Временная шинигами

      С каждым днём Канае-сан становилось всё хуже, Урю гас на глазах, а взгляд ка-чан становился всё печальней. Однако подкосило не это, — однажды я заметила, как родительница, прячась от всех закашлялась кровью. От этого стало страшно. Ведь у мамы моего друга были похожие симптомы — быстрая усталость, тёмные круги под глазами, кашель с кровью и пониженная температура. По поводу последнего я не знала, однако первые три симптома совпадали.       От таких мыслей сердце сначала замирало, а после болезненно сильно билось, ладошки потели, а глаза расширялись от страха. Было страшно. Очень.       Ещё страшнее стало когда заболели и имото, а после я. И если за себя я не волновалась — подумаешь, температура тридцать восемь и восемь, ничего страшного, бывает — то вот за сестёр переживала чрезвычайно сильно. Болезнь отступила столь же быстро как и началась — они заболели в один день и в один выздоровели, стало спокойней.       Моя болезнь проходила дольше, однако это было не страшно — я была достаточно вынослива дабы терпеть это. Боль и переживание глушила в смехе и тренировках, показывать своё волнение семье было нельзя — не хочу, чтобы они переживали ещё и из-за меня.       Откуда-то находились силы не только улыбаться, но ещё и вести себя как обычно, поддерживая друга, дурачась в школе, не давая малейшего повода подумать, что со мной что-то не так. Никто и не заподозрил ничего, не увидел странную ложь, на которую как я считала, раньше была не способна. Оказалось — совсем наоборот.       Видимо сказалась привычка, после любых побоев подниматься и улыбаясь во весь рот, смеяться над всей ситуацией, забывая про боль и не показывая никому. За яркой улыбкой, неловкими и резкими движениями, никто не замечал моих ссадин, просто не обращая на них внимание. Это было мне на руку, не люблю суету вокруг меня. Любая боль, рано или поздно пройдёт, главное — перетерпеть.       Хотя, по поводу никто я погорячилась. Ка-чан заметила. Всегда замечала, видела боль, не покупалась на обманчивую улыбку и смотрела понимающе. Она видела меня насквозь. Видела и понимала, что знаю о её секрете. Вот только, даже я сама не понимала почему молчу. Почему не расскажу обо всём то-сану, чтобы ка-чан обследовали врачи или ещё кто… просто молчала, кидая обеспокоенные взгляды на женщину, а она благодарно улыбалась мне и успокаивающе гладила по голове. В такие моменты забывались все беды и невзгоды, всё становилось так, как раньше.       А после… после случилось самое страшное — ка-чан таки слегла. Как бы она ни пыталась убедить нас, что всё в порядке, никто в это не верил. Верить хотелось. Безумно хотелось, однако все, даже маленькие имото, которым никто ничего не говорил — понимали. Понимали и плакали, с отчаяньем смотря на меня и прося сказать, что всё будет хорошо.       Я улыбаясь гладила их по волосам и обещала, что всё непременно будет хорошо. Ведь иначе и быть не может.       Надежда умирала с каждым днём, до тех пор пока не настал страшный день — ка-сан Урю умерла. Не выдержала неизвестной хвори и померла, в ночи, даже не успев ни с кем попрощаться.       Смотреть на друга было больно. На его красные от слёз глаза, опухшее лицо, отчаянно задыхающегося в собственных рыданиях и почему-то ищущего поддержки у меня. На секунду возник вопрос — «А кто поддержит меня?», вот только он тут же исчез. Не время думать о себе, да и не надо мне этого. Я сильная — справлюсь. Ради моей семьи, ради имото-чан, ради то-сана, ради ка-чан, ради Исиды и ради себя. Черта с два, так легко сдамся! Иначе я — не Ичиго Куросаки!       На следующий день были похороны. Почему так быстро, никто не знал, но видимо, это было пожелание Рюукена-сана. В какой-то степени, я его понимала.       После этого тёмного и дождливого во всех смыслах дня, я забросила учёбу. Совсем. Не ходила на уроки, не делала домашку, даже не думала обо всём этом. Было просто не до этого. Каждую минуту, каждую секунду, я пыталась провести с самым родным и близким человеком, что потухал на глазах. И почему-то по ночам уже не получалось быть сильной, а подушка на утро была вся мокрая.       Отчаянно меняла наволочку, умывалась холодной водой и приводила себя в порядок — никто не должен был заметить моих ночных истерик. На утро как обычно солнечно улыбнусь и звонко пожелаю всем доброго утра и приятного аппетита. Потом понесу завтрак ка-чан, взахлёб и с эмоциями рассказывая ей всякие истории и выходки сестёр. Настолько вживаясь в роль, что даже самый близкий человек не заметит подмены.       И я чертовски рада этому. Ведь слышать весёлый, пусть и прерывающийся с кашлем смех, задорно блестящие, уставшие, столь же ласковые глаза — было для меня высшим счастьем. Да, я буду улыбаться, буду до тех пор, пока не умру. Ведь тогда грустить не придётся остальным, а я стану тем самым солнцем, которое не закроют никакие тучи. К чёрту всё, счастье самых близких людей важнее. Если счастливы они — то счастлива и я.       Как-то то-сан мне сказал, что моё имя означает не «клубника», а «тот, который защищает» и я буду тем, кто защитит семью от любых невзгод. Стану сильной несмотря ни на что, дабы нести эту ношу не пришлось другим. Разделю горе с то-саном напополам и заберу его у сестёр — я ведь, лучшая на свете не-сан — справлюсь.       Чувства захлёстывают с головой, время, как песчинки, медленно просачиваются сквозь ладони, не собираясь останавливаться. Последняя надежда гаснет со странным человеком в полосатом кимоно и зелёном хаори, со странной шляпой на голове. После его ухода, из отца будто выкачали жизнь. Ясно.       Он пытается улыбаться, вот только у него не выходит. Имото, не понимая ничего, всё равно рыдают навзрыд. А я…, а я улыбаюсь успокаивая их. Улыбаюсь искренне и лучезарно, говоря, что мы со всем справимся. Мы ведь семья Куросаки — мы не отчаиваемся. И они мне верят, безоговорочно и слепо. Всё, что остаётся сделать мне — отвести их в свою спальню и уложить спать, тихонько напевая колыбельную, которую когда-то напевала ка-чан.       После возвращаюсь к отцу и улыбаясь ему, говорю, что он всегда на меня может положиться, что бы ни случилось. Улыбаюсь искренне, так, чтобы вытянуть его из этой пучины отчаяния хоть на секунду. А после радостно убегаю наверх, к ка-чан.       Самая прекрасная женщина на земле сейчас выглядит устало и изможденно. Тёмные круги под глазами, мертвенно-бледная кожа, синеватого оттенка губы, испарина на лбу и тяжелое дыхание. Создаётся впечатление, что каждый вздох ей даётся с трудом. Но она находит в себе силы открыть глаза и посмотреть на меня. Ласково и нежно.       Мама с трудом поднимает руку и кладёт её на мою голову. Пытаюсь улыбнуться, вот только, улыбка совсем не появляется, скорее уж надломленная усмешка, а глаза отчаянно начинает щипать.       — Не надо, Ягодка, — тихо говорит ка-чан. А я… я больше не могу! Не могу сдерживаться, не могу держать в себе! Больно! Больно! Больно! Не хочу, чтобы она умирала, не хочу! Как… как я буду без неё?! Без самого близкого и родного человека, без того, кто всегда рядом?! Как мне жить?!       Не хочу быть всегда сильной, не хочу остаться совсем одной, не хочу лишиться поддержки и опоры, не хочу, чтобы наша дружная семья стала меньше. Не хочу взрослеть, не хочу видеть её лежащей в гробу. Не хочу смотреть на боль то-сана и слёзы имото, что словно кинжал, режут сердце!       Отчаянно рыдаю, хватаясь за одежду ка-чан, не сдерживая слёзы и умоляя её не умирать, не оставлять меня. Как же это чертовски больно! Плачу навзрыд, срываясь на вой, выплескивая всю боль и отчаяние скопившееся за это время. Чувствую себя маленькой и слабой, такой, какой могу быть только рядом с ней. Рядом с единственным человеком, что видит меня насквозь. Как же… как же я люблю её! Безумно и отчаянно, люблю, чувствуя, как с каждой минутой огонёк жизни ка-чан гаснет.       — Не плачь, Ичиго, — тихо говорит на ухо, поглаживая успокоившуюся меня по голове. — Слёзы не красят тебя. Мне больно смотреть на то, как ты страдаешь. Всё в этой жизни не вечно, но смерть — это всего лишь начало нового пути. К ней нужно быть готовой. Готовой принять её с улыбкой и гордо поднятой головой. Не стоит сожалеть о прошлом, не стоит смотреть в будущее, Ягодка, живи сейчас и здесь. Смейся и улыбайся, искренне и весело. Помнишь, что я тебе говорила? — согласно киваю головой, в то время как слёзы вновь наворачиваться на глаза. — Ты моё солнышко, Ичиго. Лучшее и неповторимое. Потому живи моментом, сгорая и отдавая себя без остатка себе, жизни, близким, всем кто дорог твоему сердцу. Рано или поздно, любая звезда сгорит и лишь от тебя одной зависит насколько яркой тебя запомнят, и насколько долго твой свет ещё будет согревать людей…       Ка-чан говорила долго, прощаясь. Я слушала её голос, запоминала слова и нежные прикосновения. Почему-то приходило осознание — это конец. Было больно. Очень-очень, вот только я поплачу только сейчас, а завтра вновь улыбнусь.       Улыбнусь и сильно-сильно обниму своих любимых имото-чан, говоря как сильно их люблю. Буду прижимать к себе, забирая всю их боль. Я ведь лучшая на свете не-сан, как никак.       Быть сильной — больно. Ничего, справлюсь.