мысли занимает только предстоящее противостояние. От мыслей о том, что его ждет по приходу обратно, он устал. Невероятно. Его тошнит от запаха и вида человека, что рядом. Он действительно не сиделка, но сам выбрал этот путь. Юля пишет Вк, и он отвечает, как ни в чем не бывало. Да, все хорошо, нет, встретиться не могу. В субботу действительно становится лучше. И тогда Артем уходит.