Singular tastes

      Риза окружает темнота. Она густая настолько, что зрительное восприятие обманывается, считает, что перед зрачками — пустота. Темь кромешная, даже мушек цветных перед глазами нет, только сплошная чёрная завеса, сквозь которую не пробивается ни единого лучика света. Это ощущается странно — Риз знает, что где-то там, за плотной повязкой на глазах, есть комната с достаточно ярким светом луны из незашторенного окна, но глаза говорят ему иначе. Ему кажется на мгновение, что он снова под наркозом, как тогда, во время самой ещё первой операции, и он паникует на мгновение, дёргается, отчего мягкие, несильно завязанные на руках верёвки натягиваются, врезаются в кожу живой и пережимают запястье. От реального ощущения паника, так спонтанно охватившая всё его существо, проходит, и Риз вновь успокаивается, слушая звук собственного дыхания и бой сердцебиения.       Он не слышит ничего, что происходит рядом с ним — уши его плотно заткнуты затычками, он не может ощутить даже запаха — нос его также закрыт, и всё, что он может почувствовать — то, как отдаёт какими-то лекарствами и чем-то в общем медицинском вата. В ушах звенит от тишины, и этот звон звучит где-то в голове, словно бы отражаясь многократно от стенок черепа. Риз сглатывает, и звук кажется ему оглушительным на фоне безмолвия. На виски едва ощутимо давят ленты повязки, и Риз моргает, пытаясь открыть глаза, чтобы хотя бы почувствовать, что они у него есть, но ткань прилегает настолько сильно, что ресницы неприятно за неё цепляются, и поднять веки совершенно невозможно.       Риз пытается елозить ногами по мягкому, гладкому постельному белью, но всё, что у него получается — это всего лишь слегка дёрнуть стопой, да согнуть ненамного колено. Его ноги также крепко зафиксированы, и Риз чувствует стыд за то, насколько сильно он сейчас открыт: беспомощный, обнажённый, он не слышит и не видит ничего, не может чувствовать запахов, не может осязать. Это обескураживает, выбивает из колеи, заставляет стыдливо пытаться сдвинуть колени и хоть как-то закрыться. Но ничего, конечно же, не получается.       Риз терпеливо ждёт, ему кажется, что прошла уже вечность, он хочет считать минуты по ударам собственного сердца, набатом звучащего в ушах, но не успевает даже начать — кровать рядом с ним прогибается, и он чувствует близкий жар тела. Он дёргается обеспокоенно, тянется неосознанно ближе в попытке прикоснуться, ощутить знакомое тепло, но от него двигаются прочь, а затем и вовсе встают. Связь с реальностью вновь теряется, Риз проваливается в темноту и тишину, но затылком и лбом он чувствует, что на него смотрят. Смотрят пристально и не отрывая взгляд. Риз ёрзает и, не узнавая собственный голос, зовёт по имени, но в ответ — даже если он и был на самом деле, — лишь всё такая же глухая тишина.       Риз было выдыхает, расслабляясь — ожидание неизвестного стало совсем уж нестерпимым, он уже успел пожалеть, что, поддавшись на уговоры, согласился на этот эксперимент, — но тут на его бедро ложится отчего-то слишком гладкая и холодная ладонь, и он дёргается от неожиданности в сторону, сбивает простыни под собой складками и шипит недовольно.       — Это что, перчатка? Ты серьёзно? — кривит он губы, и хмурится, чувствуя, как скользит по лбу повязка. В ответ — ожидаемо тишина, и это раздражает, почти пугает больше всего — словно бы с неизвестностью, с пустотой он разговаривает, словно вот эти прикосновения принадлежат чему-то бестелесному, эфемерному, чему-то, у чего даже тела своего нет, только это — способность имитировать тактильный контакт. Риз быстро проводит языком по нижней губе и выдыхает, пытаясь втянуться в эту спонтанно начавшуюся игру. Как там он говорил? «Давай попробуем, будет весело!»       А ладонь тем временем, согревшись от кожи и приняв температуру относительно приятную, скользит ниже к колену, очерчивает его пальцами и ведёт дальше, к щиколотке, на мгновение обхватывает её и ласкает, обводя большим пальцем по кругу выступающую косточку. Риз, не дыша, прислушивается к обострившимся ощущениям — не видя того, что происходит, не получая зрительной информации, он может полагаться только на собственные воспоминания и фантазию, которая усиливает чувства в несколько раз, дорисовывая в голове нужный образ. Риз улыбается, старательно тянет носок и ощущает, как по стопе тут же мажут ладонью, разминая её и слегка щекоча. Риз хихикает, поджимает пальцы и пытается вырваться — ему очень щекотно, — но его и не удерживают. Руки тут же исчезают на мгновение, чтобы появиться затем на груди и животе.       Риз напрягается лишь на секунду, задерживает дыхание и передёргивает плечами от того, как невесомо, едва касаясь ведут гладкие пальцы по его рёбрам, как очерчивают они соски и пупок, как скользят выше, к ключицам и шее, а затем внезапно, одним быстрым, слитным движением оказываются у паха, зарываются в тонкую дорожку волос и скользят ниже, до самого основания члена.       У Риза пальцы на ногах поджимаются от того, как капает на самую головку что-то холодное и невероятно скользкое, он дёргает коленями, напрягает бёдра и громко, почти оглушающе для самого себя вскрикивает от того, как слишком гладко скользит чужая ладонь вверх и вниз, но не сжимая ощутимо — касаясь едва-едва, одним только намёком на контакт. И от этого можно просто сойти с ума. Дразнящие прикосновения медленны, пальцы проводят от самого основания и до головки, дразня её, обводя по кругу и щекоча дырочку уретры. Риз кусает губы и дёргается навстречу, скулит и жмурится под повязкой, да так сильно, что перед глазами наконец-то расцветают яркие всполохи, словно бы чем-то галлюциногенным вызванные — слишком уж они насыщенные, слишком уж настоящие посреди окружающей темноты. Риз цепляется за них, как за единственное ощущение, дышит часто, чтобы хотя бы какой-то звук слышать, и сжимает пальцы в кулаки, крепко хватаясь за связывающие его верёвки. Меж ног сладко тянет, и ему хочется, чтобы рука ускорилась, чтобы начала двигаться так, как ему, Ризу, нравится, но всё это — несбыточные на данный момент мечты, и всё, что ему остаётся — лежать вот таким вот распластанным по кровати, да принимать покорно сводящие с ума прикосновения.       Рука гладит, ласкает и вновь гладит, она скользкая до невозможности, она то и дело исчезает, чтобы спустя несколько секунд вернуться вновь, — и в эти мучительно долгие секунды Риз хнычет недовольно, ёрзает ещё сильнее и разве что только умолять не начинает. Но разговаривать с мнимой пустотой ему совершенно не хочется, поэтому он и ограничивается разве что только звуками, которые звучат в абсолютной тишине ужасно странно.       Он вновь проводит языком по губам — и в это же мгновение чувствует, как его целуют. Риз тянется навстречу, приподнимается, насколько то позволяют связанные руки, открывает податливо рот и льнёт настолько близко, как только может. В его волосы зарывается вторая ладонь, пропускает пряди сквозь пальцы и придерживает за затылок, привлекая теснее, Риз цепляется за ощущение чужих губ на собственных и стонет довольно и тихо, когда он улыбается.       Рука дразнит, двигается невесомо и едва касаясь, и от этого по низу живота разливается жар, а перед глазами пляшут разноцветные мушки. Ощущения ещё острее от отсутствия сигналов с основных источников чувств, и это настолько крышесносно, что Риз скулит жалобно, беспомощно от невозможности к себе прикоснуться, пытается отвернуться от поцелуя и прикусить губу, чтобы сдержать рвущийся из груди совершенно бесстыдный стон, но его удерживают за затылок — вроде бы мягко и совершенно не настойчиво, а вывернуться никак невозможно. Риза трясёт крупной дрожью, он сучит ногами по кровати, сбивая край простыни под собой в ком, выгибается дугой, когда рука щёлкает указательным пальцем по головке, и наконец сводит колени вместе, когда верёвки с рук и ног исчезают будто перерезанные.       Он ощущает оставшиеся узлы на руках и понимает, что его оковы и правда разрезали ножом или чем-то ещё; он переворачивается на бок и чувствует, как вновь прогибается рядом кровать под весом чужого тела, а затем ощущает, как касаются в поцелуе губы меж его лопаток. Риз расслабленно, лениво улыбается и глубоко вздыхает, бездумно перебирая пальцами складки простыни перед собой.       — Можно снять повязку? Неудобно, — жалуется он в тишину минутой позже, когда терпеть темноту становится уже просто невыносимым. Он не получает ответа, вместо него — прикосновение к волосам и расслабленно спавшая на подушку повязка.       Риз чувствует, как поперёк груди его обнимают руки уже без перчаток, улыбается и вытаскивает из ушей и носа затычки.       Он открывает глаза, и привычная обстановка кажется странной, почти незнакомой, слишком яркой и громкой.       — Понравилось? — спустя недолгое молчание спрашивают его, щекотно усмехаясь в ухо и, притягивая к себе ближе, помогая развязать оставшиеся на руках верёвки.       — Да, — честно отвечает Риз.