Ежик в тумане

Уходит ненадолго. Любовь все равно хватает его знакомым движением за руку и ведет обратно. С едой и новым, переписанным текстом. Абстинентный синдром постепенно исчезал, но сон не вернулся. Почерк изнывает от бессонницы и скуривает пачки дешевых сигарет, пока горечь во рту не становится постоянным вкусом. Пепел хрустит на зубах. По квартире тянется туман Винстона, она снова становится грязной и заброшенной. Запах сигарет теперь заменяет одеколон, и Артему это не нравится. – Ты вообще знаешь, что целоваться с курящими все равно, что целоваться с пепельницей? – однажды шутливо спрашивает он, по-кошачьи морща свой курносый нос. Саша смотрит мимо Тирэпса, на серый, но уже по-весеннему свежий двор. Делает еще одну затяжку и выкидывает недокуренную сигарету в окно. Она приземляется в тающий снег и напоминает ему о летнем прыжке. – У меня все равно рак, – говорит он. Артем не знает, можно ли ему смеяться над этой шуткой без получения в челюсть, потому неопределенно фыркает. Почерк продолжает: – А вообще, carpe diem и memento mori, знаешь? Живем один раз, но умирать все равно скоро. – У меня курс философии еще не начался, так что не надо читать мне свои доклады. Почерк смотрит на него долго и как-то странно. – Это я к тому... Артем склоняет голову. – Это я к тому, что... блять. Он не мог. – Иди сюда, – и он притягивает крошку Ти к себе, целуя горькими губами с запахом дыма. Сначала губы, потом щеки, веки, нос, шею. Он пытается насладиться тем, что у него есть прямо здесь и прямо сейчас. Опечатать. Запечатлеть. Залезает руками под тонкий джемпер, зарывается носом в ложбинку ключиц, пытается обхватить все и сразу. Артем млеет от такого обращения и возвращает сторицей, прогибаясь под ладонями, издавая тихие стоны, больше похожие на поскуливание. Почерк кусает его губы раз за разом, как голодная собака. Кажется, вот-вот польется кровь. Ведь кому-то же, кроме него, должно быть больно. Не ему одному. Он оттесняет Артема к кровати и мягко нажимает на его плечи. Тот покорно садится. – Хочешь? – спрашивает Почерк. Его зрачки расширены. Тирэпс кивает. Послушно снимает джемпер и джинсы. Ему страшно, но сладостно, будто вот-вот случится что-то хорошее. Ты такой подросток. Саша шепчет: – Веришь мне? Тирэпс снова кивает, замедленно. – Тогда не бойся. Они не помнят, как все начиналось. Руки путались, дыхания смешивались, капрон терся о хлопковую ткань. – Тебе так хорошо, – Артем сглатывает, оглядывая черные кружева, которые, будто похоронный саван на шлюхе, обхватывают ноги Саши. Он похудел, но ломка не сломала его тело полностью, оно все еще было красивым. В ответ Почерк лишь завел тонкие руки Артема над головой и прижал к кровати. Как же его легко ведет от одних касаний. Дыхания не хватало. Места не хватало. Друг друга не хватало. Он входит как можно аккуратнее, и все равно больно. Больно так, что невольные слезы собираются на коротких ресницах, но, кусаясь за руки, терпеть было можно. Первые осторожные движения. Правильная точка. Восторженный вдох. Еще один. Еще один. Е щё. И снова. Почерк целует открытую и беззащитно подставленную бархатную шею, выгнутую, словно на заклание; вбивает остатки похоти в молодое тело, оставляя лишь боль. – Может, помедленней? – просит Артем, но просьба отклонена. Не ему одному должно быть больно. Толчок, еще толчок, еще один и снова. Задние лапки зайчишки сводит судорогой, когда он пытается отстраниться. Но он еще не закончил. – Давай же, – Саша ритмично водит рукой по влажному члену, и Тирэпс кончает, испачкав свой впалый живот. Шумно выдыхает. Теперь его очередь. Для первого раза это было невыносимо. Артем хотел попросить остановиться. Но получал лишь яростные укусы в худое плечо. Да и... Почерк был таким красивых в своих кружевных чулках, когда раз за разом отказывал в свободе. Сковывал. Заламывал. Хватал. Последний толчок, и он изливается внутрь. Прижимается лбом ко лбу зайчишки. – Я не хочу любить тебя, – вдруг пулями слова. – И ты меня не люби. Артем не верит ушам. Адреналин всё ещё стучит в висках. – Почему? – задыхаясь. – Потому что ты любишь труп. – Давай без метафор. – Я никогда не врал. Артем пытается собрать пазлы воедино. Не врал насчет чего? Он много чего говорил. Может, ра...? Он вдруг понимает, и кусочки пазла выпадают из дрожащих рук. Почему сейчас? Почему после этого? Зачем нужно было говорить? И зачем тогда всё это ебнутое знакомство?! – Ты что, хотел кого-то трахнуть, пока можешь? – Нет. – Тогда почему. Кому-то ещё должно быть больно. – Не знаю. Крошка Ти одевается и собирает вещи, как в тумане. Голова кружилась, всё тело болело и пульсировало. Вот она какая, боль соразмерная его боли. Почерк молчал. Молчание нарушает только хлопнувшая дверь. Квартира снова пуста. Какая боль. Ебаная агония. Разорванное на части сердечко пытается вырваться из клетки. Слабость. Ему никогда не причиняли столько страданий за такой короткий промежуток времени. Артем не видит, куда идет посреди ночи. Пусть его ограбят. Пусть убьют, зарежут, изнасилуют... ах да. Как только он закрывал глаза хоть на миг, перед ними стояла приближающаяся и отдаляющаяся татуировка на груди. Незаживающие царапины на руках. Карие омуты, в которых отражается он сам, маленький и неясный. В ушах звучали обещания всего. «Все горы и все океаны, все звезды и радуги, в горе и в радости всегда быть вдвоем, и умереть в один день, взявшись за руки, не пожалев ни на миг ни о чем» Неужели он верил в это? Неужели он и вправду думал, что у этой истории счастливый конец. А в субботу был баттл. Почерк стоял позади толпы и смотрел на победу. Потом развернулся и тихо ушел. Дома его ждали сигареты.