Имя на серебряном ключе

Это был первый раз, когда Элиот так сильно испугался за человека. Лео был его хьюманартом. Кто такие хьюманарты? Лишь собственность, которая вписывается в бланки на своих хозяев рядом с их заслугами, не более. В наилучшие дни — свежая, живая кровь, возможность пить ее из человеческой плоти, а не из пакетов; в не менее приятные дни — покорные рабы и наложники, которые позволяют делать с собой… совершенно все. Лео не был таким. Он не был… хьюманартом. Таким, каким должен был бы быть хьюманарт: он не подчинялся, у него было свое мнение, он смел противоречить вампирам даже тогда, когда его сковывало от страха. Лео был действительно особенным, но он все еще оставался человеком. А все жертвы боятся хищников, которые их пожирают. Люди не исключение. Он попытался отбиться и даже смог ударить Элиота по лицу, но силы в его руках было еще меньше, чем обычно. Он был ослаблен, но продолжал отбиваться — хотя бы потому, что сейчас его руки не были связаны. И закончил лишь тогда, когда Элиот Найтрей, потомственный вампир, наследник, уложил его в свою постель. Она была мягче; она была чище, она была не такой горячей, потому Элиот накрыл его одеялом, а потом взял за руки, что легли на него, своими ледяными. Взгляд арта был забитый, но в то же время такой, что казалось: он никогда не забудет то, что с ним сделал Винсент. Вряд ли такой… обработке подвергались человеческие отпрыски в Доме Фионы: уже сейчас Элиот видел, как менялась внешность, как погибали повадки и блеск в душе арта после пары часов под воздействием феромона; и ему было правда страшно представить, что случилось бы, приди он слишком поздно. Винсент умел останавливаться, но делал это редко — а потому Найтрей-младший сжимал своими ладонями ладони Лео, чувствуя его теплые пальцы в своих руках. Они все были на месте — и Элиот никогда еще так не радовался тому, что все осталось как прежде. Он знал, что люди предпочитают спать по ночам, а дневной образ жизни сменили лишь потому, что у них не было выхода. Так что Лео скоро должен был заснуть, но его глаза, прекрасные глаза, лишь наливались странной пустотой, когда Элиот смотрел в них. Арт был словно бы не здесь, а где-то далеко — там, где его душа не терзалась так сильно. А своего хозяина он будто не видел вообще. От мысли этой Элиоту стало больно: у него заболело в груди, и он, сглотнув, припал к рукам Лео с кроткими и едва заметными поцелуями. Лео будто не замечал этого, а Элиоту было больно — не так, как самому Лео: то, что чувствовал он, Элиоту было не понять никогда. Но тоже — по-иному пусть — ему было отчего-то страшно. Элиоту было так странно осознавать, что он впервые кем-то дорожит — кем-то, кто, быть может, даже не считает его кем-то важным в своей жизни. Прошел день, и Элиот открыл глаза, как только зашло солнце. Слева от него на кровати все так же лежал Лео, лицо его ото сна казалось умиротворенным и спокойным, и даже руки, дрожавшие вчера, были расслаблены. Пальцы сжимали белоснежную подушку; темные волосы, подстриженные Винсентом, разметались по ней, и Элиот осторожно сел на кровати, а после склонился над Лео. У того шевельнулся кончик носа, и он открыл глаза. — Т-ты не спишь, — пробормотал Элиот, и в голосе его послышалось не то удивление, не то облегчение. — Не сплю, — тише, чем обычно, прозвучали слова Лео, и он тоже сел. Не совсем так, как Элиот, правда — он резко, словно боясь чего-то, отвернулся, а потом рукой осторожно накинул то, что осталось от его волос, себе на лицо. Но локоны теперь были слишком короткие. Он попытался снова — не вышло, и тогда обозлено дернул себя за волосы — Элиот еле успел схватить его руку прежде, чем Лео вырвал у себя клок прекрасных иссиня-черных волос. — Они слишком короткие. — Знаю! — отозвался Лео почти зло. Когда Элиот попробовал повернуть его к себе лицом, хьюманарт дернул плечом, пытаясь словно от его касания избавиться, и отвернулся. Не так горделиво, как обычно — наоборот: так отворачивались девушки, когда не хотели, чтобы кто-то видел их слезы. Элиот губы поджал. — Теперь твое лицо открыто. «Теперь я всегда буду видеть твои глаза». — И это знаю, — чуть успокоившись, ответил хьюманарт. — Ты, должно быть, рад, — добавил он позже на миг, и лишь сейчас Элиот почувствовал, что его плечо все еще подрагивает. — Теперь тебе не придется искать отговорок для того, чтобы заглянуть мне под челку. — Это не… — Это да! — отрезал Лео, резко оборачиваясь, а потом внезапно такими холодными руками вцепился в запястья Элиота — да так сильно, что холод дошел, казалось, до ног вампира. — Я помню, что ты купил меня из-за глаз! А еще, — тише, зловещее прошипел он, — я помню, что ты вчера целовал мои руки. Внутри у Элиота все обмерло, а губы стали сухими-сухими. Лео был близко, ближе, чем когда-либо: Найтрей мог увидеть каждое золотое пятно в глубине лиловых глаз арта, таких прекрасных, таких красивых и неповторимых. Тех, которые он полюбил. — Я думал, — попытался спокойно сказать он, но язык не слушался, — ты будешь спокойнее. Я просто хотел помочь. Прости. Он склонил голову, и на лице Лео нечто странное отразилось, будто он не понимал чего-то, будто был шокирован. И оттого, наверное, голос его стал осипшим, а руки — чуть теплее: — Если у человека открыты глаза — он все видит. Даже то, что не хочет. — Я испугался за тебя, — честно ответил Элиот, голову поднимая, и взгляд его вновь встретился со взглядом Лео. И снова в груди разлился мед — а вместе с тем снова стало больно. Словно кто-то кинжалом серебряным ударил Элиота Найтрея в сердце. — Я… — продолжил он, высвобождаясь из ладоней Лео, а потом сам взял его руки и поднес к своему лицу, — я просто не хочу, чтобы с тобой что-то случилось… — Но оно случается, — прикрыл глаза хьюманарт. — Да. Оно случается. Они помолчали. — Я все сделал правильно? — спросил Найтрей. — Что?.. — изумленно переспросил арт. — Я боялся оставлять тебя одного. Я все сделал правильно? Этот вопрос не давал Элиоту заснуть всю ночь. Ему хотелось стоять над Лео, как призраку, и стеречь его; хотелось обнимать, чтобы дать понять, что он рядом, что все хорошо… Хотелось целовать руки и уши, прикрытые глаза. Хотелось слышать его дыхание и чувствовать его на своей коже — и надеяться, что все будет хорошо. Лео осторожно одну руку поднес к лицу, пряча в ней половину, и потупил взгляд. — Да. Наверное. Я не знаю, как могло бы быть иначе, — ответил он честностью на честность, и дышать Элиоту стало тяжело. — Ты не любишь, когда тебя кто-то видит, да? — спросил он напрямую, и его хьюманарт мотнул головой, в ступор вампира вводя. — П-погоди, но… — Я не люблю сам что-то видеть, — поправил его Лео. — Я что-нибудь придумаю, — пообещал Элиот, но ему показалось, что он дал клятву. Дышать становилось все тяжелее, и воздух сковывал горло. Хотелось одного. — Я поговорю с братьями. Честно. — Помнишь, ты дал обещание, что не будешь на мне использовать феромон? — будто не услышал его слов Лео. Ему было непросто проигнорировать то, что сказал Элиот — и так Элиот понял, что прошлый вечер лучше не вспоминать. — Да, — моргнул он. — Пообещай… оп-пять, — содрогнулись губы Лео и застыли в болезненном сечении, — что… не будешь. Просто… — дрогнули его плечи, — просто пообещай. Его сердце стучало, как бешеное, — это Элиот чувствовал по кончикам пальцев, что держал в своей ладони. Он боялся, боялся так сильно, будто вновь вернулся в комнату к Винсенту, а Элиот желал огородить его от всего. От этих воспоминаний тоже. — Обещаю, — сказал он второй раз в этот день. И Лео коснулся своими горячими человеческими губами запястья Элиота, почти обжигая его своим поцелуем. — Спасибо. Элиоту было не так просто осознать это, но он впервые боялся, что что-то повторится так же, как и раньше. Ему правда было страшно за Лео.