***
Я стоял возле окна в гостиной, грыз очередное яблоко и с высоты своего восьмого этажа наблюдал за прохожими. Вот уже четвёртый день, начиная с понедельника, в городе стояла на удивление хорошая погода: тепло, солнечно, ни единого намёка на знаменитые питерские дожди. Люди, видимо, охренев от свалившегося на них счастья, нежились в лучах столь редкого здесь осеннего солнца. Что ж, пока первая учебная неделя казалась вполне себе неплохой. Математичка и физичка особо не мучили меня (может, у меня на лице написано, что я кретин?), а остальные уроки, как правило, проходили гладко и без эксцессов. Отдельным подарком судьбы оказалось то, что в гимназии учились на пятидневке — у меня появлялся дополнительный день для занятий литературой (ну или физикой) и для обустройства квартиры. В минувшее воскресенье папа уехал обратно в Воронеж, и с тех пор я уже успел сполна хлебнуть суровых радостей одиночества: теперь мне приходилось самостоятельно распаковывать вещи, ходить в магазин, прибираться, готовить… С последним пунктом было больше всего проблем. Пока у меня получались только чай, яичница, мытые яблоки и горелая гадость в самых разных вариациях. В общем, хуйня эта ваша взрослая жизнь, если честно. Чтобы как-то скрасить свои серые будни, я позвал в гости Димку и Серёгу, а пока решил заняться домашними делами. Заметив, что тапочки уже прилипают к полу, а на слое пыли можно писать матерные слова, я заставил себя сделать уборку. Потом пришлось разгребать груду нераспакованных вещей, которые мне привезли ещё во вторник. В первой же коробке обнаружился небольшой металлический чемоданчик, открыв который, я увидел разобранную клюшку для гольфа, несколько передвижных лунок и два мяча. Мини-гольф. Отлично. Именно то, что нужно для жизни, когда у тебя нет ни половины посуды, ни нормального пылесоса, ни тёплой одежды на осень. Спасибо, пап, от души. Вздохнув, я взялся за большой свёрток, в котором оказался деревянный резной сундучок. Я отодвинул изящные задвижки, распахнул крышку и уставился на содержимое. Да, у кого-то, надо признать, неплохое чувство юмора: с одной стороны на красной бархатной ткани лежало подарочное издание «Преступления и наказания» Достоевского, а с другой стороны — топор. Креативненько. Я повертел топорик в руках, и чуть было не уронил его себе на ногу, когда по квартире разнёсся жуткий вой дверного звонка. Не знаю, почему бывшие хозяева решили, что поставить звуки сирены (в самом прямом смысле) вместо нормального сигнала — это отличная идея, но дарёному коню в зубы не смотрят, поэтому приходилось терпеть. Я с трудом открыл входную дверь, отметив про себя, что замок всё-таки лучше бы сменить, пока его не заклинило окончательно и я не оказался заложником в своей же квартире. — Ну и звоночек у вас, — пробормотал Серёга, заходя в прихожую. — Так и заикой стать можно, — добавил Дима. — Он остался от предыдущих жильцов, — извиняющимся тоном сказал я. — Это папины хорошие друзья, и мы у них вроде как бесплатно живём, поэтому пока так. — Вон оно что. А ты чего с топором? — с подозрением покосился на меня Матвиенко. — Вещи разбираю. Только, похоже, большая часть коробок — это подарки от папиных клиентов. Видимо, родители мне не то прислали. — А где они сами? — поинтересовался Димка и огляделся по сторонам, будто ждал, что они выскочат из шкафа. — Они ещё в Воронеже, они там почти до конца года, — объяснил я. — Потому что… Потому что так получилось. Хотя ко мне вроде как скоро сестра должна приехать. Почти весь вечер мы болтали, смеялись, ели пиццу, разглядывали хлам из коробок и даже опробовали мини-гольф. Парни рассказали мне много интересного про гимназию и преподавательский состав (хотя, казалось бы, куда интереснее?). — Добровольский — самый крутой учитель литературы за последние лет десять точно, — говорил Дима. — Но в прошлом году его чуть не уволили из-за жалобы родителей одной девочки: оказалось, что они с января крутили роман, а потом она от него залетела. — До сих пор никто не знает, почему его оставили, — вставил Серёжа. — Вроде, кто-то сверху вмешался. — Возможно, просто боялись потерять ещё одного препода, — пожал плечами Димка. — Наша русичка в прошлом году в дурку загремела, ей всё мерещилось, что её преследует какой-то лысый мужик. Я вот даже не удивлён. — Ещё говорят, что и директор, и физик — геи, — продолжал Дима. — Ну, про директора — это точно правда, — вмешался Серый. — А вот про Попова разные слухи ходят: кто-то говорит, что он гей, а кто-то его даже с женой и дочерью видел… А вот это уже по-настоящему удивительно.***
Я решил-таки последовать совету Павла Алексеевича, поэтому после последнего урока в пятницу направился в двести пятый кабинет, занял единственную свободную парту в конце класса и выжидающе замер. Через минуту после звонка (ай-ай-ай, опаздываете, господин учитель) в класс вошёл Арсений Сергеевич. Он на ходу поздоровался, бегло оглядел свой родной одиннадцатый «А», на мгновение задержал на мне взгляд своих неестественно-синих глаз — по спине уже привычно побежали мурашки — и начал урок. С первых же минут стало понятно, что он действительно был всеобщим любимчиком, и уроки вёл так же интересно, как и ту мою импровизированную лекцию. Его слушали, что для молодого школьного учителя большая редкость. А я не столько слушал, сколько наблюдал. Наблюдал и всё никак не мог понять, нравится он мне или нет. Честно говоря, раньше я никогда не сталкивался с тем, что не могу оценить человека, обычно мне всё было ясно с первого же взгляда, причём в дальнейшем я своё мнение не менял, вот хоть убей. Но Арсений Сергеевич, очевидно, стал для меня тем самым исключением, которое только подтверждает правило. Я смотрел на него, вспоминал его манеру общения с людьми, и в голове у меня невольно возникало слово «выпендрёжник». Британцы, наверное, назвали бы его flirty, а французы или Лев Николаевич Толстой — courtisé. Но мне как-то ближе было родное русское «выпендрёжник». А ещё ему подошло бы «модник». И «шмоточник». И… Погружённый в свои мысли, я не заметил, что прозвенел звонок, класс понемногу опустел, а Арсений Сергеевич по-кошачьи тихо подошёл к моей парте. — Что, собственных уроков уже мало? — негромко спросил он, заставив меня вздрогнуть. — Надо же как-то навёрстывать, — откликнулся я. — А то по три дополнительных занятия в неделю с вами я не переживу. — Прямо не переживёшь? — уточнил он, буквально гипнотизируя меня взглядом. Вполне вероятно. — Я имел в виду, что могу не справиться с нагрузкой, — торопливо поправился я. — Может, хотя бы два занятия в неделю, а в пятницу я буду ходить сюда? Арсений Сергеевич взял с парты мою тетрадь и пролистал её. — Вторая половина лекции тебе чем-то не понравилась? — усмехнулся он. Нет, просто всё это время я какого-то чёрта пялился на вас вместо того, чтобы записывать. — Я потерял нить рассуждений. — А вы это разве не проходили? — спросил мужчина. — Где-нибудь четыре репетитора назад? — насмешливо добавил он. — Четыре репетитора назад у нас в школе вообще не было физики. Учителя долго не могли найти. Предыдущего я довёл до нервного срыва, — смущённо признался я. — И почему я не удивляюсь? — пробормотал он. — Ладно, Антоша, в понедельник и среду будем заниматься индивидуально, по пятницам будешь ходить сюда. Посмотрим, что из этого выйдет. Антоша. АНТОША. Да меня уже лет пятнадцать так никто не называл. — Спасибо, до свидания, — торопливо сказал я и поспешил удрать, пока Арсению Сергеевичу опять не взбрело в голову трогать меня за руки или за какие-нибудь другие части тела. Не глядя по сторонам и не оборачиваясь, чтобы вновь случайно не увидеть наблюдающую за мной фигуру в окне (вот так и начинается мания преследования), я вышел за пределы школы. Что ж, в одном я точно не ошибся — этот год действительно будет интересным. По крайней мере, понедельники, среды и пятницы.