Второе дыхание

Как плющ! Как клещ! Безбожно! Бесчеловечно! Бросать, как вещь, Меня, ни единой вещи Не чтившей в сём Вещественном мире дутом! Скажи, что сон! М.Цветаева «Поэма конца» Первое, что Лариса разглядела, придя в сознание — склонившееся над ней ласковое морщинистое лицо с поседевшей бородкой клинышком. Глаза за стёклами пенсне светились подлинным участием. Где она раньше видела это лицо? Лариса напрягла память, силясь вспомнить, однако мысли обрывались и исчезали, не желая выстраиваться в ровную картину. И вдруг осенило: да ведь это же доктор, Алексей Петрович! Он некогда Ларису маленькую лечил от скарлатины. Давно-давно. Как же она могла запамятовать? Где-то далеко остались детство, скарлатина, мама и сёстры. И стреляли в неё тоже, наверное, бесконечно много лет назад. — Счастливица вы, Лариса Дмитриевна! Пару вершков левее — и последствия вашего опрометчивого поступка оказались бы куда тяжелей. О чём он таком говорит? Так она не… Расплывчато, как сквозь туман, возникли в памяти Ларисы Карандышев, униженно ползающий перед ней на коленях, выстрел, встревоженный Паратов, пёстрый цыганский хор. Она слушала развесёлое пение, когда думала, что отрешается ото всего земного, когда силы покидали её, выцеживаясь горячими каплями. Потом наступила умиротворяющая темнота. А теперь с ней возится доктор. — Я… не умерла? — с усилием прошептала Лариса, ещё не веря, отказываясь верить. Алексей Петрович ободряюще улыбнулся, от чего по его щекам лучиками рассыпались морщинки, и взял её запястье, подсчитывая пульс. — Совершенно верно, Лариса Дмитриевна! Вы живы, вы у себя дома, вам ничто не угрожает. Он прав, она жива. Ведь мёртвым наверняка не бывает больно, у них не саднит в груди, им довольно воздуха для дыхания, их не душит кашель. И ничего совсем им не надо, ни бед никаких не знают, ни забот. — Я не умерла… Столько отчаяния вложила Лариса в этот шёпот, что врач, ко всему привыкший за годы практики, удивлённо поднял брови. — Помилуйте, Лариса Дмитриевна! Вам жить должно! А она чувствовала себя разочарованной. Жить, жить, жить… Как и чем теперь жить, кому она нужна такая? Чайке повредили крыло, ей не летать. Зачем её спасли? Душно, душно ей! Стены комнаты кружатся, всё плывёт, свет керосиновой лампы режет глаза, как тысячи солнц. Лариса болезненно зажмурилась. — Лампа… Пожалуйста… Доктор поспешно подкрутил фитиль, отчего пощёлкивающий язычок пламени сделался маленьким и совсем не страшным. Лариса облегчённо вздохнула. Алексей Петрович, заботливо поправив подушки, собрался было уходить. — Нуте-с, голубушка, вам необходимо отдыхать и набираться сил. Теперь я вынужден откланяться, но обещаю почаще к вам наведываться. Прикажете позвать маменьку? — Нет… Постойте, по… пожалуйста, Алексей Петрович, — напряглась Лариса, собираясь с силами, — давно я… дома? Ничего не помню. Врач понимающе кивнул, придвинул стул к кровати и аккуратно присел у изголовья, готовясь начать рассказ. — Должен вам сказать, наделали вы переполоху, Лариса Дмитриевна! Не далее как прошлым вечером сижу я дома, как вдруг к воротам подлетает коляска, четвёрка вороных. Стук, грохот, светопреставление! Скорее, кричат, доктор, девушку ранили на бульваре! Я за саквояж, да в дверь. Лошади у господина Паратова быстрые, долетели за считанные минуты и успели вовремя. — Пара…това? — Истинно так! — подтвердил эскулап. — Он человека своего за мной послал, имя такое чудное у него — Робинзон, и всё уходить от вас не хотел, пока я настоятельно не повелел не мешать медицине. Повезло вам, Лариса Дмитриевна, во всех смыслах повезло! Легко отделались. Пуля дура, пистолетишко дрянной. В душе Ларисы затеплилась крохотная надежда. Сергей Сергеевич, несомненно, любит её, если так беспокоился! На бледном, как мел, лице сама собой заиграла робкая улыбка, в сумрачных доселе глазах засветились огоньки. — Ну вот и повеселели наконец! — подметил Алексей Петрович. — Что же, барышня, мне в самом деле пора, без того почти сутки неотлучно при вас. Только сутки миновали с тех пор! Ведь, казалось, вечность прошла после того проклятого обеда у жениха, так много всего приключилось! Снова отчий дом, куда она уж не чаяла вернуться, настроившись куда угодно лететь с Паратовым. Вчера в этой вот комнате Лариса собиралась в деревню, вырядилась в самое простое платье, приготовила корзинку для грибов. Поди, до сих пор стоит корзинка, забытая в суматохе на столике в гостиной. Закрылась дверь. Доктор, отдав необходимые распоряжения Харите Игнатьевне и горничной Тасе, отбыл домой — отдыхать. Старшая Огудалова, торопливо перекрестившись нервной рукой, вошла в комнату дочери. При виде матери у Ларисы трусливо сжалось сердце, совсем как в детстве, когда, бывало, она, нашалив, опасалась справедливого возмездия. Харита Игнатьевна, поджав губы, строго поглядела на дочь, глаза её ясно говорили: «Доигралась?» — Лариса, как же ты так? Девушка жалобно всхлипнула, приподнялась на кровати, отчего грудь продёрнуло вспышкой боли, простёрла вперёд руки. В горле заклокотало, и слёзы, которые уже никакой возможности не было сдержать, полились по щекам. — Прости меня, мама, прости! Харита Игнатьевна, хмурая и непроницаемая, как скала, обняла безрассудную дочь, провела ладонью по волосам. Две женщины, родные по крови, но разные характерами и помыслами, долго сидели бок о бок, храня молчание, глядя в сгустившиеся за окном сумерки. От скупой материнской ласки девушка согрелась и понемногу успокоилась. Огудалова-старшая подвела итог: — Что же теперь рыдать, сделанного не воротишь. Надо как-то дальше жить, Лариса. — Как тяжело, мамочка! Харита Игнатьевна, взяв в ладони заплаканное лицо дочери, глянула той в глаза, доискиваясь правды. — Скажи-ка мне начистоту: не сама ты руки-то на себя наложить вздумала? Я ведь как облупленную тебя знаю. Карандышев это? — Нет, мама, я… Я сама! — увиливала Лариса, высвобождаясь из материнской хватки. — Никто не виноват! — Ты смотри. Выгораживать его вздумала? Пускай получит, что заслуживает. — Нет, зачем? Хватит того, что я страдаю. — Как бы до беды не довела доброта твоя, — хмыкнула Огудалова и поднялась, чтобы задёрнуть шторы. В комнате стало уютнее, едва только тёмная улица скрылась за тяжёлыми бархатными складками. Лариса, полусидя на подушках, провела рукой по груди, ощупывая слой бинтов под тканью рубашки. Пора. Надо задать вопрос, ответа на который она жаждет и страшится. — Мама… Где… Паратов? По тому, как Харита Игнатьевна поспешно отвела взгляд, Лариса всё поняла и хрипло воскликнула: — Уехал?! — Днём ещё. Сам не свой уезжал, да задерживаться ему нельзя. Денег оставил, сколько надо, на все расходы. Уехал! Рядом был, а она не увидела его в последний раз! Единственная надежда рухнула, как оседает и рассыпается песочный замок. А маменька между тем продолжала балагурить. Что ещё? Ах, Кнуров. — Слышишь, Лариса? Мокий Парменыч заезжал, спрашивал о твоём здоровье, за всеми тратами велел к нему обращаться. От предложения своего не отказывается. Какое он тебе предложение сделал, Лариса? Кнуров заезжал справиться, цела ли его вещь? В Париж прокатиться не может, как дальше будет — пока не знает, не подумала. — Потом поговорим, мама. Мне больно. Я отдохнуть хочу. — Что же, отдыхай. Ежели что-то понадобится, Тася рядом. Лампу погасить? — Не надо. Лариса осталась, наконец, наедине с собственными мыслями, постепенно принимавшими ясность. И, чем более прояснялся рассудок, тем тяжелее делалось на сердце. Горящий уголёк туда вложили. Положение её самое безрадостное. Одна она теперь, навеки одна. Состарится у кого-нибудь в приживалках. Кому нужна такая жена? Разве только Карандышеву. Он её любой возьмёт, да начнёт изводить попрёками. Нет, с ним покончено. А больше — никому. И прежде-то желающие связать судьбу свою с ней в очередь не выстраивались. Ездили провести время в обществе красивой барышни, послушать романсы, жениться же выгоды не видели. На таких, как она, не женятся! Можно ещё согласиться на предложение Кнурова и не знать нужды до конца дней — слово купеческое крепкое. И окончательно скатиться на дно, стать игрушкой в руках хозяина, полностью зависеть от чужой воли. А вдруг через пару лет хозяину надоест его вещь? Тогда как? Искать нового покровителя? Либо терпеть скандалы, придирки, жить под надзором полиции? Сможет ли она пересиливать себя, принимая Кнурова? — Ведь это болото, — содрогнулась Лариса, — оступишься и затянет, не выберешься. Каждая клеточка её тела налилась отвращением. Слишком высокую цену придётся ей заплатить за роскошь, чересчур велик риск. Лариса вспомнила растрёпанную, неряшливо одетую пьяную бабу, которую она однажды видела на улице, когда прогуливалась с Карандышевым. Баба, растирая кулаками слёзы по некогда миловидному лицу, брела по мостовой, выкрикивала нечто нечленораздельное, но очень жалобное. Лариса заметила, как Карандышев брезгливо поморщился и испуганно вжал голову в плечи, явно прикидывая, как бы половчее разминуться с неожиданным препятствием. — Кто она? Вы её знаете? — не удержалась Лариса, поражённая обликом опустившейся женщины. — Её? — нехотя ответил жених. — Сорочихой кличут, бывшая жена чиновника одного. Полюбила страстно офицера, мужа оставила, а офицер пожил с ней, да уехал. Вот она с горя и начала пить, по рукам пошла… Сообразив, что наговорил неподобающего для ушей невинной барышни, Юлий Капитоныч осёкся. Ещё не доставало, чтобы Лариса начала расспрашивать! Но девушка, видимо, испугавшись гулящей, взяла его под локоть: — Пойдёмте скорей! Сейчас потасканная, страшная Сорочиха живо предстала перед мысленным взором Ларисы. А что, ежели и её не минует такая судьба? Кнуров не вечен, у него наследники имеются, а тем папашина содержанка поперёк горла станет. Расчётливой следует быть, но просчитывать ходы наперёд Лариса не умела, не в маменьку пошла. У той всё какие-то задумки да хитрости. Лариса же вся существовала сиюминутными порывами, не задумываясь о последствиях. Стать вещью? Дорогой вещью, кружить головы, копить золото. Менять хозяев, терять в цене, постепенно дурнеть и стать второй Сорочихой. Существует такой риск! Пусть приезжает Кнуров, завершив дела в Париже, ответ для него готов: вещью она не станет. Ничьей. Лучше худо-бедно жить, но человеком. А хватит ли у Ларисы умения самой добывать хлеб насущный? Кроме как к пению романсов, ни к чему не приспособлена. Девушка с неприязнью посмотрела на свои руки, нежные, не знавшие труда. — Я слабая! — простонала. — Слабая! Куда ей идти, ничего не умеющей, с кровоточащей душой? Она немногого хотела, лишь любить и быть любимой. Сполна расплатилась за счастье хоть несколько часов провести в обществе объекта безрассудной страсти. Счёт закрыт. Капкан захлопнулся. Ей некуда податься. — Несчастливые мы все, — подумала Лариса, вспомнив судьбу сестёр. — Одна в могиле, другая на чужой стороне, ни единой весточки не шлёт. Ах, почему он не убил меня?! После того, как её раздавили, душу бессмертную оплевали и растерзали, одно остаётся: завершить то, что не получилось у Карандышева. Только б смелости хватило.