По осколкам зеркальной души

      – Мари, знаешь, я люблю тебя...       Эти слова уже не резали слух и не вгоняли в краску. Она сама произнесла их уже не менее тысячи раз и столько же раз слышала от ребят. Хотя подобная ситуация должна была смутить любую девушку. Они сидели вдвоём на крыше после дополнительных занятий по английскому и пили клубничное молоко, которое он всегда носил с собой. Мари любила его. Клубничное молоко. Он тоже полюбил, когда впервые увидел, как загорелись её глаза в тот момент, когда он случайно купил себе вместо обожаемого бананового клубничный напиток и отдал ей. Теперь клубничное молоко стало его любимым.       Закат был невероятно красив. Последние алые лучи солнца скользили и медленно тускнели, засыпая, в его волосах. Прохлада ночи опускалась на их плечи, касаясь её губ.       Привычный уют и тепло рядом друг с другом. Обычный долгий счастливый день. Ничем непримечающиеся слова. Совсем как раньше.       Он смотрел на её спину в белоснежной блузе, на струящиеся по ней волны волос и чувствовал её ласковую улыбку.       – Я тоже тебя люблю, Рёта. Я всех вас люблю...       Солнце его лучистых глаз скрылось за тучей, нависшей над их головами. Он снова был разочарован.Он не понимал её.       – Почему ты не хочешь понимать? Почему ты продолжаешь отрицать очевидное, когда я сам тебе об этом говорю?       Его голос, наполненный горечью и обидой, напугал её. Что-то было дьявольское в этих истерических нотках. Что-то чертовски нехорошее, что мешало им всем. То, что в будущем будет казаться ей естественным. Он снова не желал этого признавать. И это было чертовски знакомо. От этого становилось ещё тревожней.       – О чём ты, Рёта? Она так и сидела к нему спиной, по какой-то причине она боялась обернуться и взглянуть на него. Сейчас это казалось самым ужасным кошмаром. Но она пересилила себя. Глаза Рёты пылали доселе неведомым ей огнём. Этот взгляд мог сжечь её дотла, но умолял её о том, чего она не могла понять.       – Ты не хочешь ничего слышать о моих настоящих чувствах. Мари, ты дорога мне. Я люблю тебя. Мне кажется, что я схожу с ума, когда ты снова отворачивается от меня. Просто ответь: да или нет.       Мари была напугана. Признания Рёты она всегда пропускала мимо ушей, не замечая их. Или делала вид, что не замечает. Он кричал об этом каждый день своими действиями, взглядом, заботой и ревностью. Это было чертовски сложно: игнорировать его. Каждый раз Мари выдавливала из себя улыбку, внимательно оглядываясь по сторонам, боясь наткнуться на взгляд золотых, совсем как у Рёты, глаз, и обнимала друга, чувствуя, как от его разочарованного вздоха сердце уходит в пятки. Лишь бы не ушёл. Но он и не уходил. Сгорал изнутри, рвал и метал в душе, но не уходил. Он обнимал её в ответ, невесомо касаясь губами копны густых волос на макушке, сжимая в объятиях так, что хотелось раствориться в них здесь и сейчас. Он тоже обнимал её так же крепко, но единственное, что она чувствовала был животный страх. Рёта был для Мари всем. Воздухом, смыслом жизни. Так же как и все остальные. Но Рёта был чуть больше вместе со своей влюблённостью, которая могла заставить её цвести. Ведь он легко угадывал любую измену в её настроении, улавлиаал каждый взгляд, был готов сделать все, что она потребует. Рёта Кисе был чуть больше. Он напоминал ей брата. Таким, каким он был давным давно. В детстве. Мари не понимала своих чувств. Они все были любимы ею одинаково. Но Рёта каждый раз пытался нарушить этот баланс. И Мари злилась на него за это. Как он не может понять? Большего не позволено. — Не вздумай связаться с кем-нибудь из них. Особенно с этим мальчишкой, Кисе. Если я узнаю, что ты меня ослушалась... Интересно, почему он всегда выделял Рёту? Интересно, почему она сама выделяла Рёту? Из-за того, что они так похожи? Но эта схожесть была лишь внешней. Иногда она с тревогой замечала общие черты характера. Наверное, поэтому она всегда пристально наблюдала за Рётой, опасаясь, что он станет таким же рано или поздно. — Мари, ты меня вообще слушаешь? Она уставилась на него в немом вопросе, словно только что очнувшись ото сна. — Почему ты так поступаешь со мной? — Рёта уже не чувствовал той злости, что пламенем вспыхнула в его душе. Ему было горько. Эта горечь таяла на языке, впитываясь в организм, оставляя после себя лишь разочарование и презрение к себе. Он видел, как Мари испугалась его резкого тона. Она смотрела так, словно перед ней сидел не он, а кто-то другой. Он и прежде замечал с камим вниманием и тревогой она наблюдала за ним, но не знал, почему. Порой она долго всматривалась в его глаза, уходя глубоко в себя и даже не замечая, что сейчас так откровенно уставилась на него. Она всегда испуганно оглядывалась, когда они были вместе. Словно кто-то следил за ними. Рёте это все порядком надоело. Он не мог объяснить это, но все его нутро кричало, что Мари сравнивает его с кем-то и поэтому так привязана к нему. Но он не хотел в это верить. Ведь он был самим собой. Мари была Мари... Именно поэтому он и чувствовал это. Потому что Мари оставалась Мари. Она искренне любила их, между ними не было тайн, так всё представлялось ею. Но все знали, что Мари скрывает что-то. Она не говорила о себе много, живя лишь их жизнью и только рядом с ними, словно её не существовало за пределами их поля зрения. Нет, Рёта знал, что у неё все неладно в семье, но, видимо, все было не так серьёзно раз она ни разу не заговорила об этом. Но всегда ощущал непонятную тревогу, когда она часто погружалась в собственные мысли, уставившись в одну точку, и когда видел необъяснимый страх в её глазах. Позже он миллионы раз пожалеет, что не молчал, позволяя ей умирать внутри себя самой.       Сейчас он ощущал себя настолько беспомощным, что просто наблюдал за ней с болью в золотых глазах.       Вот тогда солнце и возненавидело её. Ту, которая причиняла боль другим, лелея в душе собственную.       — Рёта?       Всё мысли рассыпались подобно праху, когда она увидела, каким взглядом он смотрит на неё. Она точас осознала, что сейчас сидит самый настоящий Рёта и никто иной. И она снова разочаровала его. Снова причинила боль. Но он снова остался с ней.       Она обняла его первая. За шею. Так крепко, как никогда прежде. Он от неожиданности едва не упал. Но улыбнулся своей яркой улыбкой и обнял её в ответ. Они сидели так несколько минут, не думая ни о чем. Утопая в тепле друг друга и последних лучах солнца.       В абсолютной тишине они встали, не смотря друг на друга.       — Я провожу тебя, — улыбнулся он, и Мари не смогла возразить.       За несколько домов до её собственного, они остановились. Мари обернулась к нему, посмотрев в глаза, не желая отпускать это тепло.       — Дальше я сама. Иди скорей домой, у тебя ведь завтра съёмки с раннего утра.       — Даже не приготовишь горячий шоколад? — рассмеялся Кисе. Она улыбнулась ему в ответ. Он не смог себя больше контролировать. Все чувства с головой накрыли его снежной лавиной. Он наклонился к ней, схватив за предплечья, и легко коснулся её сухих губ. Остановился, ожидая её реакции. — Нет, Рёта, — тихонько шепнула ему в губы, ошарашенная этой нежностью, нахлынувшей на него. Она не могла пошевелиться. Но для него сейчас не существовало отказа. Он обнял её за плечи, углубляя поцелуй. Она была напряжена, но несмело ответила на движения его горячих губ. Его поцелуй был приятным до скребущихся кошек в животе. Не как те, которые она привыкла получать. В нем не было грубости, ненависти, безумной, нездоровой любви. Были лишь отчаянная нежность и тепло.       Это было ошибкой. Огромной ошибкой, которую она снова скрыла. Как скрывала всю свою жизнь. Жизнь, которая была от начала до конца сплошной чередой ошибок. Начиная с рождения.       Они не заметили человека, стоящего на другой стороне улицы и с ухмылкой наблюдающего за ними. Они не заметили той опасности, нависшей над их головами, которую Мари целиком приняла на себя.

***

      — Почему она так долго? — словно сам у себя спросил Акаши, уставившись на настенные часы. — Да, ведь даже Аомине уже тут.       — Заткнись, Мурасакибара, — рыкнул Дайки, глядя на спокойного, как удава, Ацуши, жующего пирожные. Но он знал, что это спокойствие было напускное, судя по тому, как сладкоежка уже десять минут ел один лишь десерт.       Все были на нервах. Мари никогда не опаздывала. А если такое и бывало, то обязательно предупреждала, зная, как они волнуются. Но не в этот раз.       Пол шестого. Не выдержав и хлопнув ладонью по столу, Кисе вышел навстречу Мари. Он шёл, отгоняя от себя непрошенные мысли. На другой стороне дороги он увидел толпу. Сердце пропустил удар, и он кинулся туда на красный свет.       — Девушка, вы в порядке? — обеспокоенно спрашивала женщина, заглядывая в лицо темноволосой девушке. Рёта опустился на колени, узнав в этой девушке Мари.       Она билась в истерике, не помня себя, крича так громко, словно от этого крика зависла её жизнь. Совсем как раньше, когда все зависло от того, насколько громко она будет кричать.       Рёта сразу все понял. Он схватил её за плечи, усаживая, заставляя взглянуть на него. Паника осела комком в горле. Его трясло. Преодолевая боль в глотке от напряжения, он хриплым голосом вторил её крикам:       — Мари, слышишь меня? Я здесь, Мари. Здесь никого нет, кроме меня и тебя. Он мёртв. Он больше не тронет тебя. Открыв глаза, Мари закричала с новой силой от ужаса. Кисе был зол. Она снова узнала в нём его. Она снова не видела его, Рёту. Она видела того, другого. Он был разочарован, но знал, что прежде всего надо успокоить её.       — Мари, это я, Рёта. Не бойся, я здесь. Ребята ждут нас, он тут неподалёку.       — Рёта? Это ты, Рёта? Она, не веря, охватила его лицо руками. Сквозь слёзы она с усердием разглядывала его. И наконец взглянув в его глаза, она с облегчением выдохнула, не найдя того, что искала.       — Молодой человек, может, вызвать скорую? — Толпа, которая собиралась вокруг них, с любопытством наблюдала, словно за многосерийной мелодрамой по телевизору.       — Нет, не надо. Всё в порядке. Он подхватил ослабшую и притихшую Мари на руки и вернулся обратно в кафе.       — Что за..?       Аомине осекся на полуслове. Сейджуро первый подошёл к ним. Остальные вскочили с мест и неверяще смотрели на трясущуюся Мари и бледного Рёту.       — Опять приступ, — охрипшим голосом пояснил блондин, посадил Мари на стул, повернулся к остальным парням, которые были шокированы его выражением лица. Все, кроме Сейджуро. Он лишь кивнул на его слова:       — Я выйду на минуту. Она сейчас не совсем понимает, что это я. Хлопнув дверью, он вышел. За ним пошёл Аомине, без лишних слов, понимая, что бывшему другу сейчас необходимо высказаться.       — Мари, как ты?       — Сей-чан? Простите, я так вас напугала.       Она спрятала лицо в ладонях. Ей было невероятно стыдно. Стыдно, что это опять случилось. Она никак не могла понять: что с ней не так? Почему она просто не может оставить все в прошлом, а не жить этими кошмарами, заставляя дорогих ей людей переживать.       — Ничего, но, похоже... — Сейджуро опустился к ней, оперевшись на её колени локтями, и глянул за окно, где Кисе что-то нервно рассказывал Аомине. — Ты снова перепутала Кисе с ним.       — Что? — она с надеждой смотрела на Сейджуро, словно надеясь, что он пошутил. Она снова спрятала лицо в ладонях. — Понимаешь, я опять его видела. Я понимала, что это всего лишь мне показалось, но никак не могла избавиться от мысли, что он играется со мной. Почему? Ведь я сама это с собой это сделала. Я видела его мёртвым. Я знаю, что его уже нет. Ведь я сама убила его.       — Что ты сказала? — в недоумении переспросил вернувшийся Дайки. Молчаливым вопросом в глазах его поддержал Ацуши. Мари улыбнулась. Сейджуро и Шинтаро опустили глаза. Они знали, о чем она.       — Повтори, что ты сказала, — слабым голосом произнёс Кисе, с подозрением глядя на капитана. Тецу не понимал, что происходит. Он смотрел на Акаши и Мидориму, скрывающих что-то, и не верил. Он считал, что знал всё. Но, похоже, что-то упустил. Только не понимал, что. И когда? Ведь он был первым, кому она доверилась.       — Вы ведь не знаете с чего началось восемнадцатое декабря. Даже вы, Тецу, Сей-чан, Шин-чан, не знаете всей правды. Всё началось с клубничного молока...

***

— Куроко, ты уверен в том, что сейчас сказал? — Абсолютно. — Но откуда вы знаете, Куроко-сан? — вежливо, но с нотками недоверия, уточнил следователь. — Мари лично мне рассказала. — Тецуя говорил уверенно, но отстраннёно. Его словно отключили от системы питания. Как старый компьютер. Он не мог сосредоточиться, его сознание словно уплывало куда-то. — Пострадавшая? — никак не мог угомониться офицер, он продолжал наблюдать за пустыми глазами Куроко, надеясь разглядеть там, хоть каплю лжи. Тецу сам хотел бы, чтобы все это было ложью. Но это была реальность. Реальность, в которой жила Мари. Реальность, о которой они даже не подозревали, глядя на её счастливую улыбку. — Да. Спросите её саму, когда она придёт в себя...       Из палаты раздался пронзительный крик и звук битого стекла. Офицер, Куроко, Акаши и Мидорима бросились туда.       В палате на койке сидела, обхватив плечи, Мари и рыдала навзрыд. Рядом с ней стоял ошеломленный и растерянный Кисе. На полу лежали цветы в воде и осколках от вазы.       — Ты ведь мёртв! — Мари кричала Рёте в лицо, когда он попытался успокоить её. — Когда ты уже оставишь меня?

***

      — Кисе, прекрати это ребячество, — жёстко осадил его Акаши, схватив за руку, но Кисе жёстко выдернул её из ладони капитана. В его глазах читалась решимость на грани со страхом узнать правду.       — Тебе не стоит туда сейчас идти, — поддержал капитана Куроко. Остальные члены команды согласно кивнули.       — Да почему? — раздражение в голосе захлестнуло их всех. — Я хочу знать. Я хочу увидеть этого человека. Решительным шагом он направился в комнату, где сидела мать погибшего и его сестра. Отец не соизволил вернуться в Японию даже на похороны сына.       Человек на портрете улыбался так ярко, что даже незнакомый с ним человек с горечью жалел, что эта улыбка теперь осталась только на фотографиях. Каштановые волосы. Золотые глаза. Привлекательная внешность. Они были точными копиями друг друга. Словно братья.       Кисе чувствовал, как похолодели пальцы рук и онемело тело. Как такое может быть?       Рядом стоявший Акаши давил на плечо, заставляя опуститься на колени и сделать поклон покойному. Также он поднял обмякшего Кисе обратно. Опускаясь на колени перед семьёй усопшего, Рёта неверяще смотрел на Мари, которая утопала в собственном отчаянии. Мари, которую оно захлестнуло с новой силой, стоило ей увидеть Кисе, смотрящего на портрет, а позже ей в глаза.       Она могла прочесть по его губам:       — Не могу поверить.       — Всё не так, — стоило ей шепнуть, как мать осуждающе глянула на неё. Лицо этой женщины не менялось никогда, ни одна морщинка даже не дрогнула. Она оставалась такой же холодной сейчас. Но все же его она любила больше. Она рыдала по ночам, оплакивая любимого сына и ненавидя бездарную дочь. Мари всегда знала, кто наиболее важен в их доме и не противилась этому. Она даже не удивилась, когда мать обвинила во всем её. Даже сейчас она смотрела на неё с презрением.       — Не могу поверить, что вы настолько глупы, миссис Ито.       — Кто вы такой? Как вы смеете так разговаривать со мной?       — Вы, правда, глупы. Вы вините свою дочь, но не видите очевидного. Того, как она любила вашего сына и своего брата, что даже привязалась ко мне, человеку, схожему с ним внешне. Но он лишь разрушил её жизнь и вы продолжаете делать это сейчас.       — Кисе, прекрати. Мы уходим.       — А разве ты, капитан, не хотел сказать то же самое? Да все сейчас это понимают и смотрят на меня с жалостью. Знаешь, что они думают? «Бедный парень, он стал всего лишь заменой» . Меня это бесит. Ведь он ненавидел всех нас. Он ломал Мари каждый день за стенами своего дружелюбия и любви.       — Уходите. Я не хочу вас видеть.       — Рёта, пожалуйста... — Мари умоляюще глядела на него снизу вверх. Ей было невероятно стыдно перед Кисе, больно за него. Она хотела защитить их всех от прожигающего взгляда матери, которая обязательно устроит ей взбучку за то, что связалась с ними.       — Пожалуйста? Думаю, это мне надо тебя сейчас умолять. — Почти в истерике говорил он. Но его голос становился всё тише. — Пожалуйста, не делай из меня замену своему брату.       — Прости...       — Конечно, сейчас все, что ты можешь сказать это прости. Но как быть с тем, что каждый раз когда ты смотришь на меня ты видишь его? Впала в истерику, когда увидела меня после аварии, не узнав. Даже сейчас ты видишь его. Не меня. Кисе Рёты для тебя не существует? Где же я тогда? Кто я? Я не хочу тебя больше видеть.       Подоспевший Аомине помог Акаши силой вывести взбешенного Рёту на улицу. Мари с сожалением и болью смотрела им вслед. Ей казалось, она больше никогда не заплачет, ведь слёз уже не осталось. Но две крупные капли скатились к подбородку.       Сейджуро был зол не меньше самого Рёты. Он не мог поверить, что Кисе устроил такое прямо перед Мари и другими людьми. Сейджуро ненавидел, когда здоровые люди лишались самоконтроля и способности трезво мыслить. Ненавидел, когда все проблемы выносились на публику. Ненавидел то, что могло навредить Мари.       Удар пришёлся прямо в челюсть.       — Что ты делаешь? — вскричал Рёта, держась за щеку. Он был ошарашен, как и все остальные.       — Вправляю тебе мозги. Видимо, совсем из-за тренировок съехали. — Голос капитана был как прежде холоден, но в нем слышались нотки раздражения и презрения. Члены команды почти физически ощущали, как злится капитан. А когда он зол, лучше молчать.       Аомине сделал шаг вперёд, намереваясь встать между Кисе и Акаши, но пронзительный взгляд капитана заставил его передумать.       Кисе был вне себя от ярости на Акаши и самого себя, от обиды на Мари и за Мари, от ненависти к всему окружающему его. Все заставляло кровь кипеть, искажая здравую мысль.       — А что? Я что-то не то сказал? Я ошибся? Ты не можешь понять этого, ведь ты не был на моем месте!       — И что дальше? Это значит, что надо ранить Мари ещё больше? Что ты устроил здесь? Это похороны её брата.       — Это похороны этого ублюдка!       — В первую очередь, это похороны человека. Человека, которого многие уважали и любили. Им уже не важна его истинная сущность, ведь он был хорошим с ними, а остальное не важно. Это похороны сына, внука, друга, брата. И ты не можешь осквернять чьи-то чувства таким образом. Люди сами разберутся, что для них важнее, память или правда, но не тебе это решать. Но прежде всего, ты сделал хуже Мари. Она и так под прицелом. А ты трижды уменьшил расстояние до цели этим гиенам. Хотя нет. Хуже всего то, что ты сказал это ей тогда, когда она уже сломлена. Как ты можешь тогда говорить, что любишь её?       — Да уж, прости, ведь я не ты и не умею прикидываться статуей, которую порой и не замечают. — со злой иронией выплюнул Рёта, словно яд. — Зато ты достоин говорить, что любишь её, ведь ты такой бескорыстный, что даже готов делить её с другими! Все вы! А я один никчёмный идиот!       Аомине почувствовал мощный удар, нанесённый словами неконтролирующего себя Рёты.       — Заткнись, Кисе. — грозно прорычал Дайки, испепеляя взглядом друга. — Иначе я сам тебя на лопатки уложу.       — Давай, Аомине. Вы просто трусы. Я всегда говорил о своих чувствах открыто, в то время, как вы предпочитали молчать. Но тогда Мари могла бы довериться нам, если бы мы сами полностью открылись ей.       — Что же тогда она тебе ничего не рассказала, если ты у нас такой открытый, а? — нарочито вяло, пытаясь следовать своему обычному тону, произнёс Ацуши. Он тоже был недоволен поведением Кисе, но в его словах все же была капля истины, которую никто не хотел признать. В том числе и сам Ацуши.       — Заткнитесь все. Разве это сейчас важно? Почему мы ссоримся между собой, когда так нужны Мари?       Спокойный голос Мидоримы словно облил их холодной водой, приводя в чувство.       Кисе ощущал горькое разочарование. Розовые очки были разбиты, и он ясно видел этих людей вокруг, их безразличие, видел сломленную Мари и того человека, на которого он похож. Видел истинные желания, цели, эмоции. Но он видел их через призму собственного мнения. Не сумев собрать розовые осколки обманчивого счастья, он теперь смотрел на все, словно сквозь булыжник, которым, за неимением очков, закрывался от солнечного света, проливающего истину. Вот только у Кисе был булыжник перед глазами и слёзы, у Мидоримы были закрыты глаза, у Ацуши в руке была обёртка от шоколада с весёлой детской головоломкой, у Акаши разболелись глаза от бессонных ночей, а у Аомине взгляд был сосредоточен на своих новых кроссовках. И яркие лучи солнца уже давно сменились холодными каплями дождя и хмурыми облаками.