Имя на серебряном ключе

У Элиота было не так уж много требований к своему хьюманарту. Учитывая, что он вообще изначально не хотел покупать для себя человека, его ожидания были не слишком высоки, и это устраивало как самого Элиота, так и Лео. Лео явно не был идеалом хьюманарта. Он не был приторно-милым, послушным или просто безвольным, как того требовало общество от куколок вампиров; у него была своя гордость, и именно это нравилось Элиоту. То, что Лео был пусть человеком, но гордым человеком. Который не хотел поддаваться. Это делало его особенным среди остальных хьюманартов; Лео просто… Просто был собой. Он не был подлизой. Он не был милашкой. Он не был слишком пошлым или назойливым, он не был слишком подобострастным или еще каким-то — Лео был Лео, и это было главным. Самое же важное было то, что Лео был хьюманартом именно Элиота. — Я уже говорил, Эрнест, — раздраженно произнес Элиот, спускаясь по лестнице. Старший брат шел за ним, не отставая ни на шаг, так что Элиот знал: он его слышит. А то любил иногда Эрнест притворяться, что чего-то недопонял и лишь поэтому сделал все в разрез с желаниями своего младшего братца. Был у него такой грешок: примерно так же Эрнест пропустил мимо ушел просьбу Элиота вообще не создавать для него комнату для игр. — Я уже говорил, — повторил Элиот, — Лео — мой хьюманарт. А значит, мне решать, что с ним будет. — У хьюманартов есть свой долг, Элиот. Каждая вещь должна что-то делать, — не согласился Эрнест. Это была уже далеко не первая его попытка воззвать к вампирскому разуму Элиота — и, конечно, она просто не могла увенчаться успехом. Просто потому, что предыдущие десять тоже не сработали. Хьюманарты действительно были собственностью вампиров: как люди на фермах крови принадлежали герцогским семьям, так и хьюманарты пусть и имели иной статус и особое положение, но оставались людьми. Их указывали в перечне заслуг и владений господина, их могли передавать по наследству и продавать… Но, в отличие от людей на фермах, хьюманарты считались показателем статуса вампира. Элиот прекрасно знал это и принимал такое мироустройство, но он определенно отказывался считать Лео собственностью своей семьи. — Я не буду выходить с ним в ночь, Эрнест, — отсек он. — Ты не играешь с ним, ты не пьешь его кровь, ты отказываешься появляться с ним на приемах и балах, — поправил свои прекрасные локоны Эрнест и усмехнулся. — Тогда уж отдай его нам. Элиот фыркнул. Было понятно, что Эрнест шутит, но все равно становилось неприятно. — И что ты с ним сделаешь? Он же непослушный, — процедил Элиот. — Элли, есть особая прелесть в том, чтобы ломать людей, — погладил себя по плечу Эрнест, вздыхая сладко. — А если удастся переучить его — он будет золотцем. По крайней мере, его можно будет использовать для игр. — Я не собираюсь использовать его для игр, — резко бросил Элиот. — Но на самом деле он не слишком красив, чтобы представлять его другим вампирам. Единственное, что в нем достойно — его глаза, и я прекрасно понимаю, почему ты решил забрать его именно после того, как посмотрел в них, — остановился Эрнест, и Элиот нехотя повернулся к нему. — Но он скрывает лицо. Его нужно привести в порядок, Элли, а то это не хьюманарт, а посмешище. — Это мой хьюманарт, Эрнест, — мазнул языком по ставшим сухими губам Элиот, и взгляд глаз ледяных его стал тверд. — Поэтому не смей прикасаться к нему, — он почувствовал, как в горле стало горче, и от этого Элиоту даже не по себе стало. Кажется, он произнес это слишком резко, потому что Эрнест вздрогнул, хотя Элиот даже не пытался пустить в ход феромон. Оцепенение старшего брата прошло в секунды, и он, рассмеявшись, потрепал своего Элли по волосам, напевая: — О, наш Элиот заявляет свои права на собственность? Элиот прикусил губу, чувствуя, что краснеет, и торопливо убрал руки Эрнеста со своей головы. Когда так кто-то делал, Элиот становился… милым?.. Да, и это убивало всю его серьезность, что просто по определению не могло нравиться младшему Найтрею. Ведь сейчас он был по-настоящему серьезен, а Эрнест этого не понимал. — Может, и так, — процедил Элиот, поправляя белый ворот рубашки. — Как мило. Рано или поздно в тебе должен был проснуться собственник, — стал голос Эрнеста вкрадчивее, а сам вампир склонился к младшему братцу так, что его лицо оказалось прямо напротив лица самого Элиота. — Ты же Найтрей. — Я серьезен, Эрнест! — почти рыкнул тот. — Да, это очаровательно. Ты взрослеешь, глядишь, скоро и за комнату мне спасибо скажешь, — подмигнул ему Эрнест и, окончательно испортив прическу Элиота еще парой касаний, удалился, почти мгновенно исчезнув из поля зрения. Элиот недовольно начал возвращать свои торчащие теперь клочьями волосы на место, но выходило это не очень, поэтому он поспешил к себе в комнату. Там было и зеркало, и масло, что не могло не радовать. А еще там был Лео, и вот его голосу, раздавшемуся из-за спины, Элиот не сразу обрадовался. — Что случилось? Упал с гардины, пока пытался висеть на ней? — протянул Лео. Элиот недовольно показал клыки: — Очень смешно. Что ты тут делаешь? — Ты сказал, что у меня свободное передвижение по поместью, — фыркнул Лео, откладывая книжку, которую держал в руках, на столик неподалеку, и встал с кресла, к Элиоту тихо подходя. Его лица, как и всегда, не было видно, и это все так же, как и раньше, сбивало Найтрея с толку. — К тому же, ты сам сказал, что восемнадцатый том «Святого Рыцаря» у тебя, а мне именно он был и нужен. Он остановился на расстоянии вытянутой руки от вампира. Его очень наглое для человека поведение все еще немного сбивало с толку Элиота, пусть он и повторял себе: ты сам этого хотел. Вместе с этим Элиот был рад иметь подле себя кого-то честного и откровенного, кого-то, кто не будет лебезить перед наследником древнего вампирского рода Найтрей. Элиот глянул на столик. Он хорошо видел в приглушенном свете, что да, это восемнадцатый том «Святого Рыцаря»… И ему было не жалко дать его почитать своему хьюманарту. Было только одно но. — Ты же не выронил закладку? — сощурился Элиот. — Какую закладку? — вопросом на вопрос ответил Лео, и было не понять, шутит он или говорит серьезно. Элиот сглотнул и недовольно чуть не зарычал. Ему совсем не хотелось перечитывать некоторые части этой книги, так как они наложили неприятный отпечаток на его фанатское естество, так что такие слова Лео его вовсе не порадовали. — Ты выронил закладку?.. — почти с угрозой сказал он. — Но я запомнил страницу, — пожал плечами Лео, подтверждая догадки Элиота. — Ле-е-ео… — начал тянуть Элиот, но не успел договорить: Лео сделал шаг к нему и, странно скривившись, пробормотал: — Ну у тебя и прическа. Элиот непонятливо на него уставился, а в следующий миг опешил: Лео, закатав рукава, взял бутылочку с маслом, вылил немного на свои руки и запустил свои пальцы в волосы Элиота, всклокоченные и непослушные. У него были длинные тонкие пальцы, а еще — горячие, горячее, чем сам Элиот. У него возникло столь странное желание закрыть глаза, которому он смог воспротивиться, но вот отрицать то, что прикосновения Лео были приятны ему, не было сил. Лео был совсем близко к нему, и теперь Элиот даже мог разглядеть его лицо за темными волосами. Он даже видел отблески золота в его фиолетовых глазах — и, как и в прошлый раз, у Элиота Найтрея просто перехватило дыхание. — Ну, так получше, — наконец проронил Лео, словно не заметив остекленелого взгляда вампира, и убрал руки с его головы. Элиот среагировал мгновенно, еще сам не понимая до конца: он взял его запястье и потянул к себе, к лицу, тут же почувствовав, что Лео сопротивляется. Запах Лео не менялся: он все так же пах дождем и грозой, и это определенно нравилось Элиоту. Но ему нужно было отпустить руку хьюманарта, который, видимо, заволновался от такого действия, а когда Элиот прижался губами к его ладони, его пальцы сомкнулись в кулак. Элиот опомнился и отпустил его руку, и Лео выдохнул. — Какая страница, Лео? — произнес Элиот немного надорвано, смотря, как Лео губы поджал. — Сто восемьдесят третья, — ответил тот как-то тоже гулко — или это Элиоту послышалось, показалось?.. Он не знал наверняка, но понимал, что рано или поздно с этим разбираться придется. Потому что, по правде говоря, ему никогда не говорили, что прикосновения человека, пусть и хьюманарта, могут оказаться такими приятными.