***
— У вас есть какие-нибудь жалобы? Проблемы в школе? В общении со сверстниками? Или с родителями? — расспрашивала симпатичная молодая женщина, очевидно, детский психолог. Я влюбился в мужика на десять лет старше себя, я всерьёз начинаю задумываться об убийстве чокнутой***
Я постучал и, услышав негромкое «Войдите!», распахнул дверь. — Здра… — начал я. — Стой, где стоишь! — крикнул врач, пожилой мужчина в очках. Я замер, так и занеся ногу над порогом. — Закрой глаза! — скомандовал он. Я закрыл. — Сделай два шага вперёд! Я сделал. — Дотронься левой рукой до кончика носа! Я дотронулся. — Спасибо, хорошо. Добрый день, проходите, присаживайтесь, — добродушно сказал доктор, мгновенно превратившись в адекватного человека. — Меня зовут Алексей Дмитриевич. Я очень осторожно приблизился, аккуратно отодвинул стул и сел максимально далеко от мужчины. У него на стене висели портреты Путина и Фрейда, и если первый заискивающе улыбался, то второй, видимо, был не слишком рад такому соседству и хмурился. В течение нескольких минут врач задавал мне совершенно рядовые вопросы: от «Любите ли вы свою маму?» до «Рыбак рыбака видит издалека» — что это значит?». При этом он перескакивал то на «вы», то на «ты» и никак не комментировал произошедшее в начале приёма. — Ты считаешь себя ответственным и исполнительным? — Д-да, — нерешительно ответил я. — Отлично, — Алексей Дмитриевич спокойно кивнул, развернулся и… выкинул ручку, которую до этого держал в руках, в окно. — Принеси мне её. Я завис. Ещё немного такими темпами, и следующим моим телефонным звонком будет что-то вроде «говорит поэт Бездомный из сумасшедшего дома». — А она вам очень-очень нужна? Может, я вам лучше свою отдам? Он отрицательно качнул головой, взял со стола другую ручку и сделал какую-то пометку в блокноте. — Какой у тебя любимый праздник? — Новый год, — честно ответил я. Алексей Дмитриевич пододвинулся поближе ко мне (я вжался в спинку стула) и заговорщицки спросил: — А хочешь, мы с тобой сейчас повырезаем бумажные снежинки и украсим кабинет? Мама, мне страшно. — Не особо, если честно, — признался я. — Ну ладно, — равнодушно бросил врач и отодвинулся обратно. — Почему вы решили прийти на приём? — У меня направление от школьного психолога. — По какой причине? — Она заметила у меня порезы, — я показал свои руки. — Только я не сам их сделал, это случайно получилось. Я не стал рассказывать ему о продолжительном сраче между мной и Анной Юрьевной с одной стороны и Генриеттой Владимировной с другой, который предшествовал этому направлению. Доктор рассеянно кивнул и стал заполнять мою карту. — Ну, иногда лучше перестраховаться, хотя сейчас это было зря, конечно, — наконец заговорил он. — Тем более, что психически вы совершенно здоровы. Надо же, а я всё ещё ждал карточек с кляксами, расспросов о том, как прошло моё детство, и игру в ассоциации. — Как вы это определили? — поинтересовался я. — Вы смотрите на меня, как на идиота, а это уже показатель.***
Когда я вышел на улицу, то чувствовал себя так, будто меня только что морально изнасиловали четырнадцать раз. — Молодой человек, извините, вы не подскажете, где улица Шевченко? Рядом стояли женщина с маленькой девочкой. — Честно говоря, без понятия, — я пожал плечами. — Я не местный. — А что это за здание? — она кивнула на больницу. — Психушка, — я передёрнулся. — Вы уверены? — она с сомнением посмотрела на забор. — Абсолютно, — заверил я. — Сам только что оттуда вышел. Женщина покосилась на меня с опаской, схватила дочь за руку и очень энергично потащила её на другую сторону дороги.***
После того, как я принёс трофейную справку от психиатра, мои школьные будни потекли своим чередом. Не считая, правда, того факта, что Генриетта Владимировна переключилась на Арсения Сергеевича и теперь пытала его. Похоже, если в этом полугодии я снова получу трояк по физике, то виновата в этом, как ни странно, будет завуч, из-за которой мой репетитор стал отменять занятия. Маясь от неизвестности, я решил заглянуть после уроков к Добровольскому. Его стол привычно утопал в море листочков, а сам он выглядел ещё более заебавшимся, чем обычно. — Отчёт, — произнёс учитель, увидев мой вопросительный взгляд. — Любимая начальница со своими лёгкими и приятными поручениями скоро сведёт меня в могилу. Если директор не вернётся в ближайшее время, я уволюсь, право слово. А ты чего тут шаришься? — И скучно и грустно, и некому руку подать, — вздохнул я. — И Арсений Сергеевич где-то проебался, — тоскливо добавил я, поразмыслив, что Павел Алексеевич всё равно уже в теме и кричать «Позор педикам!» точно не будет. — Хочешь поговорить об этом? — сочувственно спросил он, с готовностью смахнул со стола часть документов, налил нам чаю, достал вафельный торт, сложил ручки на груди и выжидающе уставился на меня. В тот момент я понял, почему моя сестра всегда называла мужчин бóльшими сплетниками, чем женщин. Я даже как-то растерялся. — Шастун, если ты не начнёшь говорить, диалога не получится, — тонко намекнул учитель через пять минут моего молчания. — Да я просто уже не знаю, что сказать. Впервые в жизни влюбился, причём в мужика, а он то уезжает в какую-то жопу мира, то бухает, то целоваться при завуче лезет, то говорит, что он мне не нужен, то пропадает на неделю… Короче, ни здрасте, ни до свидания, вот тебе хуй на ладошку, будь счастлив! — высказался я. Из всего этого Добровольский, кажется, уловил только одну мысль. — А до этого тебе парни не нравились? — удивился он. — Нет. — Что, и намёков никаких не было? Я задумался. — Однажды на игре в «Что? Где? Когда?» я ответил «огромный летающий фаллос», а правильным ответом, как потом выяснилось, было «жёлтая подводная лодка». Но на этом всё. В кабинет заглянула Генриетта Владимировна. Я с трудом подавил в себе желание перекреститься. — Как успехи с отчётом? — с наигранной заботой спросила она, абсолютно игнорируя меня. — Вашими молитвами! — рявкнул Добровольский, и на душе прямо-таки потеплело от мысли, что я не один терпеть её не могу. — Честно говоря, я и сам не знаю, где его черти носят, — признался Павел Алексеевич, когда Гена ушла. — На звонки не отвечает, в школе бывает какими-то набегами. Мне это всё, конечно, понятно — сам через такое проходил год назад. Съезжу к нему сегодня, а то вдруг он там втихаря ласты склеил. После этих слов я почему-то представил, как Арсений Сергеевич покачивается в петле на манер маятника, а коты ловят его за ноги.***
От Добровольского я выходил в более-менее хорошем расположении духа. Даже если сам мой возлюбленный не объявится, то теперь я хотя бы буду знать, что с ним. — Антон, — вдруг раздался голос сзади. Я обернулся, но никого не увидел. — Антон, — снова позвали меня. Я нервно огляделся по сторонам, прикидывая, какова вероятность того, что я мог слететь с катушек как раз после визита к психиатру. — Антон! В этот раз я заметил, что из соседнего кабинета выглядывает Егор. — Тьфу ты, — пробормотал я, заходя внутрь. — Нахрена так делать, мне чуть плохо не стало. — А ты чего так дёргаешься? — спросил он почему-то шёпотом. — Я аж сам испугался. — Не бойся, я не псих, твоя мама меня проверяла,* — не без сарказма откликнулся я. — Прости её, — жалобно попросил Егор. — Она хотела как лучше… — …а получилось как всегда, — закончил я. — Ты меня только до инфаркта довести хотел или ещё что-то? — Да просто поговорить, пока я маму жду, — сейчас парень выглядел особенно жалко, даже похудел немного, что ли. — Посиди со мной? Я пожал плечами и уселся на ближайшую парту. Он сел на стул. Мне это показалось каким-то безнадёжно-милым. — А на столах сидеть родительское воспитание не позволяет? — с улыбкой поинтересовался я. Паренёк смутился. — Ты ведь тоже говорил, что бабушка с детства прививала тебе хорошие манеры и научила подавать пальто дамам, ещё когда тебе было семь, — напомнил Егор. — Да, но зато дедушка в рот ебал все правила этикета и всю жизнь называл пальто не иначе как «драпиздоном», — хмыкнул я. Он засмеялся в голос, и я невольно последовал его примеру. — Тише, если мама меня увидит рядом с тобой, она нас обоих убьёт, — парень задыхался от смеха, но изо всех сил пытался вести себя тихо. А я бы, кстати, поспорил, кто из нас двоих с Генриеттой Владимировной хуже на тебя влияет.***
Ещё пару дней я не получал от Арсения Сергеевича никаких вестей и продолжал самозабвенно накручивать себя. Однажды в пятницу мы с Пипеткой отправились на наш традиционный ежевечерний моцион: она деловито семенила по улице своими короткими кривыми лапками, а я путался в её поводке и в собственных мыслях. Когда всё наконец прояснится? Когда? В апреле? В мае? В июле? В сентябре? В никогдабре? Ещё немного, и я снова попаду в психушку, но уже на более длительный срок. Задумавшись, я едва не проморгал главное. Возле подъезда меня ждал сюрприз. Такой высокий, стройный, голубоглазый сюрприз. — Какие люди, и без охраны! — умилился я. — Привет, — Арсений Сергеевич выглядел херово, но улыбался. — Есть минутка? — Для вас целых две, — галантно ответил я. — Щас только эту хитрожопую скотину домой отведу. Пока я поднимался до квартиры и спускался обратно, я успел запаниковать, успокоиться, зацепиться поводком за перила, упасть, снова запаниковать, помолиться и понастроить в голове тысячи теорий касательно того, что мне мог сказать Арсений Сергеевич. Когда я вышел на крыльцо, он стоял на верхней ступеньке и, задрав голову, смотрел на звёздное небо. Романтик хуев. — Всё хотите увидеть свою сверхновую? — негромко спросил я. — Я её уже увидел, — ответил он, оборачиваясь ко мне. До меня вдруг дошло, что он подвыпил. Надо же, и я дожил до того момента, когда меня стали подкарауливать у подъезда пьяненькие влюблённые мужики. Он подошёл ко мне почти вплотную. — Я тебя люблю. — Я слышу нотки бухла в вашем голосе. Боже, как всё-таки хорошо, что я втюрился не в девушку: любая на его месте уже бы втащила мне с локтя за подобный ответ. Хотя нет, подождите, наоборот… — Я тебя люблю, — повторил Арсений Сергеевич. — И я пришёл попрощаться. Моё сердце сделало остановочку. Спасибо, что не конечную. — Нет-нет, это не то, о чём ты подумал, — торопливо сказал он, хватая меня за руку. — Просто я уезжаю в командировку, а от гранта я потом откажусь. — Здорово, — неуверенно ответил я, пытаясь отойти от шока. — А куда и на сколько вы уезжаете? И сейчас он такой: «В Антарктиду на двенадцать лет!!! Заебись, да?!». — Всё в ту же Пасадену на три недели. Чёрт, я уже начинал заочно ненавидеть этот город. — Три недели — это звучит обнадёживающе, — заметил я. — А как же ваше предложение… — Я тебя люблю, что бы ты там ни решил, — Арсений Сергеевич не дал мне закончить и поцеловал. Как невежливо.***
Не знаю, сколько мы простояли так, целуясь и обнимаясь под покровом темноты, но в подобных случаях, наверное, времени никогда не бывает вдосталь. — Мне надо идти, — прошептал он. — Да, конечно, — я попытался улыбнуться. — Не переживай, время пролетит незаметно, — Арсений Сергеевич целомудренно поцеловал меня в лоб. «Как покойника», — невольно подумал я. Прощались долго и бестолково, оттягивая момент окончательного расставания. Что-то подсказывало мне, что эти три недели будут самыми тяжёлыми за последний год. — Я буду вам писать, — не выдержал я. — Каждый день. Можно? — Конечно! Можешь хоть бумажное письмо написать, приеду пятнадцатого ближе к ночи, прочитаю, — он рассмеялся. — За три-то недели Почта России должна успеть. Я глядел ему вслед и смутно понимал, что хотя бы сейчас должен чувствовать себя очень счастливым, но у меня почему-то не получалось. В конце концов, страдать никогда не рано.