Зелёная трава

      Стив спускался вниз по лестнице, завернувшись в рубашку, насквозь пропахшую Баки, как во вторую кожу. Он всё думал, какого чёрта в воскресенье вставать так рано, и почему Баки не разбудил его, почему опять проснулся в одиночестве, хотя он так сильно мечтал проваляться с Баки полдня в постели, занимаясь разными интересными вещами…       И он бы продолжал бурчать себе под нос, но на середине лестницы его, сонного и немного озябшего от утреннего прохладного воздуха и пола под босыми ступнями, настиг запах кофе. Настоящего кофе, не заварного, и если вспомнить, он не видел у Баки кофеварку. Значит, Баки готовил его сам?       Раздумывая об этом, Стив оказался в кухне-столовой, да так и замер на месте.       Баки и правда стоял у плиты, держа в руке длинную деревянную ручку джезвы. Стив, наверное, мог считаться динозавром потому, что знал, как этот ковшичек в форме песочных часов называется. Но дело было в том, что у них дома… был похожий. Мама варила неплохой кофе по выходным, и у них никогда не было кофеварки. Даже в их лучшие времена.       Баки плавно покачивал его, наклоняя из стороны в сторону, стоя у плиты совершенно нагим, и выглядел при этом таким притягательным, растрёпанным, мягким и домашним — и одновременно с этим каким-то дико, по-животному сексуальным, каким Стив его никогда не видел. Лучи спокойного утреннего солнца пробивались сквозь неплотные занавески, и из-за них вся массивная фигура Баки подсвечивалась и приобретала нереальный мягкий ореол. Грань между растапливающей нежностью и одуряющей страстью неверно колебалась, и Стив, наконец совладав с собой, тихо, на цыпочках развернулся и понёсся обратно вверх по лестнице за собственным скетчбуком и карандашами, которые всегда были при нём. Он часто думал перейти на чернила, у него неплохо получалось. Но было в карандашах что-то особенное, то, как они плясали под его дудку, повинуясь нажатию руки и углу наклона, и Стив любил скетчить именно карандашами больше всего. Образ обнажённого Баки у плиты вплавился ему в подсознание, и это было не клеймо даже, а как сверхточная вышивка, где вместо нити — его собственные нервы. Стиву казалось, что он буквально взорвётся, рассыплется на части, если не нарисует сейчас Баки таким, каким увидел. Ему казалось, что он в этом мгновении поймал каждую черту, каждый изгиб мышц спины, росчерк натянувшей кожу лопатки, плавный прогиб поясницы, мощные бёдра и задницу, из-за стояния на одной ноге напряжённую неравномерно… и фривольно висящий член и мошонку под густыми паховыми волосами. Он словно видел его со всех сторон сразу, словно мог бы нарисовать в трёхмерной проекции. Но даже не в восхищении его телом, массивным и при этом гибким, был весь смысл. А в том, сколько в этом образе было домашнего тепла и выраженного ему доверия, и при этом неприкрытой сексуальности… Это была та грань Баки, та его сторона, на которую Стив ещё не имел возможности взглянуть, рассмотреть пристально. И от ощущения чего-то нового, прокравшегося в его жизнь, и несомненно прекрасного, сердце у Стива стучало часто-часто.       Он уже рисовал, торопливо накидывая общие линии и светотени, чтобы не упустить плавность и хищность изгибов тела Баки, какую-то особенную неряшливую обыденность его позы. Каждой чёрточкой он гладил его точно так же, как гладил взглядом, и не мудрено, что Баки наконец-то повел лопатками, словно у него между ними зачесалось, и обернулся.       — Стиви? Доброе утро. Ты уже проснулся, — он улыбнулся так искренне, тепло и мягко, что Стиву по-собачьи захотелось зарыться в эту улыбку носом, обернуться ей целиком и кататься кверху животом по солнечным пятнам на паркете просто потому, что ему стало так хорошо от неё. — Что ты делаешь?       О. А что он делает?       Точно. Стив замялся и зачем-то убрал скетчбук за спину. Да, он втихую рисовал голого мужчину, да, он рисовал своего любовника, и у него на самом деле полустояло под едва запахнутой чужой рубашкой, но он не стыдился себя. Ладно, хорошо, если только чуть-чуть. Во-от столечко.       — Доброе утро, Бак, — отчеканил он, тут же расплываясь в улыбке и чувствуя, как горят щёки. Пальцы, между которых он держал карандаши за спиной, словно жгло огнём.       — Будешь кофе? — спросил Баки больше для формы и непринуждённо понёс турку и зацепленные одним пальцем кружки к столу. — Что там у тебя? Ты меня рисовал?       Стив понятия не имел, почему ему нужно отнекиваться, это было странное, продиктованное из глубины бессознательного чувство. Это происходило само собой.       — Ну, эм-м… — Баки только хмыкнул, и пока Стив усаживался рядом, думая, куда деть скетчбук и карандаши, просто мягко вытянул всё из его рук и положил рядом на стол. Рисунком вверх. Охренеть.       — Хм, — Баки мастерски разлил кофе по кружкам, после чего впился в набросок взглядом и принялся рассматривать. Стив замер. Даже под скрещенными наподобие мечей карандашами — толстым и тонким — угадывался его силуэт с рукой, протянутой к турке. — Это я? Правда?       — Думаешь, не похож? — подпустив сарказма, спросил Стив и пододвинул кружку с кофе к себе, втягивая носом аромат. Как чёртов рай. То, что нужно человеку после сна, учитывая, что он ещё даже не умывался.       Баки вдруг странно нахмурил лоб и сел напротив. Он так и остался с этой странной миной, и даже первый глоток совершенно божественного, по мнению Стива, кофе не затёр эту чёртову складку между бровями.       — Эй, что не так-то? — Стив тоже нахмурился, пододвигая скетч ближе к себе и придирчиво разглядывая. Там было именно то, что он видел и что хотел нарисовать. Тот самый Баки, в которого он по уши был влюблён. И какого ему не нравилось? — Плохо нарисовано?       Баки посмотрел на него странно. А потом словно переключился и улыбнулся.       — Наоборот, — сказал он. — Слишком хорошо. Как по мне.       Стив даже забыл, что перед ним стоит кружка с райским кофе. Он наклонился вперёд, нависая над столом, и вытаращил на Баки глаза.       — С этого момента поподробнее. Что ты имеешь в виду?       Баки усмехнулся краешком губ, смотря в свою кружку. Вышло отчего-то печально. Его потрясающе растрёпанные длинные волосы все перепутались, но Баки это шло. Он выглядел откровенно притягательно в этом своём домашнем амплуа. И всё же что-то его беспокоило.       — Это слишком хорошо для меня, ни больше ни меньше, Стив. Я тут словно моложе, и задница у меня как мяч, и волосы такие, и… я словно свечусь. Мне кажется, ты преувеличиваешь мои достоинства. Да, и те самые тоже.       Он поднял на него взгляд. А Стив почти уронил челюсть на стол.       — У тебя огромный член, и я хочу его так же сильно, как и боюсь, можешь считать это терапией, — выпалил он вместо того, что хотел сказать на самом деле.       Баки несколько секунд смотрел на него удивлённо, а затем прыснул. Стив рассмеялся тоже, чувствуя, как неловкость, повисшая между ними, истончается. «Но ты на самом деле потрясающий. И я вижу, как ты светишься, каждый божий раз, как смотрю на тебя. И я так сильно влюблён, что мне стоит только подумать о тебе и вспомнить выражение твоих глаз, чтобы почувствовать тепло внизу живота. Я так хочу просто вцепиться в тебя руками и ногами и не выпускать, обмениваясь теплом наших тел, что чувствую неловкость от этого. Я стал так часто фантазировать о том, как твой член окажется во мне, что на самом деле свихнусь, если мы не сделаем этого в ближайшем будущем», — хотел бы сказать Стив, взяв лицо Баки в свои руки и касаясь носом носа. Но так и не сделал. Просто не смог. Но, наверное, что-то отразилось на его лице или в глазах — потому что Баки вдруг перестал смеяться, и овал его лица смягчился, почти исчезла глубокая складка над переносицей. Она шла ему, но сейчас Стив искренне ненавидел её.       — Позавтракаем после кофе? — спросил вдруг Баки, переводя тему, и Стив был немного благодарен ему за это. Но в голове вдруг созрела идея — словно росла там давно, скрываясь и мимикрируя, а сейчас вдруг прорвала все заслоны и зацвела пышным цветом:       — А ты попозируешь для меня ещё? Нагишом?       Баки снова посерьёзнел.       — Хм-м, тебе мало голых парней для рисования? Мне кажется, я не особенно хорош в этом. Особенно, если вспомнить тот скетч, — Баки криво улыбнулся, и взгляд его стал каким-то особенным, а Стив расплылся в победной широкой улыбке. Помнил? Может ли быть, что Баки хранил тот нарисованный за несколько минут пятидолларовый шарж? Может ли быть, что он значил что-то особенное для Баки? И как всё-таки топорно он флиртовал, господи, как откровенно напрашивался на уверения в том, что он важен для Стива. Впрочем, разве Стив был лучше? Неопытный мальчишка, завёрнутый в рубашку с чужого плеча и украдкой тычащийся носом в её потрёпанные манжеты, едва пахнущие тайным, скрываемым от него куревом. Стив прекрасно осознавал свою неожиданную зависимость. Как и то, насколько его неопытность притягивает. Потому что у Баки уже тоже заинтересованно полустояло, но он даже не пытался скрыть это.       — Я хочу рисовать тебя обнажённым, потому что меня прёт от тебя страшно, — сказал Стив честно, в глубине души радуясь, что Баки, видимо, понятия не имеет о том, насколько он охрененный по всем статьям. — И я могу предположить, что будет получаться здорово. Знаешь, эмоции, помноженные на накатывающее вдохновение… Может, даже дипломную работу посвятить этому? — задумчиво протянул Стив. Баки удивлённо-недоверчиво приподнял бровь.       — Ты серьёзно?       — Почему нет? Настоящая мужская обнажёная натура, безо всякой цензуры. Возможно, даже с каплей эротики? Женское тело раскрыто почти со всех сторон, мужское же принято обходить вниманием и считать более уродливым, словно член — это не прекрасная наша часть, а что-то вроде несимпатичного придатка или ложноножки. Было бы здорово внести свою лепту в этот вопрос, как думаешь?       — Ты сейчас серьёзно, или просто прикалываешься надо мной? — снова спросил Баки, озадаченно сдвинув брови.       Стив же в голове уже прокручивал возможные проекты. В идеале было чем проще — тем лучше. Но вряд ли кто-то будет ходить на выставку, где со всех полотен будет смотреть член в разных вариантах возбуждения. Да и акцентировать именно на части тела Стив не хотел — однобоко. Ему нравилось видеть тело Баки целиком, с его шрамами и особенностями, с этой массивностью и одновременно — гибкостью, потому что было в этом что-то нестерпимо гармоничное, притягательное, от чего сладко и больно замирало в груди. И дело было не только во влюблённости. Любой, кто увидит дикого хищника в природе в нескольких метрах от себя, просто пьющим воду из ручья, настороженно навострившим уши, замрёт и задержит дыхание. Сердцебиение участится, и адреналин выплеснется в кровь. Стиву страшно нравилось видеть эту холодную опасность, спрятанную внутри Баки, в домашней, чуть ленивой и разнеженной интерпретации. От этого перехватывало дыхание. Он смотрел на Баки и думал — какого черта он не дошёл до этого раньше. Ответ лежал на поверхности.       — Я серьёзно, Бак. И если ты согласишься, мы можем приступить уже сегодня. Я только что догнал, что упустил просто ненормально много времени. Я должен был рисовать тебя каждую свободную минуту. Скажи мне, что я идиот.       Баки только неуверенно улыбнулся в ответ.       — Хорошо. Как скажешь. Я приготовлю тосты, — сказал он и, сделав последний глоток из своей огромной чашки, встал, сверкая полувставшим членом и белой задницей.       — Может, накинешь что-нибудь? — без особой надежды спросил Стив.       — Ты в моей рубашке. Можешь отдать её мне, — фыркнул Баки из-за плеча. Он уже доставал хлеб и клал ломти в тостер. Стив покосился на собственный член и подумал, что лучше посидит так и попялится на Баки, чем лишится последней защиты своего сомнительного спокойствия.       — Ну уж нет, — ответил он. — Смотри, не подпали себе что-нибудь выдающееся. С горячим шутки плохи, а ожоги нежных тканей заживают хуже.       Плечи Баки дрогнули, и Стив мог поклясться, хоть тот и стоял молчаливо спиной к нему, улыбнулся в ответ. Не откладывая дело в долгий ящик — точнее, не имея никаких сил сопротивляться своему желанию, он подтянул скетчбук поближе и принялся прорисовывать детали, сверяясь почти с точной копией той позы в реальном времени. Баки, по всей видимости, стоял так, чтобы поменьше задействовать левую руку. Стив не мог бы сказать с уверенностью, но он всегда берёг её, хотя больше не было никаких проявлений того, что Баки испытывает дискомфорт или боль от старых давно заживших ран.       Он зарисовался и очнулся, только когда под носом оказались горячие тосты, а на тарелке — яичница. Ого. Он совсем упустил, когда Баки успел пожарить её.       — Стив, — позвал Баки особым серьёзным тоном, и Стив сразу поднял на него взгляд от тарелки перед собой. — В пятницу утром звонили насчёт твоего дела. Они готовы встретиться до Рождества и спрашивали, есть ли у нас оговоренная сумма.       Стив хлопнул глазами и проглотил кусок тоста, который успел откусить и измочалить зубами.       — Уже? — только и спросил он. — То есть, возможно, мы встретимся на следующей неделе?       — Да, их представитель спрашивал насчёт удобных дат. Подумай об этом, хорошо? Было бы здорово оставить проблемы этого года в этом году. И не тащить их в новый, правда? И если нужно помочь тебе с деньгами, ты только…       — Нет, не нужно. Всё в порядке. Ты прав, надо уже решить этот вопрос.       Баки вздохнул. Помолчал немного, не сводя с него взгляда.       — Подумай, когда ты сможешь. И мы проведём встречу. Я буду твоим представителем. У меня есть небольшой опыт представления чужих интересов благодаря Центру ветеранов, где работает Сэм. Знаешь, иногда приходится обивать пороги власть имущих, чтобы убедить помочь благотворительному фонду. Или помочь решить конкретные насущные проблемы Центра. Так что я знаю, как это бывает, когда всё, что от тебя хотят — это чтобы ты закрыл дверь кабинета с другой стороны и больше никогда не появлялся на пороге. И да, со мной это не работает.       — Ты как танк, да? — улыбнулся Стив. — Прёшь напролом?       Баки чуть пожал плечами.       — Просто беру то, что причитается. К Сэму порой приходят бывшие военные с реальными и серьёзными проблемами. Не как у меня, намного хуже. Я всегда считал, что если у тебя всё хорошо или хотя бы нормально, ты должен помочь тем, у кого дела пока не очень. И я надеюсь напомнить об этом всем, кто сидит в кабинетах за лакированными дверями из настоящего дерева. Иначе они могут и не вспомнить. Так что у меня есть опыт общения с юристами и адвокатами. Можешь рассчитывать на меня.       Стив улыбнулся, глядя на то, как спокойно Баки говорит ему это — словно прописные истины. В каждом слове сквозила такая уверенная самодостаточность, что он поневоле залюбовался, отвлекаясь от еды.       — Я буду, — кивнул он. — И ты прав. Надо тоже начать заниматься чем-нибудь общественно полезным.       — У тебя ещё будет время. Это не сложно, — Баки смотрел на него тёплым, бархатным взглядом, от которого в груди что-то барахталось и трепетало. — И ты на самом деле видишь результат и искреннюю радость. Особенно честно радуются старики.       — Ты поэтому по субботам стрижёшь газон в мамином приюте? Мама сказала, что ты работаешь уже много лет подряд и никогда не брал платы.       Стив спросил без какой-либо цели, слова сами слетели с языка, но Баки ощутимо напрягся. Он ответил не сразу, поднимая потяжелевший взгляд и словно выискивая в лице Стива что-то, что ему могло не понравиться. Но Стив спросил просто потому что хотел узнать историю из уст Баки, а не собирать и склеивать у себя в мозгу обрывки информации отовсюду понемножку. Это был вопрос, заданный не им самим даже, а его чёртовым подсознанием — вот что Стив подумал. Он уже долгое время возвращался к этому мыслями и размышлял — почему Баки делает это? И то, что они оба неторопливо завтракали, пребывая практически обнажёнными друг перед другом, настраивало на особенный откровенный лад.       Баки вдруг шумно выдохнул и откинулся на спинку стула, расправляя широкую, покрытую тёмными волосками пониже ключиц рельефную грудь. Если это был отвлекающий манёвр — он удался: Стив не смог удержаться и съехал взглядом на тёмные соски в светло-коричневых аккуратных ореолах.       — Хорошо, — сказал Баки негромко и достаточно спокойно, чтобы Стив снова уставился ему глаза в глаза и замер в ожидании. — Я думаю, и правда стоит прояснить. Та история очень повлияла на меня, думаю, было бы неплохо рассказать её тебе, — он выдохнул и вдохнул глубоко, то ли не особенно радуясь тому, что Стив выпросил, то ли готовясь к долгому рассказу. Баки смотрел в сторону, взгляд его стал неопределённым, размазанным, будто он пытался всмотреться лучше в своё прошлое или просто впал в задумчивость. Стив поёжился — под рубашкой вдруг стало зябко — но не решился издать ни звука. — Я как раз учился в выпускном классе, когда у деда диагностировали прогрессирующий Альцгеймер. Мы были с ним очень дружны. Бабушка умерла за несколько лет до этого, и отец встретился с фактом того, что деда нужно было забрать к себе. В наш дом. До сих пор помню, как мать страшно орала в тот вечер. В итоге его поселили в гостиной. Тут мало что изменилось с тех пор, разве что я диван поменял и кое-что ещё из мебели. Я страшно разозлился тогда, помню, и уступил деду свою спальню. Мне казалось, что это страшно несправедливо, оставлять старика одного здесь. Тем более, он мог уйти и просто забыть дорогу домой. А мимо меня он бы не смог уйти незамеченным. Я не буду вдаваться в подробности, но этот год стал адом. Я делал для него всё, что мог, но мне не доставало главного — терпения. Я заканчивал школу и был обычным парнем. И всё, о чём я мечтал, это свалить из этого дома в колледж, желательно, на другом краю страны. Так и получилось. Я поступил в колледж в штат Вашингтон, на инженерно-техническое. Деду наняли сиделку. Понимаешь, специального человека, чтобы ухаживать за ним, потому что родителям было не до него. Я за это ненавидел их страшно, а дед… он уже не был тем весёлым дедом, который сделал моё детство счастливым. Я очень любил его. Но оставаться с родителями только ради него ещё дольше было выше моих сил. Я так думал. Я уехал. И узнал через несколько месяцев, что они сдали его в дом престарелых.       Стив замер, не осознавая, что сжал свой карандаш слишком сильно. Баки замолчал, задумчиво огляделся и, встав, взял со спинки дивана тонкий плед, чтобы накинуть его себе на плечи на манер пончо. Он не хотел быть обнажённым больше, и Стив прекрасно его понимал.       — Это был «Тёплый приют?» — поинтересовался Стив, когда молчание затянулось.       — Да. Только тогда название, кажется, было другим, — Баки протянул левую руку из-под пледа, чуть скривившись, и отпил остывшего кофе. — Неважно. Я был в таком состоянии, что хотел убивать. Я считал произошедшее предательством. Я не собирался вступать в диалог с родителями. Я просто доучился курс и вернулся из Вашингтона в Нью-Йорк. Но к тому времени дед стал совсем плох, и… он не узнал меня.       Стив перестал дышать. Он на самом деле не думал, что история, которую Баки всё не рассказывал ему, настолько трагична и тяжела для него. Сейчас тот сидел напротив, упершись взглядом в полупустую кружку на столе, и выглядел так, словно на нём сидела чужая кожа. Страшно хотелось подойти и погладить по растрёпанным волосам, прижать к себе и сказать, что всё позади, а теперь будет только хорошо. Однако Стив видел ещё и затаённое напряжение, опасное напряжение. Словно Баки могло нервировать любое лишнее движение. Поэтому он просто остался на месте, всматриваясь в его лицо.       — Это было ударом для меня, как ты понимаешь. Для человека с Альцгеймером год — большой срок. Неподъёмный. Я оставил деда, самого близкого мне человека, и уехал искать лучшей жизни. И… — Баки поднял вдруг взгляд и как-то криво, виновато улыбнулся, — сейчас я тут. Побывал в армии после того, как похоронили деда, и остался служить по контракту на несколько лет. Чуть не сдох в горячей точке. Ударился в бисексуальность, едва не скомпрометировал своего лечащего врача. Совсем рассорился с родителями. А теперь стригу газоны и деревья и даже думаю, что счастлив. Потому что сейчас ты сидишь передо мной. И твои голубые глаза огромные, словно чайные блюдца, — Баки всё же улыбнулся, наклоняясь вперёд и ставя руки локтями на стол, переплетая свои пальцы и взгляды. — Стиви, выдохни. Это тяжёлая история, но всё это осталось в прошлом. Я даже рад разделить её с тобой. Казалось бы — ерунда, но… мне на самом деле стало ощутимо легче сейчас. Поэтому спасибо.       — Поэтому ты стрижёшь там газоны бесплатно? — зачем-то решил уточнить очевидное Стив. — В память о деде?       — И это тоже, — кивнул Баки. — Чтобы помнили. Он был замечательным человеком. Ну, ещё и потому что я всегда чувствовал, с какой добротой и тщательностью в приюте следят за доверенными людьми. Никто не показался мне излишне жёстким или не на своём месте. Это были отличные специалисты, которые разрешали мне приходить каждый день, если я мог это устроить, и никогда не обижали меня ни словом, ни делом. Мне кажется даже, что я мог видеть твою мать. Иногда у деда дежурила молодая женщина, очень похожая на неё. А быть может, я видел и тебя, когда ты был совсем ещё ребёнком. Сам я помню это время очень смутно.       Почему-то мысль о том, что они могли видеть друг друга ещё лет пятнадцать назад, когда Стив прыгал по коридору на одной ноге в ожидании конца маминой смены, тёплой тяжестью окатила грудь. Он всё же встал и, откинув влажный из-за вспотевшей ладони карандаш на стол, подошёл к Баки, распахивая полы рубашки и обеими руками прижимая к себе его голову — куда-то между животом и грудью. И Баки, не будь дурак, тут же прижался к коже носом и губами, открытым ртом, жадно вжимаясь лицом и пытаясь прикусить. Стив стоял, зарывшись пальцами в его волосы, и был бы счастлив не двигаться ещё целую вечность — такое на него вдруг накатило спокойствие и умиротворение. И ни единого неправильного, ни единого похотливого чувства. Всё словно пришло в некое подобие правильного, выстраданного равновесия.       — У тебя ведь есть фотоальбомы? — спросил Стив тихо, почёсывая Баки за ухом и чуть выше, от чего тот совершенно натурально постанывал.       — О, нет, Стив, — обреченно прогундосил Баки ему в живот.       — Да, Бак. Я хочу видеть их. Там твоё детство. И познакомь меня со своим дедом. Не уверен, что понравился бы ему, но… Мы могли бы съездить на кладбище, если это возможно. Если ты…       — Терпеть не могу кладбища, — Баки проявлял порой недюжинную вредность, поэтому Стив просто остановил лёгкие, едва ощутимые и наверняка очень приятные касания пальцев в волосах. И замер, ничего не говоря.       Баки тоже помолчал какое-то время, всё так же прихватывая натянутую на кости кожу Стива одними губами. А потом ткнулся головой в остановившуюся ладонь и выдохнул свободнее:       — Ладно-ладно, я понял. Хорошо, — согласился он вдруг, становясь сразу понятным и привычным Баки. — Альбомы. Давно я их не доставал. Пора бы стереть с них пыль.       Поразительно, но стоя в такой тесной близости, Стив совсем не чувствовал никакого эротического желания. Ему было до безумия комфортно и тепло, и на этом всё заканчивалось. Это было так приятно — не желая ничего больше, только стоять почти голым посреди его кухни и прижимать головой к своему животу.       — Ты поел? — спросил Баки. — Может, сначала прикончим завтрак?..       Стив хотел отказаться, но потом посмотрел на Баки снова и представил, как он с чувством готовил для них яичницу голышом. А он все пропустил, пока рисовал. Было бы некрасиво отказываться. Альбомы ведь не убегут.       — Хорошо. Пообещай тогда, что после завтрака точно, — настоял он, едва поглаживая раковину уха по контуру. Баки откровенно млел.       — Даю слово.       Они поели очень быстро и запили последние тосты остывшим кофе. И Стив, не долго думая, потянул Баки наверх по лестнице. В один из дней он оказался тут один и случайно заглянул во все комнаты на втором этаже. Он помнил дверь, за которой был небольшой чулан. Во время подъёма по лестнице Баки неожиданно схватил его рукой за ягодицу, немного напугав и раззадорив. А потом и вовсе прижал в углу на узеньком месте между этажами. Широкими мозолистыми ладонями тут же зашуровал по телу под рубашкой, обдавая теплом, и Стива продрало дрожью. Баки снова был голый — он оставил плед внизу и сказал, что им стоило бы одеться. Конечно, Стив согласился, и вот…       — Мм-хм?.. — Стив не мог не попытаться, но Баки с силой сжал обеими руками его задницу, и слова вместе с воздухами просто выпорхнули из рта. Было немного больно и немного страшно — как всегда, когда Баки с лицом, завешенным волосами, нависал сверху. Он был мощным, очень мощным. И Стив всегда испытывал поначалу волнение. И только потом концентрированное, едко-сладкое желание накатывало на него, чтобы утянуть за собой камнем на дно. У Стива по-подростковому вставало за секунды, и судя по тому, как Баки чуть приподнял уголок рта и как уверенно вдруг опустился перед ним на колени прямо здесь, на лестнице, оказываясь лицом перед его вязко потёкшим членом, у него были серьёзные планы, которые обжалованию не подлежали.       — Держи-ка, — голос Баки прозвучал хрипло, он поддёрнул полы своей же рубашки выше и прижал их рукой Стива, которой тот ко всему держал скетчбук и карандаш. Стиву страшно хотелось закрыть глаза, спрятать горящее лицо в сгибе локтя. Но Баки только улыбнулся развязнее, облизал губы — глаз не отвести, и…       Стив ахнул и стукнулся затылком о деревянные панели стены. Баки взял его в рот, при этом держа в ладонях ягодицы — те спокойно туда помещались, и Стив чувствовал себя каким-то экзотическим фруктом, который буквально заталкивают в рот руками целиком.       — Может, наверху? — без надежды спросил он Баки, едва ли выдавливая из себя слова. Потому что тот, вызывающе смотря снизу вверх, медленно трахал его своим ртом, явно толкаясь кончиком языка в уретру, и это было просто нечто. Стиву впервые перепало подобных ласк от Баки словно вечность назад, но сейчас это чувствовалось совсем по-другому: острее, сильнее, лучше по всем параметрам. И Стив, собираясь с мыслями и стараясь выстоять на подгибающихся ногах, вцепился Баки в волосы, инстинктивно толкаясь бёдрами, изо всех сил прижимая скетчбук и ткань рубашки к своему белому животу, ощущая под лопатками твёрдые панели, на ягодице — сминающую тёплую ладонь и захлёстывающее море удовольствия, когда Баки брал его на всю длину, до глотки. Он поверхностно, сорвано дышал и бездумно подавался вперёд, только бы снова скользко, влажно и горячо проследил Баки весь его член от головки и до корня, только бы снова вобрал по очереди яйца, торопливо обсосал их и снова вернулся к члену. Господи Боже, думал Стив, да ради одного этого минета можно было душу продать. Что же ещё ждёт его впереди? Он хотел быть с Баки, любить его и дойти до конца. Он хотел этого так сильно, что, думал, взорвётся однажды. — Ба-а-ак… — Стив выдохнул и задрожал, не в силах смотреть глаза в глаза и на то, как кляксы его спермы растекаются по щекам с лёгкой небритостью. Как Баки, довольно щурясь, стирает одну из них и чувственно погружает палец в рот, облизывая. Это было слишком, и он зажмурился, тяжело дыша и совсем ложась на стену. Слишком хорошо.       — Всё в порядке? — спросил Баки, поднимаясь на ноги и снова нависая, ласково и как-то просяще приглаживая ему длинные волосы на макушке. Стив чувствовал каждый его чёртов палец кожей головы. — Я об этом всё утро мечтал.       Стив тихо фыркнул и приоткрыл глаза, вглядываясь в явно очень довольного собой Баки.       — Вот оно что. А я думал, ты так хотел перевести тему альбомов в более тесную и интимную горизонтальную плоскость.       — Дались тебе эти альбомы, — Баки качнул головой и снова взял Стива за руку, только вот теперь он оказался впереди, утягивая за собой на оставшийся пролёт вверх. — Ничего в них нет особенно интересного. Даже ни одной обнажёнки, насколько я помню.       Стив усмехнулся сзади. Словно ему было дело до голого малыша Баки. Он просто… хотел увидеть. Хотел познакомиться с этой частью его жизни, которую он никогда не знал. Это было сродни таинству и инициации. Стив жаждал этого чем-то подсознательным. Проникнуть, оставить в своём сердце и прорасти глубже. И откуда в нём это собственничество?       — Я умоюсь, если ты не против? Кожу начинает стягивать, — Баки, улыбаясь каким-то совершенно особенным развязным образом, оставил его перед дверью в чулан и пошёл в сторону ванной комнаты. — Открывай, бери. Они там на видном месте, не перепутаешь. Устраивайся в комнате поудобнее, я сейчас вернусь.       И Стив взялся за ручку двери со странным детским подсознательным страхом, что сейчас оттуда выпрыгнет что-то и сожрёт его. Он, конечно, тут же фыркнул и отмёл аналогию, открыл чулан и только коротко и звонко чихнул — там было пыльно и темно. Он нащупал цепочку лампы и зажёг свет — тот окатил приглушённым жёлтым широкий стеллаж с неравномерно заполненными всяким барахлом полками. Альбомы — всего пара, потолще и потоньше, — на самом деле лежали сразу, куда падал взгляд. А на альбомах стояла красная жестяная коробочка, очень подозрительно напоминавшая коробку памяти, что жила в чулане в квартире Стива. Возможно, это были глупые пережитки прошлых поколений, и современные люди будут трепетно хранить что-то типа «облака памяти» или «флэшки памяти», Стив не знал. Коробка была ему по душе. Её можно было открыть и перебрать безделушки, прощупать пальцами, вспоминая то, почему каждая из них тут оказалась. И ведь за каждой вещью тянулась своя история. И вот — у Баки видимо была своя. Мог он взять её вместе с альбомами? Было ли это запрещено?       Вздохнув и не решив эту дилемму, он оставил её там же, сверху на альбомах, и, зажав подмышкой свой скетчбук, вытащил всё на свет божий, выключая после себя свет и прикрывая дверь. Если будет нельзя, Баки просто так и скажет. И Стив поймёт. Не всегда и не с любым человеком есть желание разделить что-то личное из далёкого прошлого. Это нормально.       Он зашёл в комнату Баки, и теперь всё тут заиграло другими красками. И некая старомодность обстановки, и то, как любовно стояли на стеллаже старые пластинки. Пожелтевшая от времени когда-то белая парадная шляпа, венчающая настольную лампу, стала ожившим приветом из прошлого. Наверняка всё это было наследие деда Баки, а может быть, и комната была той спальней, где старик коротал свои последние дни в этом доме. Стив бы одобрил. Он сам бы захотел переселиться в такую однажды. Ведь по сути всё, что остаётся от человека после его ухода — это светлая о нём память. Тут нельзя было подвести. У них в квартире было похожее место, которое про себя Стив называл «алтарь отца». Фото на стене, военные и семейные, с ними, мелкими, рядом с улыбающейся молодой мамой; несколько кубков за соревнования по стрельбе, пара точно воспроизведённых в масштабе игрушечных винтовок. Грамоты и благодарственные письма. Невозможно было пройти мимо и не вспомнить. Это была история их семьи. Он устроился на ворсистом ковре у изножия кровати. Разложил альбомы и чуть в стороне оставил жестяную красную коробку. Он обещал Баки, но не удержался — открыл ближайший альбом наобум и замер: на него смотрел темноволосый малыш лет четырёх с красивыми прозрачными глазами. Фото было чёрно-белое и сильно ретушированное, чуть пожелтевшее по краям. В малыше от нынешнего Баки было не больше половины: цвет волос, длинные темные ресницы и ямочка на подбородке. В остальном же… слишком мягкий, детский овал лица, чистый взгляд, ямочки на пухлых щеках. Он ещё не знал, что ему предстоит пережить и выглядел, как случайно залетевший на землю ангел. Стив услышал шлёпанье босых ног по полу и тихонько закрыл страницу.       — Ну как ты тут? Смотрю, всё готово? Кажется, мне нужно выпить, — Баки, уже в мягких штанах на голое тело и чуть вытянутой майке, вздохнул и грузно опустился рядом сразу в турецкую позу, словно Стив не знал, что тот может сделать это же текуче и беззвучно, как дикое животное или гимнаст.       — Я вытащил альбомы и… это, — Стив кивнул в сторону коробочки. — Она стояла сверху. Ничего?       Баки ненадолго замер взглядом на красной жести и словно задумался, но на губах его гуляла улыбка.       — Твои аппетиты растут не по дням, а по часам, — фыркнул Баки.       — Я не настаиваю, — просто пожал плечами Стив. — Я пойму, если ты не захочешь её открывать.       — Мы откроем её, но сначала альбомы, хорошо? Ну, поехали. Смотри… Эта завёрнутая в пеленку личинка — я. Не думаю, что особо отличался от других миллионов новорожденных, родившихся в том марте. Разве что орал громко, мать рассказывала. Так, ладно. Это Бекка…       Баки листал забавно и комментировал еще забавнее — порой Стив не знал, на что ему смотреть — на фото, где происходит хулиганство, или на самого Баки, который светится, вспоминая этот момент. Если бы мог, он бы разорвался надвое.       И правда, дед его, крепкий мужчина явной итальянской наружности, был почти на каждом фото, где Баки был старше шести. Он нянчился с ним, как со своим ребёнком, и не пропускал ни одного происшествия в жизни внука. Чему Баки, судя по фото, был несказанно рад. Да и сам дед выглядел очень счастливым. Во втором альбоме, потоньше, было меньше Баки, зато больше Бекки, его сестры, и общих фото с родителями и родственниками, которые Баки комментировал вяло и старался скорее пролистать. Стив не мог винить его.       Наконец, они отложили альбомы в сторону, и Баки поставил между ними красную коробку из жести.       — Я не открывал её, как и альбомы, чёрт знает сколько лет, — признался Баки. — Я даже уже не очень хорошо помню, что там может лежать. Так что если там вдруг список телефонов всех свободных геев Бронкса, я не виноват. Мне бы это всё равно не пригодилось — знаешь, мне нужно видеть человека вживую. А вот Клинт что-то подобное подсунуть мог.       Стив улыбнулся и закусил губу в ожидании. Баки взялся пальцами за крышку, но не торопился её снимать.       — Ну давай уже, — попросил Стив в нетерпении.       Баки с легким щелчком снял и отложил крышку на ковёр в сторону. Сверху лежала книжица с красной звездой посередине — Стив помнил похожую смутно из недавней лекции по общей истории о Социализме и Холодной войне. Он ничего не понял, а Баки громко фыркнул, словно чихнул.       — Вообще про него забыл, — сказал он, доставая книжицу осторожно, как если бы она кусалась. — Мой дневник. Ничего особенного, обычная пошлая дребедень. Я вёл его в школе, а после забросил. И снова продолжил уже после смерти деда в армии… — Баки отложил дневник в сторону, не открывая. Стив приподнялся, заглядывая Баки под руку. В коробке лежало не так уж много всего. Несколько фото, медаль и пластинки железа на цепочке, которые Стив сразу опознал и потянулся рукой, надеясь, что Баки не будет против.       — Твои жетоны? — уточнил он, а потом и сам прочитал, проследил и пригладил каждую букву пальцами: «Джеймс Бьюкенен Барнс, 1980 год 6 марта, IV- группа крови». Стив с удовольствием отметил, что у них с Баки одна группа крови. Это было здорово и почему-то теплом прошлось внутри.       — Да. Решил оставить на память эти побрякушки. Знаешь, для снайпера, скрывающегося в лёжке по десять часов кряду, а то и больше, они всегда слишком громко звенели.       Стив улыбнулся. Жетоны уже грелись в его кулаке и были тише воды ниже травы. Выпускать их из рук не хотелось. А Баки достал первое фото. Его лицо озарило странное выражение. Сначала он сощурился, пристально вглядываясь в лица, а потом всё же улыбнулся.       — С командиром. Этот мудак меня вытащил после подрыва, хотя потом я узнал, что искать меня не хотели. Думали, искать уже нечего. Брок там такого кипишу навёл, до сих пор поминают в штабе недобрым словом. Хороший мужик.       Мужик оказался брутальным тяжёловесным солдатом с вычурной для военного модной причёской и хищным взглядом прищуренных глаз. В губах он держал то ли сигарету, то ли просто палочку — Стив не разглядел. Зато разглядел, как вольно и как-то панибратски даже тот обнимает Баки за плечо. А Баки… был таким красивым в своём ежедневном камуфляже и с винтовкой в руках, что Стив едва слюной не подавился. Молодой, чисто выбритый, с короткими волосами. И глаза, и улыбка светились жизнью. Жадным желанием делать то, что любишь, и быть в этом лучшим.       — Хм, — Баки уже вытащил другое фото и хотел было отложить его в сторону, но Стив мягко взял его из рук и стал рассматривать. Дыхание спёрло на миг, по коже прошлась неприятная волна мурашек. На фото был Баки и другой парень — взяты крупно, лица прижаты друг к другу щеками. Улыбаются и выглядят совершенно…       — Это Клинт? — спросил Стив мягко, удушая поднявшееся внутри гадкое чувство на корню. — Выглядите счастливыми.       Баки безэмоционально снова взял фото, зажал между пальцев и внимательно всмотрелся в лица. Красивые, подходящие друг другу парни. Наверняка обнимающиеся за талию или даже за что пониже — в кадре этого все равно не видно.       — Пожалуй, мы были. В начале. Но потом осознание того, насколько наши взгляды на каждую мелочь разнятся, начало бесить. И меня, и его, уж насколько Клинт спокойный и неконфликтный человек. Мы разошлись вовремя, все в порядке. Мы до сих пор дружим, и у нас нет желания прыгнуть друг к другу в койку. Это был забавный период анатомических атласов на моем кухонном столе. Нет, спасибо.       — А краски и карандаши?       Баки перевел взгляд на него, а Стив дал себе мысленную затрещину — все же не удержался.       — Что? — Баки или на самом деле не понял, или хотел, чтобы Стив сам озвучил вопрос.       — Ну, я художник. И, знаешь, мало ли. Ты имеешь что-то против моих карандашей на твоём столе? Лучше бы нам решить это сразу, на берегу.       Баки округлил глаза, а потом фыркнул и произнес: «Боже…» Но в этот момент Стив уже повалил его на спину, тут же устраиваясь сверху, прижимая Баки своим маленьким смешным телом все в той же единственной рубашке, впиваясь пальцами в запястья.       — Это вообще ни разу не смешно, — прошипел Стив и поцеловал посмеивающегося Баки в приоткрытый рот. Грубовато, намеренно жарко вламываясь между губами языком, чтобы попробовать чуть шершавый язык и сладковатую слюну, отдающую горьким кофе и едва заметно — спермой. Дикий коктейль. Он кусал его губы то ласково, то грубо, посасывал их, наслаждаясь тем, как Баки, раскинувшийся под ним, просто позволяет все это делать с собой, прищуря глаза и хитро глядя из-под длинных своих ресниц. С наслаждением же отлавливая затуманенным сознанием момент, как руки Баки оживают, и он вминает в себя так крепко, что невозможно вздохнуть. И начинает целовать в ответ, жадно, мокро, приподнимая бедра навстречу и ища хотя бы лёгкого давления, ища член Стива напротив.       — Стив, — прошептал он между поцелуями, когда оторвался на несколько секунд и уставился в глаза — то ли мальчик с фото, то ли снайпер-убийца. — Стив… Даже если ты устроишь в гостиной свой цех живописи, я не думаю, что буду против. Мне нравится смотреть, как ты рисуешь. Мне все в тебе нравится. Даже то, за что объективно нужно бы драть до наступления нежного возраста.       Стив понял, что ползущие вверх уголки губ удержать невозможно. Он был так счастлив слышать это.       — Это значит, и скетчбуки тоже? И пятна от растворителя не помеха? Правда? Обещаешь?       Баки улыбнулся и поцеловал в ответ, и Стива опалило то, чего он почти не замечал раньше — глаза его словно светились изнутри, становясь светлее и прозрачнее в этот момент. И уж точно не были холодными.       — Умерь аппетиты, — выдал он почти строго и прижал Стива теснее, выдыхая в губы. — Некуда торопиться.       Они целовались все утро, перебрались с пола на диван и позже продолжили на кухне у столешницы рядом с плитой. Губы у Стива болели и были зацелованы до состояния потери чувствительности. И все же те слова Баки засели в голове напрочь. «Некуда торопиться»… И ведь так и есть. У них всё впереди. Каждую деталь, каждый штрих ещё только предстоит нанести. Вместе.