Белый и пушистый

Сокджин переворачивает 146 страницу учебника по анатомии крупного рогатого скота и без особого энтузиазма пробегает взглядом по верхней строчке. На часах 17:30 субботнего вечера, сумерки медленно опускаются на подогретый ноябрьским солнцем город, принося с собой первое серьезное похолодание. Весь день прошел в какой-то задумчивой меланхолии, словно кто-то щелкнул тумблером, и организм из режима работы перешел в энергосбережение. Джин хотел было прибраться в квартире и приготовить вкусной еды, но сил хватило лишь на поход в ближайших магазин за самым необходимым. Неожиданная мелодия звонка врывается в атмосферу легкого оцепенения. Врач откладывает в сторону книгу, предварительно вложив закладку между 147 и 148 страницами, и принимает вызов. Жизнерадостный голос матери тут же заполняет все пространство вокруг молодого человека, словно женщина находится прямо в этой комнате, а не в другом городе. Сокджин непроизвольно улыбается и подтягивает колени к груди, опираясь на них подбородком. На душе становится словно бы на несколько градусов теплее, привычное «малютка Джинни» вызывает притворные возмущения и искреннюю радость. Мама, как всегда, игнорирует реальный возраст младшего сына, специально подтрунивая со смешинкой в голосе, и Сокджину это даже нравится. Для своих родителей мы всегда останемся маленькими несмышлеными малютками, которых нужно любить и оберегать. Мама делится последними новостями из Квачхона, рассказывает про отца и дядю, которые на прошлой неделе праздновали закрытие сезона на клубничной ферме (и не важно, что сезон как таковой закончился больше месяца назад) и так и уснули в обнимку в сарае, про двухдневную командировку в Пусан, где совершенно случайно встретила бывших одноклассниц, про бабушку и дедушку, отдыхающих у моря. Женщина говорит медленно, но с явным энтузиазмом, Джин уверен, что она много улыбается и непроизвольно размахивает руками. Он согласно «угукает» во время пауз и прикрывает глаза, разморенный уютом и лаской в родном голосе. Мама рассказывает про успехи Соквона на работе, про его красавицу-девушку и тщетные попытки выбрать идеальное кольцо для помолвки. Сокджин не ожидает подвоха, он спокоен и расслаблен, поэтому третий и четвертый по счету вопросы матери (первые два были связаны с его успехами на работе и лечением недуга) становятся болезненным ударом под дых. Она спрашивает, не появился ли кто-нибудь у её сына и как обстоят дела у Наён. Джин резко открывает глаза и делает рваный вдох. Мисс Ким с первого взгляда прониклась глубокой симпатией к возможной невестке, поэтому действительно глубоко переживала, когда, спустя столько лет, молодые люди решили пойти разными дорогами. Она до сих пор сетовала, что сын упустил такую хорошую девушку и периодически пыталась подтолкнуть к возобновлению отношений. Что-то вроде: «ну, может, ты все же одумаешься?», «она же такая хорошая». Вот и сейчас, стоило только Сокджину собраться с силами и максимально спокойно ответить, как мама принялась вздыхать об их потерянной любви. Почему-то она считает, что сын вряд ли в своей жизни встретит еще одну такую Наён. Да вот только не нужна ему вторая Наён. Как бы больно и грустно не было, их счастливое «вместе» давно уже в прошлом, и вспоминать об этом нет никакого смысла. Вопрос об утерянной любви задевает в душе и другие, не менее опасные, струны. Сокджин вспоминает Намджуна, его широкую улыбку и теплые ладони, бодрящий кофе в середине рабочего дня и истории из недавно прочитанных книг, вибрирующий голос и невероятно притягательные ямочки на щеках. Он вспоминает, как тонсен впервые появился на пороге ветеринарной клиники с маленьким белым щенком на руках, как переживал до и ярко краснел после обследования, вспоминает разговор по душам в кафе на верхнем этаже торгового центра и странные, но приятные прикосновения к скулам, вспоминает глубокий взгляд и еле слышный полушепот в комнате отдыха. Против всех законов морали Джин чувствует, как в груди разливается тепло и настойчивые мысли о Намджуне вытесняют болезненные воспоминания о Наён. Он знает, что это неправильно, знает, что такие вещи порицаются в обществе, но сделать с собой ничего не может. Эти чувства сильнее мягкого и податливого Сокджина, сильнее его внутренних страхов и выдрессированного уважения морали. Дурацкое сердце жаждет любви и заботы, и ему не важно, будет мужчина это или женщина. Молодой человек сглатывает тугой комок и пытается вернуть голосу былую радость, только вот ничего у него не получается. Почувствовав неладное, мисс Ким закрывает столь неприятную для сына тему, но разговор едва ли уходит дальше пары минут обыденных вопросов. Они прощаются с преувеличенной нежностью, женщине немного стыдно, а Джин все еще пытается не расстроить любимую маму. Напоследок та советует позвонить отцу, ведь он тоже ужасно соскучился по младшему сыну, просит быть осторожней и отдыхать побольше. Сокджин скидывает вызов и упирается задумчивым взглядом в небольшую полочку с книгами. На самом деле, после того достаточно двусмысленного разговора в комнате отдыха отношения парней существенно не изменились. Намджун все также присылает хёну случайно сделанные, словно вырванные из контекста, фотографии, приносит кофе, много говорит, но еще больше слушает. Сокджин же делает вид, что ничего необычного не произошло, ведет себя как обычно, с той лишь поправкой, что теперь каждое движение младшего рассматривается под призмой сундука с двойным дном. Молодой врач ищет подвохи, а натыкается лишь на мягкие улыбки и прежнюю заботу в голосе. Он пытается делать вид, что все в порядке, но глубоко внутри ненавидит себя за слабость и инфантильность. За то, что так привязал к себе и привязался сам. Он ведь не примет эти чувства, испугается трудностей, собственной мнимой ущербности, и растопчет их со слезами на глазах. Сокджин не такой сильный и стойкий, не такой мужественный и смелый. Он не способен противостоять целому обществу. Куда там? Он даже с собственными демонами разобраться не может, и возобновившиеся приступы тому самое красноречивое подтверждение. Но он ломается. Снова. Джин отправляет короткое «прогуляемся?» и откидывает телефон на другой конец небольшого дивана. Он и сам не верит, что из этой затеи может что-то выгореть, ведь даже у Тэхёна с Чимином на вечер выходного дня закономерно есть планы, но упрямо жмет на экран. А потом еще долго таращится на короткое, но ёмкое Намджуново «давай», пришедшее спустя какие-то жалкие полторы минуты. На берегу реки Хан людей оказывается не так уж и много. Холодный осенний ветер забирается под теплые толстовки и легкие куртки, лениво лижет открытые участки кожи, принося больше бодрости, нежели дискомфорта. Сокджин кутается в свою парку по самый нос и медленно шагает вслед за Намджуном. Они почти не разговаривают, на протяжении всего пути лишь изредка перебрасываясь не несущими особой смысловой нагрузки фразами. Младший говорит, что у него есть один особенный уголок, что-то вроде места силы или духовного равновесия, куда он приходит с самого первого дня в Сеуле. В моменты усталости, эмоционального и физического опустошения, глубокой душевной боли, он приходит туда и просто смотрит на мерно движущуюся воду. Легкая рябь успокаивает расшатанные нервы, помогает собраться с силами и привести мысли в порядок. Намджун размышляет вслух, говорит, что люди точно так же движутся вперед по жизни: на первый взгляд незаметно, но, если присмотреться, можно заметить крошечные волны-шажки. Нужно лишь приглядеться, забыть ненадолго о суете, и на душе сразу же станет спокойно. Сокджин смотрит на полоску пожухлой травы, большие серые валуны у самой кромки воды, мерное движение реки, но чувствует лишь острое чувство вины и собственной ничтожности. Он снова пользуется Намджуном, его добротой и заботой, его чувствами, на которые ни разу не давал ответной реакции. Джин скрывает слишком многое. Он уверен, если бы младший знал все, абсолютно все, ни за что не стал бы заходить так далеко. Возможно, они стали бы приятелями, возможно, изредка списывались бы, но, в конечном итоге, их дороги непременно разошлись бы. Слишком уж разные жизни, разное существование и мироощущение, словно контраст цветов на белой бумаге. Намджун дружелюбный, яркий, умный, имеет множество хобби, среди которых чтение философских трактатов на английском и углубленное изучение научной литературы. Он пишет музыку и выступает на андеграундных сценах, посвящая всего себя жизни и чувствам. Сокджин же достаточно посредственный, закрытый, стеснительный и максимально приземленный. Он не ищет истины в заумных книжках, не хватает звезд с неба, и не стремится объять весь мир своим разумом. Ему хватает любимой работы, редких встреч с друзьями и страхов, что разбавляют рутинное течение жизни. Сокджин слукавит, если скажет, что это единственная проблема. На самом деле его ужасно пугает неизвестность, что идет рука об руку с такими неправильными отношениями. Что ждет двух молодых парней, которые взбунтовались и решились пойти против моральных правил общества? Джин еще в самом начале обучения в старшей школе понял, что ничего хорошего из этого не выгорит. Он получал письма-признания в простеньких конвертах, сладости на день влюбленных и заинтересованные взгляды в спину. Обучение в изоляции от ровесников противоположного пола привело к тому, что школьники разделились на 2 лагеря: те, кто бегал попытать счастье в женских школах, и те, кто приспособился к сложившейся ситуации. Сокджин не раз видел ребят, обжимающихся по темным углам небольшого здания. Даже угрозы быть отчисленными с не самыми лестными рекомендациями не останавливали подгоняемых гормонами подростков. Джин тогда зарекся никогда даже мысли не допускать о подобных отношениях, ведь наполовину религиозное воспитание дало свои плоды слишком остро. Только вот не учел он одного момента - в жизни не все идет так, как мы этого хотим. Намджун не говорит пафосных фраз, не кричит о своих чувствах на всю округу, в попытках кому-то что-то доказать. Он всего лишь подходит совсем близко и заглядывает хёну в глаза. Так просто, но у Сокджина мурашки рассыпаются по коже и дыхание перехватывает где-то под гортанью. Намджун такой спокойный, такой уютный и притягательный в огнях ночного города, такой ирреальный, что старшему хочется просто не быть. Темные глаза выражают все эмоции сразу и не одной конкретной по отдельности. В них и нежность, и забота, и трепетное ожидание, и совсем бледное, словно и вовсе не существующее, волнение. Джин инстинктивно дергается в сторону, когда широкая ладонь младшего накрывает его щеку, прикусывает язык, но не может заставить себя прекратить это. Запретный плод сладок. Поэтому, когда Намджун медленно накрывает губы хёна своими, тот лишь прикрывает глаза и слушает учащенный гул собственного сердца. Поцелуй выходит медленный и осторожный, ограничивающийся одними лишь касаниями чувствительной кожи, но даже от таких простых действий Сокджину вдруг неимоверно хочется заплакать. Это так неправильно, так порицаемо и запретно, но в тоже время так желанно и необходимо. Рядом с Намджуном он чувствует себя в безопасности, словно обрел наконец ту самую защиту, о которой все время говорит на встречах с психотерапевтом. Джин чувствует подкатывающий к горлу комок. Чертова совесть все сильнее скребет изнутри фантомно ноющие ребра, распаляясь с каждым движением все сильнее. Он по-прежнему использует Намджуна, по-прежнему цепляется за него, готовый в любой момент оттолкнуть или сделать вид, что презирает чужие чувства. И все же Сокджин хочет побыть эгоистом еще немного, совсем чуть-чуть. Поэтому, положив ладони на грудь тонсена, он жмется теснее и позволяет Джуну медленно зацеловывать собственные губы. Теплое дыхание с запахом ментола (а ведь он всю жизнь не любил курильщиков) оседает на коже словно легкий туман, а длинные пальцы нежно оглаживают покрасневшие не то от холода, не то от смущения скулы. Завтра Джин предаст свою душу и постарается вернуть все в привычно-статичное русло, но сейчас он жмется ближе и тонет в крепких объятиях под синевой ночного неба. *** Холод грызет покрасневшие от сильного ветра щеки и треплет полы накинутого на плечи кофейного цвета пальто. Сокджин выдыхает небольшое облачко теплого воздуха и с легким отвращением рассматривает свои руки. У него от природы кривые, словно сломанные на креплении каждой фаланги, длинные паукообразные пальцы, широкая ногтевая пластина и худые кисти с проступающими под кожей тонкими костями. Джин терпеть не может свои руки. Даже просто посмотрев на них, парень испытывает внутреннее напряжение и легкий стресс. Когда-то он умел справляться с этими чувствами, держать гнетущие эмоции в узде, но сейчас, потеряв ментальную опору, снова сгорает от чувства необоснованного стыда. Сокджин избегает рукопожатий, прячет руки в карманы и сжимает ненавистными пальцами ткань теплой толстовки или любимого пальто. Когда же рядом был Намджун, эта проблема просто переставала существовать. Молодой человек прикусывает нижнюю губу и поднимает тяжелый взгляд к небу. Они не виделись уже больше двух недель. За это время в Сеуле успели обосноваться колючие морозы, промозглые ливни сменились ледяными ветрами и дешевым подобием на снег, а Джин так и не ответил ни на одно входящее сообщение. Хотя в kakao-talk их набралось уже пятьдесят восемь штук. Намджун – отнюдь не глупый парень. Неуклюжий, забывчивый, временами та еще зануда с замашками философа, но отнюдь не глупец. После поцелуя на реке он не пытался нагрузить хёна своими чувствами, не облачал мысли в слова, хотя по взгляду и нежной, но крепкой хватке, все было и так понятно. Ответ с самого начала лежал на поверхности, просто Сокджин все пытался найти другие, «единственно верные» истины, изводил себя лишней головной болью. И лишь когда его буквально носом ткнули в чужие чувства, стирая любые пути к отступлению, осознание собственной беспомощности, невозможности изменить что-либо или повернуть время вспять, накрыло с головой. На самом деле, глубоко в душе он ведь давно понял, что все именно так и закончится. И Джин сбежал. Сбежал, как последний трус, врезаясь в проходящих мимо людей и спотыкаясь о мелкий щебень под ногами. Кроме скомканного прощания он не произнес в ответ ни единого слова, пряча ломкий голос глубоко под слоями дрожащей по швам улыбки. Сокджин ведь и есть самый настоящий трус. Он постоянно боится чего-то: чужого мнения, осуждения окружающих, косых взглядов и приглушенного шепота за спиной. И бережет тайну своей болезни он не просто потому, что не готов встретиться лицом к лицу с безразличием в чужом взгляде, а потому, что страшится быть непонятым и осмеянным. Прикрываясь благородством во имя чужого счастья, молодой врач просто бежит от самого себя. Бежит, не обращая внимания на ноющую боль за ребрами и одиночество, что хищной змеёй обвивается вокруг бьющейся в агонии души. Внутри тепло и тихо, из освещения работает лишь большая лампа в приемной, да и та переведена в энергосберегающий режим. Врачи и медсестры давно разъехались по домам, ведь сегодня один из немногих дней, когда клиника не работает круглосуточно. Сокджин переступает порог, но ожидаемое умиротворение или расслабление так и не наполняют промерзшее тело. Тепло словно обходит его стороной, не касаясь даже кончиков мелко подрагивающих пальцев. Мерзкое чувство поднимается из желудка вверх, спазмами и тошнотой скручивая пищевод, оседая на языке острой горечью. Джин делает несколько нетвердых шагов вглубь помещения, все еще надеясь удержаться в сознании. В глазах темнеет и чувство непреодолимого страха, почти звериного ужаса, накрывает подобно огромной снежной лавине. Парня скручивает резко, почти неожиданно, и от того только страшнее. Сокджин прижимается спиной к стене и, неловко задев локтем выключатель, погружает помещение в кромешную темноту. Паника накатывает теперь уже с двойным усердием, и врач может чувствовать разве что её когтистые лапы вокруг гулко бьющегося сердца. Одиночество, обычно спасающее от приступов, в этот раз выступает своеобразным катализатором. В толпе страшно, но в беспросветном ничто едва ли многим лучше. Ослабевшие ноги подкашиваются, и Джин съезжает вниз по шершавой стене. Ладони горят красными следами на промерзшей коже, но это лишь малая частичка той боли, что прошибает насквозь сжавшееся тело. В висках стучит кровь, набатом отбивает отвратительно громкую мелодию, пульсирует в венке под кожей, и вот-вот взорвется под бешеным напором. Сокджин боится... Боится одиночества, безразличия, непонимания, осуждения и смерти. Последнее слово вспыхивает кровавыми полосами прямо перед невидящими глазами, пульсирует резко и быстро, прямо в такт сокращениям сердца. Молодой врач отчаянно сжимает ткань свитера под распахнутыми краями пальто и громко всхлипывает, чувствуя первую влагу на щеках. Истерика душит медленно и со вкусом, перекрывает доступ кислорода в обожженные огнем легкие, давит хрипы и скручивает внутренние органы крепкими узлами. Джину страшно. Джину больно и бесконечно одиноко. Слёзы обжигают кожу, словно из глаз течет не вода, а раскаленная лава. Под пальцами и слоями одежды в спазмической агонии заходится сердце, бьет, не рассчитывая силы, ребра, да только те хрупкие совсем, того и гляди расколотятся. Он и сам хрупкий такой, нежный и податливый, совершенно точно не приспособленный к жестокой реальности. Неожиданно чьи-то широкие ладони ложатся на дрожащие плечи, коротко сжимают и настойчиво тянут вперед. Сокджин чувствует знакомую смесь запахов ментола и дезодоранта, ощущает крепкие объятия, тепло кожи и легкую вибрацию воздуха. Чуть сбитый ритм, который можно уловить лишь прижавшись максимально близко, ухом прильнув к скрытой слоями одежды груди, отдается внутри него вторым сердцем. Тепло окутывает прозрачным коконом, согревает заледеневшие руки и щеки, дарит чувство истинной защищенности. Джин слышит полюбившийся уже тембр низкого голоса, чувствует, как поднимается и опускается грудная клетка, и от чего-то начинает плакать лишь сильнее. Под пальцами левой руки - грубая ткань куртки, и парень хватается за неё, словно за свою последнюю возможность выжить. Он даже не слышал хлопка входной двери, не видел полоски света на полу. Сокджин такой слабый на самом деле. Такой слабый и глупый... Даже сейчас, сидя на холодном полу клиники, чувствуя крепкие объятия и осторожные прикосновения к спине и волосам, он все еще не может разобрать ни единого слова. Лишь успокаивающая интонация с вкраплением ноток чистейшей нежности и беспокойства. Намджун, наверное, не человек вовсе, раз одним своим появлением рушит все принципы Джина. Раз дарит так много простыми объятиями. И все же, какой же он дурак. Сорвавшись в пропасть собственных страхов, Сокджин до последнего не желал замечать, что летит не один.