***
Элеонор не находила себе места. Томас, бесцеремонно, как возможно только ему, закрыл двери прямо перед ее носом, что-то извиняюще пробормотав. Дескать, сэру Джеффри нужен покой. Дескать, миледи нужно отдохнуть. Отдохнуть! В другой ситуации она схватилась бы за меч. Но сейчас она просто стояла, глядя на закрытые двери. Элеонор сняла перчатку, проведя по лицу, закидывая назад промокшие волосы. А потом бездумно уставилась на собственную ладонь, глядя на мутные струйки, стекающие между пальцев. Она постаралась успокоится, несколько раз глубоко вдохнув и выдохнув. Да. Ей, действительно, нужен отдых. Нужно смыть всю эту налипшую грязь. Нужно снять дублет и плащ и просто привести мысли в порядок. От нее не укрылся полный страха и смятения взгляд Катарины. Но для этого еще будет время. Да, она уверена, что будет. - Горди! - ее голос был более хриплым, чем обычно, и Элеонор невольно скривилась от этой перемены. Он тут же оказался рядом, дыша тяжело и взволнованно. Она еще раз выдохнула. - Прошу. Проводите баронессу в ее покои. И пришлите ко мне Мэри. Если увидите ее. Она знала, что он ее увидит. Элеонор замечала это раньше. Что-то было между ними, такое хрупкое и невесомое, на что она никогда не обратила бы внимание, если бы не видела, как он сжимает женский платок, так неистово скрывая его в полах своего плаща в той таверне. Сейчас она не могла думать об этом. Ее ноги будто налились свинцом и внезапная усталость сковала все тело. Она развернулась и направилась к лестнице. Каждая ступень давалась тяжело. Единственное, чего ей хотелось - упасть в теплую воду, и пусть даже утонуть, лишь бы смыть всю эту вонь, грязь, тяжесть и чужую кровь. Она почему-то казалась ей особенно зловонной. Разумом Элеонор понимала, что крови больше нет - лишь пара капель на ее плаще. Но ей казалась, будто она вся буквально вымазана этой смердящей жижей. Глядя на свои руки, касающиеся перил, ей казалось, будто с них льются потоки, нет, целые реки алой, горячей, бурлящей крови. На секунду она замерла, прикрыв глаза и снова глядя на свои руки, чтобы только убедиться, что они покрыты лишь дорожной пылью, превратившейся в грязь в это дождливое утро. Когда ей, наконец, удалось добраться до своих покоев, там было тихо. В камине потрескивали поленья. Дверь в личную купальню была приоткрыта, и она видела, как небольшие клубы теплого пара проникают в комнату. Никого не было. Почти машинально она подумала о том, что нужно выдать служанкам в этом месяце чуть больше, чем обычно. Когда Элеонор пыталась расстегнуть кожаные ремни дублета, ее пальцы едва заметно дрожали. Это злило и выводило из себя, но она не позволила бы себе обратиться за помощью. Наконец, справившись со всеми застежками, она сбросила тяжелую одежду, с ненавистью откинув в сторону. Элеонор вдруг взглянула на стену, замерев, сжимая челюсти в неясном чувстве. Этот гобелен выткала ее мать. Свадебный подарок. Отец был изображен на коне, с ярким красным крестом на груди, обнаженным мечом, готовый к бою. Она с отвратительным чувством бессилия поняла, что не может быть такой. Какая бы ненависть и ярость не охватывала ее, ей был отвратителен этот железный запах крови. Брат был слабее. Он удачно женился. Жил далеко и наслаждался семейной идиллией. И никогда не думал стать достойным приемником отцу. Элеонор выхватила кинжал и с рычанием отбросила его в сторону. Она тоже не смогла.***
Позже, сидя в великолепном дубовом чане, выстланном шелком, она позволила себе расслабиться. Погрузить в воспоминания. Делая глоток за глотком великолепного италийского вина, она разрешила себе отбросить эмоции, погрузить в блаженно спокойствие. Ей хотелось думать о Катарине. Но она думала о другом. Много лет назад отец рассказал ей одну вещь. Она тогда болела, жесточайший жар съедал ее. Тогда она, почему-то, не верила, что умрет. Хотя примеры сверстников показывали, что стоило бы. Отец был всегда рядом, вытирая ее хрупкое тело прохладной тканью. И тогда, в пылу бреда, она задала этот вопрос. - Когда... Когда изобрели колесо? Она помнила, как отец замолчал. Замер. Прежде чем ответить. - Ты правда хочешь это знать? Теперь только она поняла, почему. Колесо. Из старых историй она помнила, что у них, в Британии, колесо было символом вечности. Скандинавский Уроборос, который закручивается кольцом, сам себе начало и сам себе конец. - Папа.., - Элеонор никогда не называла так отца прежде. - В какую сторону оно крутится? - Бедное дитя. Я не знаю. Вдруг перед ее глазами встал взгляд его серых глаз. Такой печальный. Только теперь она поняла, что тогда он прощался с ней. И в этих глазах была вся любовь, вся надежда. И прочее показалось ей таким пустяком. Мерзостью. Таким преходящим. Просто правдой и ложью. Она больше не увидит тех глаз. Элеонор выжила. А ее отец нет. Спустя несколько лет его не стало. Он всегда смотрела на нее так, как никогда не смотрел на брата. И теперь она чувствовала, что она подвела его. Элеонор залпом допила вино, тут же перегнувшись через край бадьи, чтобы налить себе еще из кувшина. Она ненавидела купаться со слугами.***
Катарина просто ждала. Вся злость покинула ее. Как и вся решимость. Она поняла, кто был в той повозке. И она хотела знать, что случилось. Хотела разделить это с графиней. Но сейчас было не время. Сенешаль, командир стражи, и, видимо, друг графини был, возможно, при смерти. Ей оставалось только догадываться, что чувствует сейчас Элеонор. Но она ведь коснулась ее щеки? Этот быстрый, грубый жест она хранила в своей памяти. Ее щеку будто до сих пор царапала грубая кожа перчатки. Но ей, Катарине, этот жест показался нежнее самого прекрасного восточного шелка. Ее не забыли. О ней помнят. Для нее сейчас только это имело значение.