***
В гимназию я явился в половине девятого. В голове был туман, в душе — лёгкая тоска, а в кармане — конфетти. На всякий случай. — Здрасте, — я сунул голову в приоткрытую дверь кабинета литературы. — Хуясте, — откликнулся Павел Алексеевич. — Заходи уже. Какой тёплый приём. — Ты ведь у нас теперь уже дважды победитель регионального этапа Всероссийской олимпиады? — Добровольский рылся на своём столе, как всегда захламлённом и белом от разложенных всюду бумаг. — Бля, точно… — Что? — Что? — Ладно, — он усмехнулся. — Во-первых, я тобой горжусь. Во-вторых, я хотел предложить тебе поучаствовать в одном конкурсе, который может потом помочь при поступлении. Ты же к нам на журфак собрался? — Ага, — я взял брошюру, которую он мне протягивал. — Не знаю, правда, хватит ли тебе на всё времени в выпускном классе… — Я решу эту проблему, — деловито кивнул я. — Сложно, наверное, решать проблемы, если ты сам проблема? — усмехнулся Павел Алексеевич. — Легко, я ведь и думаю, как проблема, — парировал я. — Вы, кстати, позвали меня сюда в выходной, просто чтобы сказать о конкурсе, до которого ещё четыре месяца? — Нет. Я позвал тебя, потому что мне скучно, — без обиняков ответил он. — Чай будешь? — Буду, — обиженно сказал я. — Я вообще-то из-за вас позавтракать не успел. — У меня есть торт. Хочешь? Или ты худеешь? — он окинул беглым взглядом моё тощее тело, которое бабушка любя называла «суповым набором». — О, тортик! Заебись, — я оживился. — В смысле буду, — поправился я. — Слава Богу, хотя бы один адекватный человек! — Павел Алексеевич картинно сложил руки на груди и возвёл глаза к небу. — А то все на диетах, никто пожрать нормально не даёт. Мне в голову вдруг пришла шальная мысль. — Поздравляю! — воскликнул я и эффектно подбросил над его головой конфетти. — За семнадцать с лишним лет вы первый человек, который назвал меня адекватным! — Что, прям первый? — с сарказмом переспросил он, задрав голову и глядя, как кусочки разноцветной бумаги, плавно кружась в воздухе, осыпаются на его лицо, волосы, одежду и рабочий стол. — Удивительно, правда? — Ага. Так что вы, можно сказать, лишили меня девственности в этом смысле, — заметил я, радуясь про себя, что у Павла Алексеевича есть чувство юмора. — А в прямом смысле тебя лишил девственности Арсений Сергеевич, да? — хмыкнул Добровольский. — Что? — Что? Вот тебе и чувство юмора. Некоторое время мы молча разглядывали друг друга: я отходил от шока, а он смотрел на меня с нечитаемым выражением лица. А потом рассмеялся. — Не бери в голову, я сегодня не особо удачно шучу. Тебе с сахаром? Ну, Павел Алексеевич, знаете, в каждой шутке…***
— Если ты не хочешь сейчас идти к Гене, то иди к Арсению Сергеевичу, — предложил Серёга, а затем ухмыльнулся и добавил: — У него как раз сейчас классный час, произведёшь фурор. — Я что, похож на дебила? — я на секунду задумался. — Ладно, я похож на дебила. Возможно, я и есть дебил. Но не настолько же. — Тогда иди к Гене, — настаивал Матвиенко. — Иначе я назначу штрафной. — Да, лучше иди к ней, — подхватил Димка, — а то в прошлом году я просрочил один фант и в итоге танцевал стриптиз перед директором. Собственно, так мы и выяснили, что он гей. — И тебя после этого не выгнали? — поразился я. — Я же говорю — гей, — пожал плечами Серёга. Интересно, а мне так же повезёт?***
— Здравствуйте! — громко поздоровался я, заходя к Генриетте Владимировне. В одиннадцатом классе мне, как ни странно, ещё не довелось побывать ни у завуча, ни у директора, поэтому здесь я был впервые. Её кабинет находился на третьем этаже, который я до этого момента считал необитаемым, и представлял собой неуютное квадратное помещение, в которое, кажется, не считали нужным проводить отопление. — Шастун, — констатировала Генриетта Владимировна, неодобрительно поглядев на меня поверх очков в роговой оправе. Я поёжился: почему-то с детства недолюбливал учителей, которые знают всех учеников школы поимённо. На моей памяти это ещё никогда ничего хорошего не предвещало. — Он самый, — с достоинством произнёс я. — Генриетта Владимировна, скажите, а вы любите стихи? — Нет, — лаконично ответила она. — Жаль, — искренне сказал я. Шансы свести всё к шутке таяли буквально на глазах. — Однако я всё же прочитаю, вдруг вам сейчас понравится. По лицу завуча было понятно — не понравится, поэтому я мысленно перекрестился и с чувством процитировал: Недавно тихим вечерком Пришел гулять я в рощу нашу И там у речки под дубком Увидел спящую Наташу. Вы знаете, мои друзья, К Наташе вдруг подкравшись, я Поцеловал два раза смело, Спокойно девица моя Во сне вздохнула, покраснела; Я дал и третий поцелуй, Она проснуться не желала, Тогда я ей засунул хуй — И тут уже затрепетала. — Это всё? — обманчиво тихим голосом спросила Генриетта Владимировна, словно проигнорировав две последние строчки. — Нет, — зачем-то соврал я и выдал: Эй, онанисты, кричите «Ура!» — машины ебли налажены, к вашим услугам любая дыра, вплоть до замочной скважины!!! — Теперь всё? — ещё тише поинтересовалась завуч. На самом деле «всё» было ещё после первого стихотворения, но, как говорится, Остапа понесло: Ветер веет с юга И луна взошла, Что же ты, блядюга, Ночью не пришла? Не пришла ты ночью, Не явилась днем. Думаешь, мы дрочим? Нет! Других ебём! — А вот на этой оптимистической ноте, пожалуй, я и закончу, — выдохнул я, чувствуя, что через минуту закончу не только читать стихи, но и учиться в этой школе. Генриетта Владимировна, судя по выражению лица, пребывала в той стадии бешенства, когда человек кажется абсолютно спокойным и его истинное состояние выдаёт только чуть дёргающийся от ярости глаз. — Выговор, — по тону её голоса было ясно, что ещё чуть-чуть, и она начнёт бесконтрольно убивать. — И месяц отработок. Вон из кабинета. А вы немногословны. Я уже открывал дверь, когда мне в спину полетело: — И чтобы не смел больше приближаться к моему сыну.***
— Ты уверен? — я скептически посмотрел на реактивы, которые Дима держал в руках. — Процентов на девяносто, — он круговым движением помешал какую-то прозрачную жидкость в пробирке. — Значит, есть примерно десять процентов вероятности, что школу просто снесёт ко всем ебеням? — Заманчиво звучит, правда? — с ухмылочкой спросил Димка. — Да ладно, не боись, ничего особенного не произойдёт. Это был вечер субботы, мы сидели в кабинете химии и под чутким руководством учителя и лаборанта помогали приводить в порядок колбочки, пробирки, какие-то жидкости и порошки, названия которых мне, троечнику, ни о чём не говорили. После того, как мы выполнили по два фанта, нас обоих наказали месяцем отработок, и Серёга не присоединился к нам только потому, что к тому времени уже четыре дня сидел под домашним арестом. Впрочем, Генриетта Владимировна, сама того не зная, существенно упростила Диме выполнение последнего фанта. — А ты когда собираешься выполнять свой третий? — Поз воровато оглянулся по сторонам. — Арсений Сергеевич сегодня здесь. — Знаю, — я понизил голос. — Мне нужно морально подготовиться, я ещё после своего литературного вечера не отошёл. — Решайся быстрее, — Дима украдкой спрятал пробирку под парту. — Он всё-таки помоложе и посимпатичнее директора будет. — Придурок, — беззлобно прошептал я и толкнул друга под локоть.***
В размышлениях о своём последнем задании я даже не заметил, что умудрился уйти из школы без портфеля. Пришлось возвращаться. Я поднялся на второй этаж, распахнул дверь в рекреацию и обомлел. По всему помещению на высоте примерно в тридцать сантиметров от пола клубился густой белый туман. Он шёл из-под двери кабинета химии и расползался по коридору. Выглядело это довольно жутко. — Вот ведь Уолтер Уайт хуев, — тихо пробормотал я. Я бестолково топтался на месте, не зная, что делать. Дима, конечно, убеждал меня, что этот туман совершенно безвреден, но с другой стороны, он же говорил, что дальше учительского стола эта дрянь не расползётся, а вон что получилось. Выбор у меня был невелик: идти либо к вечно бухому дворнику, либо к Генриетте Владимировне, либо к Арсению Сергеевичу; больше никого в школе уже не было. Глубоко вздохнув, я ломанулся к классу физики, высоко вскидывая колени, как цапля на болоте. — Добрый вечер, — сказал я, вваливаясь в кабинет физики в сопровождении маленького белого облака. Я диспетчер. — Привет, — машинально откликнулся Арсений Сергеевич, а затем поднял голову, заметил туман и с ужасом добавил: — Бля-я-ять… Следующие полчаса мы с Арсением Сергеевичем носились по всем подряд кабинетам и открывали нараспашку окна и двери. — Это было круто, — заметил я, глядя, как он выливает раствор и пересыпает его каким-то порошком. — Жутковато, но круто. — Ваши фанты скоро доведут Генриетту Владимировну до сердечного приступа, — улыбнулся репетитор. — Так ей и надо, — горячо возразил я, но быстро опомнился. — Подождите, вы всё знаете? Он лишь рассмеялся и укоризненно покачал головой. Некоторое время я сидел на парте, молча любовался его руками и пытался прогнать от себя пошлые мыслишки касательно всех тех вещей, которые он мог бы ими сделать. — Спасибо вам. Если бы не вы, я бы, наверное, после этого случая все субботние вечера вплоть до июня провёл на отработках. — А я уезжаю в июне, — вдруг произнёс Арсений Сергеевич и потупился. — Куда? — полюбопытствовал я без всякой задней мысли, всё ещё залипая на его руки, все в выступающих венах. — В Пасадену, — мужчина сосредоточенно смотрел на остатки раствора. — Буду получать PhD. — Надолго? — упавшим голосом спросил я. — На пять лет, — негромко ответил он, и это прозвучало как приговор. — Поздравляю, — убито проронил я. — Вроде всё, — он вылил последние капли из пробирки, выпрямился и наконец посмотрел мне в глаза. Для меня точно всё. — Надо было раньше тебе сказать, — почему-то виновато сказал он. — А когда вы узнали? — В октябре. — Поздравляю, — повторил я настолько неискренне, что самому от себя стало тошно. В воздухе повисло тяжёлое парализующее молчание. Мы были вдвоём в полутёмном кабинете химии. Я слез с парты и приблизился к нему почти вплотную. Арсений Сергеевич смотрел настороженно, будто ждал, что я его ударю. Я подошёл уже неприлично близко. Запах его парфюма опьянял хуже алкоголя, а моё сердце колотилось так, что я не слышал собственных мыслей. Да их и не было. Я сотни, тысячи раз прокручивал в голове этот момент, но сейчас забыл абсолютно всё. Мужчина же, казалось, оцепенел и не мог пошевелиться. Я посмотрел на него так, словно увидел впервые, и с каким-то рассеянным удивлением отметил, что я был чуть выше него. — Антон… — одно слово сработало как условный сигнал. Я закрыл глаза и поцеловал его. Пару мгновений я просто прижимался к тёплым и сухим губам Арсения Сергеевича, которые чуть отдавали кофе, и внутренне умирал, понимая, насколько это всё было не взаимно. А потом он ответил на мой поцелуй. И вот тогда стало действительно хреново. — Антон… — умоляюще прошептал он, отстранившись. — Не волнуйтесь, это всего лишь очередной фант, — безжалостно солгал я и ушёл прочь, не глядя на него. Сзади отчётливо послышался грохот и звук бьющегося стекла, но я не стал оборачиваться. Я медленно брёл по длинному коридору, в котором всё ещё расползались остатки химического тумана, и жалел, что не могу просто лечь и задохнуться в нём.