Второе дыхание

Извела меня кручина, Подколодная змея! Догорай, моя лучина, Догорю с тобой и я! Народная песня При пире, при бражке все дружки; при горе, кручине нет никого! Пословица Мало-помалу волнения улеглись. Остались позади допросы у судебного следователя*, на которых сердце дрожало овечьим хвостом, когда приходилось изворачиваться, спасая бывшего жениха и оговаривая себя. Заживала рана, миновали дни, когда в жару Лариса не видела выхода от боли и одолевающих мыслей, когда металась на постели, желая только умереть. Всё прошло. Она осталась виновной, приговорённой к денежному взысканию**, погашенному Мокием Парменычем, и бесконечно одинокой. Не оказалось рядом человека, которому можно выговориться. В отношениях с матерью пролегла трещинка, когда Лариса сообщила Кнурову, что предложение его принять не может, хотя безмерно благодарна за всё, что он для неё делал и делает. Харита Игнатьевна, в мыслях уж пересчитывающая кнуровские ассигнации, злобно шипела: у неё, не у Ларисы, отобрали безбедное существование. Дура-дочь, на привлекательность которой Огудалова возлагала надежды, и себя под монастырь подвела, и ей подкузьмила. Не сумела составить достойной партии, выбрала в мужья нищего чиновника. Выгода сама в руки давалась — упустила. А уж сколько сетей Харита Игнатьевна расставляла, как проворачивалась — все старания прахом пошли! — Подумала бы, на что жить будем. Теперь уж доходы наши упадут. Моли Бога, чтоб Мокий Парменыч и Вася не оставили нас. — Как-нибудь проживём, мама. Жили же и без цыганского табора в доме. — Да как жили-то, Лариса? Едва концы с концами сводили. — Ничего, мама. Другим тяжелей. Поговори вот с ней! Паратовские деньги растаяли, кнуровские или вожеватовские будут, нет ли, течь к ним в дом живительным ручейком, неизвестно. Предлагала взяться вплотную за Паратова, припомнить давешний грешок: — К ответу притянем. Скандал закатим на всю губернию, если станет отнекиваться. Лариса отказалась ворошить прошлое: — Не надо, мама. Пусть живёт счастливо… если сможет. Почему не быть Сергей Сергеичу счастливым, за золотыми-то приисками? Прежнего веселья не воротишь, верно, так ведь и без цыганских хоров полно удовольствий на свете. Это же не отказывать себе во всём, да дочь-бесприданницу, с которой неизвестно, как сложится, посадить на шею! Лето подошло к концу. Зарядили унылые дожди, полетели жёлтые листья, потянулись к югу птичьи стаи, оглашая пространство жалобными криками. Лариса провожала птиц жадными взорами: они свободны, ничто не держит их. Она же в клетке томится, не чая исхода. На берёзе в палисаднике с каждым днём прибавлялось жёлтых прядей, и Лариса, глядя на неё, представляла, как сама со временем начнёт седеть и стариться. Но, если дерево, сбросив мёртвую листву, по весне выпустит молодые клейкие листочки, то ей обновления не дано. Всё вокруг увядало, одна берёза держалась дольше всех, но и она однажды вдруг раззолотилась уже вся разом, ветер принялся яростно рвать осенний лист с неё, весь двор усыпал. Октябрь вступил в свои права. Лариса так и не примирилась с болью. Тело зажило, не душа. Из дома почти не выходила, романсы не радовали. Визитёров поубавилось. Дом, привыкший к громким разговорам, смеху, звону гитары, шумным сборищам, недоумевал: куда испарились кавалеры, от которых прежде отбою не знали? Неуютно сделалось в его стенах, видевших, как росли и хорошели девочки, как разлетались из отчего гнезда. Что с ними случилось? Осталась младшая сестра, безжалостно ушибленная жизнью, и ровно неживая. Днём куда ни шло, днём всё же люди вокруг: мама, доктор, Тася. Отзывчивая Тася много сделала для Ларисы в эти дни, отвлекая весёлым щебетом от мрачных дум. Обо всём говорила она: то передавала городские новости, то жаловалась на растущие базарные цены, то пересказывала недавно прочитанный роман. Лариса слушала, даже если речь шла о телегах, сцепившихся оглоблями где-нибудь на Солдатской улице. Всё-таки живой человек рядом и есть ему до тебя дело! Ночью тяжелее. Поднималась тяжёлая, звериная какая-то тоска, которую днём удавалось загнать подальше в сердце. Так невыносимо тошно и одиноко становилось, что хотелось вопить, бежать без оглядки. Лариса, содрогаясь всем телом, кусала угол подушки, сжимала маленькие кулачки, задавливая крик, чтобы не всполошить маму и Тасю. Подбегала к тёмному окну, за которым шелестела берёза и тополь грозил небу голыми узловатыми сучьями. Может, убежать, как тогда? Догонят, воротят. Где теперь Сергей Сергеевич, доволен ли молодой женой? Лариса глядела в зеркало, ревниво сравнивая себя с неизвестной, никогда не виденной соперницей. Чем та лучше, помимо богатства? Возможно, она красива, умна, блестяще образована, умеет достойно держаться, как подобает истинной аристократке. Однако, паратовская жена может оказаться ничем не примечательной дурнушкой, пустышкой. — Да ведь у неё главное есть! — изводилась Лариса, буравя глазами отражение. — Денег куры не клюют, кому дело до недостатков? Из зеркала смотрела осунувшаяся, бледная женщина с обозначившимися тёмными кругами под глазами. Ничегошеньки за душой нет, кроме гордости. Ничего не знает, не умеет, поговорить с ней не о чем! На одних романсах далеко не уедешь. Богатств не имеется, потому Паратов отверг её. Огромное значение имеют деньги, они человека заслоняют. Маменьку взять: будь у Карандышева миллионы, разве б шёл он у неё за второй сорт? Угодливо махала бы перед ним хвостом, невзирая, какой он человек. А коли ни гроша за душой, то ты для Хариты Игнатьевны никто, какими бы добродетелями ни обладал. Великое дело — золото! Лариса, хоть не признавала его власти, всё же не бедному Карандышеву подарила сердце, но кутиле Паратову. Ах, как неистово, слепо она его любила! Мотовство и позёрство принимала за достоинства. Падкая на мишуру, на внешний блеск, не разглядела за ними настоящего — безжалостного, готового сломать чью угодно судьбу ради минутной прихоти. Она по-детски доверилась Паратову, жизни не пожалела б за него, а он лишь поиграл её чувствами. Ему всё равно, что случилось с Ларисой после пикника: наложила ли она на себя руки, как грозилась, вернулась ли к жениху или же приняла предложение купцов, готовых, подобно коршунам, накинуться на опозоренную и теперь доступную добычу. Откупился, уехал со спокойной душенькой. Да разве в одиночку нанёс он Ларисе удар, от которого она оправиться не может? Вася, почти братом считавшийся, в трудную минуту прошёл мимо, отказался поддержать, отговорившись кандалами. Вместе росли, она все тайны девичьи ему поверяла, а тут вдруг какие-то кандалы. Слово купеческое! Затем самонадеянный Кнуров с предложением. Её, как вещь, просто и подло за спиной разыграли в орлянку. Васенька, товарищ детства, поставил её на кон, как уличную девку, да не ему счастье выпало. Кнуров, давно разведывающий — как бы подобраться к приглянувшейся девушке, получил возможность безнаказанно заполучить её, прикрываясь благовидным предлогом: опозоренной девице покровительство оказывает. Держался учтиво, но глаза — довольные, хищные, выдавали истинные намерения. Настоящий вепрь! А она забава, игрушка, не могущая иметь собственного мнения. Всё нарочно подстроили, вдоволь насладились её унижением. Напрасно, дескать, думать, будто неприступная Лариса Огудалова не покупается за деньги, — очень даже покупается, надо только подвести к такой черте, за которой позор и смерть. — Нет ничего такого, чего купить и продать нельзя. Меня можно… продать! Посмеялись, раздавили, договорились — а Карандышев все карты спутал. Не учли игроки, что он, осмеянный и оплёванный ими, вздумает отстаивать своё человеческое достоинство, мстить за оскорбление. Да перед кем отстаивать? Мужчины, властелины жизни, оставили женщину одну — пускай думает. Да и Лариса в тот час недалеко ушла от погубителей, сорвав на Юлии Капитоныче душившую её досаду. Она, растоптанная, сама принялась пинать другого, высказывая ему колкости в лицо. А настоящие-то обидчики не дождались от неё уничижающей правды. Карандышев пришёл к ней, как побитая собака, когда она уже вычеркнула жениха из своей жизни. Что ей его прощение и мольбы, когда она разглядела его ничтожную душонку! Даже хорошо, что не дошло до свадьбы, невыносимой получилась бы их совместная жизнь. Она яркая птица, вся в устремлениях, он потрёпанная ворона рядом с ней. Хороша парочка! Ей хотелось видеть сильного мужчину, а не слабака, терпеливо сносящего любые унижения, — только не прогоняй. Она презирала Карандышева за нелепые попытки подпрыгнуть до уровня бряхимовских денежных мешков, за мелочность, за низость стремлений, за то, что видела в нём схожесть с собой. Отныне всё кончено. Юлий Капитоныч открыл ей глаза на истинное положение вещей, между ними возникли даже нотки взаимопонимания, но обратного пути нет. Она неживая теперь. — Матушка-заступница, хоть Ты научи, наставь! Как позабыть его, как найти покой? Мудрые всепонимающие очи Богородицы на образке немного успокаивали, давали силы выстоять перед еженощными тревогами. Чёрная немочь-змея присосалась к сердцу, не выгнать её. Каждый вечер Лариса принималась беспокойно ходить по дому, предчувствуя очередную невыносимую ночь. Дела валились из рук, гитара замолкала, стоило взять на ней пару аккордов. — Полно суетиться! — прикрикнула маменька. — Что ты, ровно зверь в клетке? — Не знаю, куда себя деть, — стенала Лариса, прижимаясь лбом к оконному стеклу. — Глупость из тебя лезет. Развеяться надо. Вот погоди ужо, попросим Васю… — Не надо Васи! — замотала головой девушка, и вдруг отпрянула испуганно, разглядев что-то в вечернем сумраке. — Ой! — Что ты? — забеспокоилась Огудалова. — Там стоит кто-то. Бесстрашная Харита Игнатьевна подошла к окну, потеснив дочь, вгляделась в пронизанную изморосью мглу. — Фу ты, ворона пуганая! Разве не узнала? — досадливо махнула рукой. — Городовому*** жаловаться надо, он его живо турнёт. — Кого, мама? — Карандышева твоего! — покривилась Огудалова. — Разве он давно сюда ходит? — округлила глаза Лариса. — А ты не знала? Почитай каждый вечер тут как тут. — Я не видела, нет… — пролепетала девушка вмиг онемевшим языком. — Постоит и уйдёт восвояси. Пропал человек. Со службы выгнали взашей. Пить ещё начнёт, дурное дело нехитрое. — Я его погубила. — Будет не дело-то молоть! — осадила маменька. — Сам он себя сгубил! — Я! — настойчиво ответила Лариса. Карандышев действительно не первый вечер проводил под окнами Огудаловых, приходил в надежде хоть одним глазком увидеть Ларису. Если бы его прогнали с добровольного поста, как безродного пса, он явился бы опять, в любую погоду. Ларису не вернуть, но с него довольно знать, что она жива, ничего с собой не сделала. Сердце падало от любви и непереносимой жалости. До слёз в глазах смотрел он на дорогие окна, пока тьма и холод не вынуждали уйти прочь, до следующего дня. Юлий Капитоныч стал тенью, всеми отвергнутой. По городу спокойно не пройти — пальцем тычут: — Вон тот Карандышев, от которого невеста сбежала! — Каторга по нему плачет! В самом деле, лучше сгинуть в Сибири, чем метаться здесь, всюду натыкаясь на неприятие. Вырваться бы из Бряхимова, да нечто прочнее любых цепей удерживало Карандышева — Лариса. Пока она тут, ему никуда податься нельзя. Робкую надежду лелеял: вдруг девушка заметит, простит его? Задувает ветер октября, треплет гибкие ветви берёзы. Карандышев покорно ждёт, стережёт Ларисин сон, готов в любую минуту ринуться на помощь при первом признаке опасности. Тишина. Изредка раздастся в ночи собачий лай, процокают по мостовой копыта, продребезжат колёса, либо затянет песню припозднившийся гуляка. Горят в небе безмолвные созвездия, свидетели всех страстей человеческих. Жди, жди, Юлий Капитоныч. Как знать, возможно, стойкое ожидание твоё не напрасно. * Судебный следователь — в Российской империи должностное лицо, состоявшее при окружных судах для производства предварительного следствия. Должность учреждена указом от 8 июня 1860 г. Назначался Императором по представлению министра юстиции. ** В Российской империи попытка самоубийства считалась преступлением и подлежала наказанию. Автор на свой страх и риск посмел определить меру взыскания Ларисиного проступка. *** Городовой — низший чин полицейской стражи в столичных, губернских и уездных городах в Российской империи с 1862 по 1917 год.