Зелёная трава

      Только добравшись до кровати в своей маленькой спальне и сконцентрировавшись на цифрах по центру экрана телефона, Стив понял, что проспал на диване у Баки по меньшей мере пару часов. Заняв его место, оставшись наедине. Чем Баки занимался всё это время? Что он делал, пока Стив спал у него перед носом?       Стив рухнул на неразобранную со вчерашнего дня кровать вниз лицом и задержал дыхание. Его знобило, словно бы он тоже заболел. Словно он мог заразиться от тех тесных объятий. Стив чувствовал своё тело слишком хрупким, а всего себя — слишком большим и объёмным для такого камерного вместилища. Он был таким тяжёлым, словно размяк и вышел за границы своего тела.       Хрупкость. Как Стив ненавидел свою хрупкость и то, каким его тело на самом деле было отзывчивым. Каким было простым и понятным, и податливым, как постоявшее на столе сливочное масло. В него можно было ткнуть пальцем — и полюбоваться на оставшуюся в его форме дыру. Можно было смять в руках, и он бы тёк по коже, и вкусно пах сливками. Можно было съесть — он бы обволакивал горло, медленно стекая по стенкам пищевода.       Только он знал это — и больше никто. Только он предполагал, за что ему позднее взросление и проблемы с гормональным фоном. За что ему такой скверный, неуступчивый характер. Это хрупкое тело, для которого он был слишком большим и тяжёлым по духу, нужно было держать в узде. Ограничивать. Охранять. Стив чувствовал, что если бы не был таким, каким был — он бы сломался. Надорвался бы от переполнявших ощущений и чувств.       Но он был не таким. Никогда не чувствовал эмоциональной потребности тереться с кем-то чужим телами. Смешиваться потом, тискаться. Ему это было не нужно.       В колледже, да что там, и в школе, он знал и девушек, и парней с нетрадиционной ориентацией. Стив не помнил, чтобы их как-то по-особенному гнобили. Не больше и не меньше, чем остальных, и точно не из-за предпочтений в сексе. Находили иные, более прозаичные причины. Порой они собирались в компании и сидели на зелёной траве газона, о чём-то оживлённо разговаривая. И всегда принимая к себе «новеньких», только открывших свои настоящие потребности. Стив не чувствовал такой причастности. Он не засматривался на парней точно так же, как и девушек оценивал с точки зрения живости их образа, подвижности мимики и ясности глаз. И ни разу за свою жизнь не думал о ком-то вдруг, как о сексуальном партнёре.       Было время, когда он считал себя асексуальным. Тела реальных людей из его окружения не вызывали желания трахаться с ними. И он бы успокоился на этом, если бы не факты. А факты были простыми и беспощадными: он возбуждался, фантазируя о чём-то эротичном. Его привлекал контраст кружев на белье и белая кожа, привлекала недосказанность разоблачения, остановившегося в шаге до наготы. Привлекало, как тело — отвлечённое-идеальное — проглядывало сквозь тонкую ткань, как через неё прорисовывались мышцы или как приподнимали её напряжённые соски. Были моменты, на которые его тело откликалось быстро и жарко. Были видео, которые Стив смотрел порой. И он прекрасно знал, как чувствуется в руке собственный член. Знал его длину и форму, видел цвет, удивляясь, какой нежный оттенок кожи на его головке. Умел оттягивать оргазм, подходя к краю не раз и не два — он отлично управлялся своей рукой. Она была ему по размеру, она была привычна и понятна, и Стив понимал — он не асексуален. С ним что-то другое. В конце концов то, что сейчас вокруг бил по ушам и глазам культ секса, не означало, что для всех людей эта часть личной жизни так важна. Так необходима. Он считал, что в состоянии обходиться и без чужого участия в вопросе интима.       С его телом всё было в порядке. Даже слишком — однажды после отсроченного оргазма ему стало так хорошо, что почти плохо. Он даже потерял на несколько минут сознание, и после решил больше не экспериментировать с границами своей чувствительности. Его тело искренне откликалось. Его разум строил новые и новые стены, оберегая его хрупкость. Его дух был яростным и непримиримым — чтобы давать отпор любым посягательствам, которых он не хотел.       И теперь он лежал лицом в подушку и почти не дышал, вспоминая объятия Баки. Как они чуть не сломали его. Как чуть не сломали это мучительно долго и почти на автопилоте выстраиваемое вокруг защитное кольцо.       Отец учил его быть сильным. Мать учила сначала думать головой, затем делать. Реальная жизнь оказалась совсем другой. Быть сильным у него не вышло — вся хрупкость его тела сопротивлялась этому. Зато это не помешало научиться верно бить, распределяя имеющуюся у него силу. Целиться в точки. Уворачиваться и быть гибким. И правильно закрываться и падать, если приходилось получить удар. Он не стал сильным, но научился давать отпор.       Думать головой прежде действий оказалось не менее сложно, чем стать сильным. Его норов постоянно вылезал в самые неподходящие моменты, словно кровь внутри него не смешалась, а стремилась к разделению, бунтовала и поднималась шквальными волнами — южная и северная, итальянская и кельтская. Он вспыхивал гневом так же быстро, как отходил от этой вспышки. Кидал обидные слова так же просто, как после искренне сожалел о них.       Стив прекрасно понимал, что ему будет сложно, очень сложно с этими качествами. Так говорила мама. За это не раз драл отец. Из-за этого хваталась за голову Наташа. А он, как бы ни старался держаться, продвигался каждый раз разве что на полшажка. И это отпугивало — вот как оно работало. Всё это отпугивало от него людей, отпугивало даже тех, кому он, возможно, был интересен. Кто мог бы рано или поздно добраться до него. Через дух — к телу. Кто мог бы узнать, какой он на самом деле.       Этого не случилось. Стив зло усмехнулся в подушку. Правда заключалась в том, что с ним слишком много мороки. Никому это не надо сейчас. В этом времени, в этой реальности. У каждого своих забот хватает. Да и зачем? Вокруг столько людей — выбирай любого.       Рядом были только те, с кем свёл рок. Родные. Наташа. Несколько человек в колледже, по долгу службы из-за некоторых проектов вынужденные с ним общаться. До сих пор не было ни одного, кто бы шагнул навстречу из любопытства или симпатии и не отвернулся бы после первых же выпущенных колючих игл.       Был он. Стив отчётливо вспомнил тяжесть рук, окольцевавших его. Он почти не мог дышать.       В то лето только родилась Марго. Она была вредной малышкой, и очень крикливой, ко всему. Стиву шёл четвёртый год, и он, каждый раз подходя к её кроватке, удивлялся, как такая маленькая кукла может издавать столько шума. Он трогал через деревянные прутья её волосики — тёмные и очень мягкие. Стив снова удивлялся. У отца были жёсткие блестящие волосы. У матери, как и у него — светлые и щекотные. Волосы новорождённой сестрички не походили ни на то, ни на другое. Стив удивлялся.       В спальне родителей на подоконнике стояла большая клетка. Там жил их попугай — волнистый зелёный мальчик. Мама назвала его Марк. Он был таким ручным и доверчивым, что на ночь его сажали в клетку и запирали, чтобы не случилось беды. Днём Марк порой садился Стиву на руку, и говорил: «Мар-рк любит Стива! Мар-рк — хор-роший мальчик!» Мама научила его, и Стив каждый раз смеялся. Из-за фразы и из-за того, как острые коготки на птичьих лапах щекотали пальцы. Мама не разрешала обнимать его и целовать. Стива так распирало от чувства обожания к маленькой птице, что желание стало навязчивой идеей.       Стив встал раньше всех — ночь из-за беспокойной Марго выдалась тяжёлой, и родители спали, свив вокруг маленького сопящего комочка гнездо из своих тел. Клетка была на месте — на подоконнике под плотной накидкой.       Он снял её и, тихо бормоча, вытащил Марка из клетки — тот охотно шагнул с жёрдочки на палец, с любопытством наклоняя маленькую голову. Стив помнил эту чистую радость: он так давно мечтал выразить всю свою любовь. Он поцеловал Марка и крепко обнял своими маленькими пальчиками. И не понял, почему попугай не захотел больше держаться за его палец. Почему стал, словно тряпочка, утыканная зелёными в чёрных разводах перьями.       Накатило ощущение, что случилось что-то неправильное, что-то непоправимое. И он искренне не понимал, почему. Он, конечно, нарушил мамин запрет. Но он ведь не сделал ничего плохого. И как бы он ни пытался разбудить птицу, тормоша на ладони, ничего не выходило — Марк лежал комком перьев и не двигался.       И тогда он заплакал. Горько и безысходно. Проснулась мама, вялая и ничего не понимающая. Стив рыдал. «Я только обнял его. Мамочка, я ведь только обнял». Это был тяжёлый день. Мама убедила его, что Марк просто уснул очень глубоко и больше не проснётся. Стив чувствовал ложь, но понимал чем-то в своей глупой душе, что лучше так.       Спустя неделю он был поражён, с трепетом стоя у огромной клетки с десятками волнистых попугайчиков. Отец привёл его в зоомагазин выбрать нового, чтобы клетка Марка не пустовала. «Зелёного?» — спросил он тогда с намёком на улыбку. Стив яростно замотал головой и показал пальчиком на голубого. Того, что сидел в дальнем углу клетки и возился с зеркалом.       Челси оказался совсем другим. Он не давался в руки и только летал по дому, когда его выпускали. Только отец мог после поймать его и водворить в клетку. Челси обожал своё зеркало и не говорил. Он мог клюнуть Стива в палец, если тот проталкивал фалангу между прутьев. И Стив улыбался. Правильно. Это было правильно. Он уже не испытывал тех безгранично тёплых чувств к попугайчику. Но исправно насыпал корма и наливал ему воды, а позже научился и чистить клетку. Он был очень заботливым к нему и даже любил, наверное — но совсем по-другому. Челси прожил очень долго для волнистого попугайчика — десять лет. Стив как раз перешёл в старшую школу, когда однажды вечером не увидел Челси в клетке — тот лежал внизу лапками кверху. Его маленькое тельце уже было холодным и твёрдым. Стив плакал тогда. Десять лет он заботился о попугае. И, хоть и не брал в руки, говорил с ним. Желал спокойной ночи и доброго утра. Защищал от нападок сестёр. Всё детство они провели бок о бок. Стив охранял его хрупкость — Челси в ответ не доставлял никаких проблем. Он умер от старости, и Стив в молчаливой компании шмыгающих Марго и Элис завернул его в свой носовой платок и закопал на заднем дворе дома у живой изгороди. Больше они не заводили домашних животных.       Стив, вспомнив всё это, перевернулся на спину. Он был хрупким, его тело — отзывчивым, а дух яростным. Баки, очевидно, хотел его касаться. И это пугало до ужаса. Не столько отсутствие опыта — Стив был ребёнком своего времени. Он знал, как всё происходит между партнёрами не зависимо от пола. Он был просвещённым по этой части на все сто процентов.       Страшно было чувствовать, как кто-то открывает его клетку: он знал, что за этим может последовать. Он боролся с двумя противоречивыми, но совершенно поглощающими его сознание желаниями: забиться в угол клетки и ощетиниться, отбиваться и исклевать тянущиеся к нему пальцы — или выйти навстречу и ощутить всю силу чужих чувств. Умереть — и почувствовать покой.       Стив шмыгнул, втягивая носом воздух — тот ещё отдавал тонким запахом растворителя. Телефон, зажатый в руке, завибрировал. Это было смс от Наташи. Она спрашивала, как всё прошло. И пойдёт ли он завтра пить вместе кофе и перемывать косточки отдельным личностям. Или он теперь каждый раз после колледжа намерен сбегать к Баки.       Стив фыркнул себе под нос — ещё чего. Мысль, конечно, была. Но он отмёл её. Они не договаривались ни о чём, и Стив смело предположил, что теперь очередь Баки делать следующий шаг. И от осознания, что они совсем скоро снова встретятся, тупо и сладко заныло под ложечкой.       И едва он подумал так, телефон завибрировал снова. Стиву словно обожгло пальцы, когда он вгляделся в такой яркий в темноте комнаты дисплей. Баки писал ему. Снова.       «Хочу приготовить в субботу жаркое. Поможешь мне?»       Стив закусил губу и пребольно сжал её зубами. Вся усталость, накатившая на него было, сошла на нет, голова стала кристально ясная и пустая. Он несколько раз набирал ответ, стараясь сделать его остроумным. Потом стирал и злился. Пока не отправил обычное «конечно». Не оригинально. Но хотя бы понятен контекст и никаких двусмысленностей.       «Отлично. Тогда жду в два. Температуры до сих пор нет».       «Я рад. Правда. Доброй ночи», — написал он и выключил вибрацию, откидывая телефон подальше на самый край покрывала.       Он так хотел отдохнуть, но взбудораженность, отступившая было, накатила с новой силой. Он понял, что в ближайшие пару часов точно не уснёт. Было бы глупо тратить их на валяние в кровати. Поэтому Стив поднялся и тихо прошёл на кухню, доставая из холодильника кефир и пару ломтей тостового хлеба: по-быстрому подкрепиться и засесть за картину. Он чувствовал, что может сегодня закончить её. Он хотел закончить её, чтобы начать следующую, пока волна тревожного вдохновения, накрывшая его с головой, не пошла на убыль.       В этот раз они не пошли гулять — на улице часто моросил то ли ледяной дождь, то ли мокрый снег. Словно природа не могла определиться, готова ли она сдаться холоду, или должна ещё немного поломаться для приличия.       Стив кутался в промокший шарф до самых глаз всё то время, пока они стояли в очереди: «Старбакс» у колледжа по обычаю был переполнен молодёжью. И очень удивился, когда не обнаружил в меню над головами бариста тыквенного латте. Зато оно пестрело рисунками с участием свечей и омеловых веток, окружавших Рождественские рецепты. Стив едва не скрипнул зубами от негодования: это свойство кофейни он терпеть не мог. Какого чёрта? Если ему понравился конкретный рецепт, почему он должен ждать его больше полугода? Это было отвратительно несправедливо.       А ещё эти чёткие смены рецептов по сезонам в очередной раз жестоко намекали, что ещё один период жизни остался позади, за плечами, и пути назад в него нет. А он, Стив Роджерс, так и не сделал ничего стоящего в своей творческой жизни.       Из чувства противоречия Стив заказал себе эспрессо — под крайне удивлённый взгляд Наташи. Словно наказывая себя за что-то, что ещё пока не совершил. Они пробрались к единственному пустовавшему столику с мягкими, обитыми красным велюром стульями — у самого входа. Совсем рядом, в шаге от них, на диване миловалась парочка. Стив посмотрел на них всего мгновение и раздражённо отвернулся, выпивая половину своей кружки залпом. Отвратительно горько и крепко, в унисон скребущему внутри странному чувству.       — Зачем люди встречаются? — задумчиво произнесла Наташа, отхлёбывая прямо из кружки какую-то очередную сладкую смерть, обильно залитую сливками и присыпанную кусочками тростникового сахара. — Ведь есть тысячи вариантов, чтобы не встретиться. А они всё равно встречаются друг другу на пути.       Стив пожал плечами, глядя на чёрную жидкость у себя перед носом.       — Быть может, это всё лишь случайность. А ты ищешь смысл там, где всё изначально бессмысленно. Знаешь, этакая божественная лотерея. На выживание.       — Ты не веришь в судьбу? — с любопытством спросила она.       — Не сегодня, точно, — вздохнул Стив и в один глоток допил остатки из кружки. Сморщился и заел украденным у Наташи морковным тортом.       — Что-то не так? — голос её звучал озадаченно, и Стив, перестав разглядывать изученный до малейших деталей зал, встретил взгляд Наташи. И решился.       — Помнишь, ты говорила мне о проблеме доверия. Что, мол, Баки побоится пускать навязчивого меня в свою уютную холостяцкую жизнь. Так вот. Пока проблема только у меня. Только я боюсь рухнуть во всё это, очертя голову. Только я не могу дышать, когда он обнимает. И я не знаю, когда это переборю. И насколько у него хватит терпения. Знаешь, мне будет очень плохо, если он решит всё закончить, так и не начав.       — О, — только и сказала Наташа, пластиковой ложкой снимая сливки с кофе и медленно её облизывая.       — Я боюсь его. Боюсь всего этого, потому что чувствую кожей — всё серьёзно, всё по правде. Он не играется со мной. И ответственность пугает. И при этом страшно хочется попробовать. И это меня на куски разрывает.       — Может, он поймёт, если ты просто скажешь об этом?       — Как, например? — вспылил Стив, повышая голос. — Скажу, что страдающий от сотни комплексов девственник, и пусть он думает, нафиг я ему сдался?       Наташа съела ещё ложку сливок и закатила глаза.       — Что-то мне подсказывает, он и так думает об этом каждый день. Особенно, если ты так же истеришь при нём.       — Ну, Романова! — Стив наклонился и отковырял большой кусок торта до того, как Наташа смогла среагировать. Положил в рот и медленно прожевал. Выражение лица Нат было бесценным. — Люди встречаются друг другу как испытание на прочность — так мама говорила, — произнёс он невнятно, пока не проглотил чужой торт. Наташа только задумчиво посмотрела ему в ответ.       В выходной он пришёл к дому Баки за десять минут до назначенного времени. Он принял душ перед этим и аккуратно сбрил три волоска на своём подбородке. Он выбрил подмышки и надел чистую одежду: майку, рубашку и синие джинсы, едва держащиеся на его тазовых косточках. Он почти бежал от сабвея, ему было жарко, и, когда он стучал в дверь, пальто уже было расстёгнуто, а шляпу он зажал в кулаке, боясь, что ту унесёт холодным ветром. Стив очень сильно хотел поскорее увидеть Баки. И с той же силой мечтал развернуться на пятках и побежать прочь от двери. Он негодовал по поводу метаний своей глупой души.       Сердце ускорилось, когда Баки открыл ему — в футболке и длинных домашних штанах. Босой — ступни у него оказались огромными, с длинными изящными пальцами. В растянутом вороте футболки болтался какой-то шнурок. Он улыбнулся — и Стив сухо сглотнул, почти делая шаг назад. Баки выглядел слишком хорошо в этой растянутой и мягкой домашней одежде. Он схватил его за шарф и без слов втянул внутрь, в дом. И закрыл за ним дверь. Та хлопнула, как упавшее на эшафот лезвие гильотины. Стив не шевелился — Баки раздел его, словно игрушку, торопливо повесил одежду на крючки и потянулся руками.       Без приветствия. Без должной моральной подготовки. Стив почувствовал, как его опоясывают и окольцовывают, как сжимают этим теплом — ласковым и смертельным. Баки размеренно и шумно дышал рядом с ухом, его тело было в пару раз больше и твёрже, на порядок горячее. Оно откровенно пугало. Стив стоял истуканом и ловил ртом воздух, пока его не затрясло в ознобе.       Баки тут же отшатнулся от него, заглядывая в глаза. В них читалась тревога, но Стив ничего не мог поделать с этим нервным тремором. Он мог бы ударить Баки — неожиданно. Это бы сработало. Он мог бы убежать и больше не возвращаться. И он знал, что не сделает этого.       — Стив. Что с тобой? — спросил он тихо, поглаживая плечи широкими ладонями. Стив снова сглотнул. — Что происходит? Тебе плохо?       Он замотал головой сразу, как только понял суть вопроса. Разлепил сухой рот:       — Я тебя боюсь.       Баки отпустил его и отошёл на шаг.       — Но… почему? Я ведь… Я ничего не собираюсь… Чёрт.       Он запустил пятерню в волосы и нервно прочесал их пальцами.       Стива отпустило быстро, почти моментально. Он, спотыкаясь, добрался до дивана и сел, пряча лицо в ладони. Баки чуть погодя устроился на стуле рядом. Он наклонился, устроив локти на коленях и сцепив пальцы в замок.       — Я делаю что-то не так? — спросил он тихо. Голос звучал хрипло и низко.       — Откуда я знаю, — простонал Стив и посмотрел на него в щель между пальцев. После чего убрал руки и спросил: — Сколько тебе лет, Баки? Двадцать пять? Тридцать?       Он ответил не сразу. Долго смотрел на Стива, словно молчаливо прикидывая что-то в уме.       — Тридцать четыре, — сказал он, наконец.       У Стива сердце оборвалось. Он не особо быстро вычислял, но, чёрт, пятнадцать лет. Пятнадцать. Он снова спрятал лицо в ладони и чертыхнулся.       — А мне девятнадцать, — прошептал он. — Мне девятнадцать. И у меня никогда ничего не было. Ни с кем.       Вот и всё. Признался. Это оказалось проще, чем он думал.       — Даже с девушками? — недоверчиво спросил Баки.       — Ни с кем! — повторил Стив, открывая лицо, чувствуя, как влажные щёки пылают. Он готов был пойти в рукопашную сейчас, и победил бы дюжину злодеев. Разве его вина в том, что никто не захотел его за целую вечность? Он собирался защищаться до последней капли крови.       Баки только вздохнул и задумчиво почесал подбородок. Он не выглядел разочарованным, разве только немного смущённым, сбитым с толку.       — Прости. Я дурак. Я подумал…       — Что я мачо-сердцеед? — Стив усмехнулся и откинулся на спинку, чувствуя злую заводную энергию внутри. — Что я переспал со всем колледжем?       — Ну, — Баки посмотрел на него тяжёлым тёмным взглядом. — Ты выглядел весьма уверенно и эффектно, чтобы спать со всем колледжем.       Стив рассмеялся искренне и звонко, запрокидывая голову.       — Ни одному человеку в колледже не пришло бы в голову связаться со мной. Потому что я холодный высокомерный мудак — по легенде. Я отлично рисую, лучше основной массы студентов. Но мне плевать на большинство из них с высокой-высокой башни. Как и им на меня.       Баки нахмурился, и Стив вздохнул, на миг прикрывая глаза.       — Это только легенда, Баки. Возможно, я хотел бы завести больше друзей. Но никто в колледже не должен узнать, как я живу и какой я на самом деле. Кроме Наташи, — добавил он и поджал губы в подобии улыбки. — Я постоянно делаю вид, что очень крут. Я ношу только модные брендовые вещи. Я работаю по ночам, хватаясь за любые подработки на дому, чтобы накопить на них.       Баки молча ждал пояснений. И что, если их у Стива сейчас не было? Он вдруг почувствовал себя таким слабым и глупым за эту свою дурацкую реакцию. Баки явно не собирался убивать его в своих объятиях, демонстрируя силу чувств. Страх был безусловным рефлексом — как человек криком реагирует на неожиданный испуг. Но если должным образом подготовиться, то можно ведь и не испугаться?       — Зачем ты всё это делаешь? — Баки смотрел так, словно ему на самом деле было интересно, как он живёт и что вообще делает. Как выкручивается. Обычно всем было всё равно.       — Думаешь, художникам просто сейчас? Серьёзно? — Стив зло фыркнул. — Если бы. Им нужны связи. Им нужны меценаты и спонсоры. И если я не мелькаю постоянно перед глазами народа весь такой, как Рождественская игрушка — яркий и блестящий, значит, меня не приглашают на выставки, значит, мне негде показать свои работы, значит, я просто останусь на обочине жизни, не успев толком принюхаться к запаху славы. Если ты не эпатажный мудак, никто не заинтересуется твоими картинами, как бы хороши они ни были.       — Разве не достаточно того, что ты отлично рисуешь? — искренне удивился Баки.       — Сейчас много кто хорошо рисует. И редко, кто из них удостаивается сплетен или повышенного интереса. Не всем дают скидку для выставки в лучших залах Галереи. Мало хорошо рисовать. Надо ещё эпатировать своей личностью, вызывать эмоции и вопросы, на которые многозначительно не даёшь ответов. Чтобы о тебе говорили. Тогда есть шанс.       — Шанс чего?       Стив даже наклонился вперёд, объясняя очевидные вещи:       — Пробиться наверх, в богему. Чтобы в газетах писали. Чтобы покупали картины, потому что они твои. Чтобы жить лучше, чем сейчас.       Последняя фраза прозвучала довольно резко, и Стив замолчал. Он не знал, что ещё сказать. И не был уверен, что его поняли. Главное было то, что Баки хотя бы выслушал.       — Хорошо, допустим, — вздохнул Баки, наконец. — Я не все понял из твоих аргументов. Но я хотел сказать другое. Запомни: я никогда не причиню тебе вреда. Не нужно меня бояться. Как не нужно терпеть то, что тебе неприятно. Хорошо? Ты всегда можешь сказать об этом, ты должен говорить. Просто… я не думал, что с тобой… мне будет так тяжело сдерживаться.       Стив криво улыбнулся. Не бояться. Не реагировать так остро. Проще миллион раз сказать себе, чем выполнить. Словно он не пытался.       Он осмотрелся и увидел, что на кухонном столе лежат приготовленные овощи для жаркого и кусок мяса. Две доски и ножи для резки.       Баки ждал его.       И Стив выдохнул и ощутил, какой же он на самом деле голодный.