Singular tastes

      Риз дёргается и извивается на жёсткой поверхности стола, стонет сдавленно в затыкающий его рот широкий кляп и то и дело всхлипывает, когда Джек толкается сильнее, животом вжимая его в достаточно острую металлическую грань. Он берёт его жёстко, быстро, заботясь только о себе, и Ризу невыносимо больно там, внизу — ему кажется, что по внутренней поверхности бедра течёт кровь, и он уже даже не уверен, что это лишь только ложное ощущение, а не правда.       Связанные за спиной руки ноют и тянут, они выгнуты так, что кажется — ещё чуть-чуть — и суставы просто выломаются, изгибаясь ещё более неестественно, ещё более неправильно. Риз хнычет и пытается высвободить растёртые до сукровицы запястья, чтобы не было так больно, но Джек хватает его за пальцы и выкручивает руки вверх, к лопаткам, отчего Риз громко воет и почти кричит, смаргивая выступившие на в уголках глаз слёзы. Его щёки уже давно мокрые от солёной влаги, а кляп пропитан слюной. Меж ног неприятно хлюпает, жжётся, саднит так, что кажется, что всё, что ниже поясницы, превратилось в сплошное кровавое месиво. Но это, конечно же, не так. Пока что.       Джек держит его за бёдра, впивается ногтями в кожу и скребёт по ней, сдирая и оставляя алые, наливающиеся кровью отметины, опухающие почти сразу же. У Риза уже почти нет сил издавать хоть какие-то звуки, у него уже почти нет сил даже на самое незначительное сопротивление, и поэтому он просто лежит, невидяще смотря в стену и чувствуя, как щёку щиплет от солёной влаги. На животе уже давно огромный продолговатый синяк, на запястьях — алые полосы стёртой до крови кожи, а глаза воспалились от слёз и острого запаха чего-то химического прямо под носом. Стол скрипит и опасно покачивается с каждым движением, он старый и даже где-то уже заржавевший, а в желобках по его бокам расцвели пятна то ли коррозии, то ли не отмывшейся с последнего применения по назначению крови. Этот стол Джек неведомо как притащил со своего прежнего места работы, и Риза тошнит и мутит от осознания того, что там, куда он сейчас упирается щекой, лежали трупы различной степени сохранности. Он сглатывает острый ком в горле, глубоко вздыхает и прикрывает глаза, стараясь абстрагироваться от реальности.       Джек болен, он совершенно точно болен, и он пугает Риза до чёртиков. Он срывается на своих подчинённых, стреляя им под ноги из своего сделанного на заказ пистолета, он убивает их за малейшие провинности, рассказывая затем об этом Ризу тоном настолько обыденным, что того дрожь пробирает до самых костей, он, наконец, вымещает принесённую с работы злость на самом Ризе, избивая его, почти насилуя и оставляя на его теле всевозможные отметины. А Риз не может никуда сбежать. Он постоянно заперт дома в комнате с замурованными окнами, а из развлечений у него только телевизор и компьютер без подключенного интернета. В минуты ясности Джек невероятно любящ и заботлив, он засыпает его подарками, заказывает еду из самых дорогих ресторанов и называет своим милым мальчиком. И в такие моменты Риз почти верит в то, что он действительно… хороший.       А потом случается короткое замыкание, и у Джека срывает крышу.       Он хватается за свои старые инструменты, тащит Риза в подвальное помещение и измывается над ним, калеча его тело и душу. Правда, после таких моментов он всегда обрабатывает нанесённые раны, на руках относит парня в комнату и ещё долго лежит рядом на кровати, удерживая его, трясущегося в истерике, в своих объятиях и мягко, вкрадчиво шепча на ухо просьбы о прощении. И когда он уходит, Риз ещё долго лежит недвижимый, покачиваясь на острых пиках боли и глотая горькие от лекарств слёзы.       Джек крепко сжимает его ягодицы, разводит в стороны так, что в ложбинке жжётся, словно бы кожа разрывается от сильного натяжения, но Риз молчит, почти задыхаясь в плаче и пытаясь втягивать воздух через заткнутый кляпом рот — нос уже давно заложило. Он только лишь скулит коротко и беспомощно, дёргает почти выломанными руками и бессильно проезжается щекой по мокрой от слёз и слюны железной поверхности. Он слышит, как довольно скалится Джек, чувствует, как тот на мгновение отпускает его, и было уже расслабляется, но тут же вновь настораживается, слыша шум включившегося пламени газовой горелки и тихое позвякивание инструментов на небольшом столике рядом. Комната оборудована как операционная, которой она, по сути и является, — Джек зачастую проводит здесь подпольные операции, о которых Риз знает только то, что они целиком и полностью нелегальны настолько же, насколько и дороги, — а ещё она — пыточная. Его, Риза, личная пыточная.       Джек продолжает чем-то звенеть, копошится и дёргается, и Риз спиной внезапно чувствует непонятный жар. Он было думает, что это так горячо тянут натруженные от неудобной позы мышцы и собирается было повести плечом, как вдруг сильная, обжигающая боль впечатывает его ещё сильнее в металлическую поверхность, выбивает из лёгких весь воздух и толкает сознание на острую грань между реальностью и забытьём. Риз громко, срывая голос, воет, дёргается под Джеком, но тот только прижимает его за плечо к столу, второй рукой продолжая удерживать нечто. Риз рыдает и кричит, извивается, как только может, и поспешно сглатывает подкатившую к горлу тошноту — до обоняния доносится отвратительный запах палёной плоти.       Его собственной плоти.       Риз слышит, как Джек усмехается, как вновь включает пламя, что с тихим гудением вырывается из узкой трубки, и он пытается умолять, пытается попросить Джека о пощаде, но изо рта вырываются только бессвязные невнятные хрипы — кляп всё ещё на месте.       А Джек вновь прижимает полыхающее клеймо к покрытой многочисленными шрамами коже, вдавливает его так сильно, что оно, кажется, способно прожечь мясо до самых костей, и довольно улыбается на то, как запекается кровь вокруг буквы, как сворачивается она и чернеет, как начинает тлеть кожа по краям накалённой добела фигуры.       Риз теряет сознание от боли, он проваливается в спасительную пустоту, бессильно расслабляясь и утыкаясь носом во влажную от слёз поверхность. Он не видит, что делает дальше Джек, не чувствует больше ничего, всё, что он ощущает — лишь черноту, окутавшую его со всех сторон.       Он не чувствует, как Джек выходит из его обмякшего тела, не слышит, как тот откладывает прутики со сделанными на заказ буквами в сторону, не ощущает, как он проводит по его спине смоченной в дезинфицирующем растворе тряпицей, смывая кровь и сукровицу, обеззараживая свежие раны.       Но когда он наконец приходит в себя, то понимает, что грудь и спина его перебинтованы, а сам он лежит неожиданно в кровати Джека, куда тот до сего времени его никогда не брал.       В комнате полутьма, сквозь плотные занавески едва пробивается свет, и Риз поворачивает голову в сторону тумбочки, чтобы посмотреть на часы.       На ровной деревянной поверхности стоит поднос с завтраком, а рядом лежит небольшая полароидная карточка.       Риз берёт её подрагивающими от боли в запястьях пальцами, переворачивает и, включив ночник, всматривается в изображение, после чего отшвыривает его в сторону, прижимая ладони ко рту и склоняясь над полом, закашливаясь в приступе тошноты.       На фото изображена его собственная изуродованная спина со свежей выжженной, ещё даже не успевшей перестать кровоточить надписью.       «Джек», — гласит она.       Риз давится желчью и вытирает выступившие слёзы.       Подпись на обратной стороне он читает только минутами позже, когда тошнота проходит, а тело перестаёт бить дрожь.       «Ты мой, Риззи. Отныне и навсегда :)»