Зелёная трава

      Первым, что Стив сделал с утра в понедельник в колледже, был самоотверженный — почти как в логово голодного льва — поход в кабинет, где обычно сидели за своими компьютерами кураторы для дипломных работ выпускников. Он нашёл глазами Хелен и, по тому, как она быстро скосила на него глаза и тут же невозмутимо, словно не узнала, вернулась к какому-то документу у себя на экране, Стив понял — он и правда попал. Он задержал тему своей дипломной работы почти на неделю. Хелен звонила ему, но он просто не смог взять трубку — потому что знал, как сильно она сердится, и не был в состоянии это слышать, и потому что у него ничего не было для неё. До вчерашнего дня. А теперь…       Стив вздохнул, готовясь к долгим ритуальным танцам вокруг Хелен. Он был виноват, он вредный говнюк и знал это, как и то, что Хелен имеет полное право устроить ему кучу проблем с дипломом — и чего, он надеялся, не сделает. В симпатичном маленьком бумажном пакете в его руке ждали своего часа плавающие ароматические свечи с апельсиновой цедрой и большая упаковка «Рафаэлло» — не самое дорогое, что мог купить Стив в маркете, но это было то, от чего Хелен откровенно пищала. Он был свидетель, как однажды девушка умяла всю упаковку конфет сама под одну-единственную кружку чая, и… решил об этом никому не распространяться. Особенно учитывая тот факт, что сколько он её знал, Хелен перманентно сидела то на одной модной диете, то на другой. Нервно поправив свой начёс, Стив автоматическим жестом подтолкнул пальцем наносник очков на переносице повыше и отправился к компьютеру Хелен, стоявшему в самом дальнем углу. Дольше тянешь — больнее будет, Стив помнил. Поэтому смело подошёл, и…       — Стив Роджерс, ты в опале. Ты страшно проштрафился, и я даже не хочу с тобой говорить, — монотонно объявила ему Хелен, не отвлекаясь от чтения документа на мониторе. — Ты должен был отдать мне эссе неделю назад, — добавила она чуть погодя, на секунду нахмурив носик. — И мне страшно влетело в пятницу на собрании из-за тебя. Ты единственный, кто не сдал.       Чёрт. Чёрт-чёрт-чёрт… Стив беззвучно медленно вдохнул и выдохнул, и поставил на стол пакет с подношениями. Аккуратно пододвинул его пальцем прямо под нос Хелен, и та чувствительно повела ноздрями: она обожала запах апельсинов.       — Серьёзно? — спросила она, наконец, встречаясь взглядами, после того, как быстро заглянула в пакет. — Пачка «Рафаэлло» и ароматизированные свечи за такую подставу? Ну, хотела бы я пошутить, куда ты можешь употребить свечки, но это будет непедагогично.       — Это только аванс, — быстро оценил ситуацию Стив. — Серьёзно, Хел, пожалуйста, ну прости меня. Я всё тебе принёс, всё-всё, я полночи писал эссе, когда определился с темой. У меня всё готово, и это будет бомба, я обещаю тебе. Просто… ну хоть одним глазком посмотри, тебе понравится моя идея.       Снова отвернувшись к монитору, Хелен тяжело вздохнула — и вдруг вскинула руку в приказном-ожидающем жесте.       — Эссе.       Стив заторопился, снял с плеча этюдник и, тихо чертыхаясь, достал из сумки аккуратную папочку с тремя листами эссе. Давно его так не накрывало вдохновением. Даже когда выписал всё, что хотел, он долго не мог заснуть, чувствуя этот творческий огонь внутри груди. Его просто распирало от желания действовать, и он еле-еле договорился сам с собой, чтобы немного поспать. Баки просочился в него, влез под кожу, смешался с кровью и теперь будоражил что-то внутри, словно в вены Стиву сыпанули свежего пряного перца. Всё вокруг стало ярче и насыщеннее для глаза, пальцы зудели без карандаша и кисти, и Стив был несказанно счастлив тому, что полугодие заканчивается — и он сможет посвятить всего себя диплому. Это будет невероятно. Особенно сейчас, когда он точно — ну, почти точно, ещё было время выбрать лучшую позу и свет, — знал, чего он хочет. Как хочет. И был уверен, что подаст это как никто другой вкусно. Так, что картину захочется облизывать взглядом, утопая в каждой детали.       — Хм-м, — протянула Хелен, успевшая пробежаться по эссе глазами по диагонали листа. — Неплохо. Свежо. Эпатажно. В твоём духе, Роджерс. А… эскизы есть? Наброски? Хоть что-то, чтобы иметь…       Стив почувствовал, как кровь ударяет в уши и шею. Он думал о том, что должен будет показать свои карандашные наброски. Но… только сейчас понял вдруг, что это был Баки. И он, вообще-то, тут работал. Нормально ли это?       К чёрту. Хелен он не только мог, но и должен был предъявить плоды своих усилий. Она подскажет, что делать дальше.       Сжав губы, он расстегнул плотную прорезиненную молнию на этюднике и достал несколько небольших листов разного размера. Вчера он много чего успел. И хотя Баки прекрасно позировал, в один прекрасный момент ему надоело, и он сказал, что согласен брать оплату за свой труд натурой. Стив тогда был страшно возмущён — но Баки просто сдёрнул его со стула и усадил к себе на колени, как был голый, и властно нажал раскрытой тяжёлой ладонью на шею сзади, опуская к своим губам, и… после Стив уже не вернулся к рисованию. Было не до этого.       Хелен смотрела на эскизы долго. Слишком долго, по мнению Стива. Её бровь замерла в чуть приподнятом изгибе, а по выражению глаз Стив не рискнул бы предположить, что творилось в её голове.       — М-м… — протянула она негромко и бархатно, складывая зарисовки в стопку и почему-то оставляя её у себя на коленях, прямо на узкой юбке-футляре чуть ниже колена. — Ты ведь понимаешь, что это будет не просто картина, которую ты принесёшь аттестационной комиссии тет-а-тет? Это будет большое публичное мероприятие. И… ты готов к этому?       — К чему? — не понял Стив, хмурясь и чувствуя, как от нервного напряжения потеют ладони.       — Ну-у, — Хелен смотрела на него в задумчивости, подбирая слова. — К публичному каминг-ауту? К тому, что обязательно найдутся люди, которые будут говорить об этом, — она трепетно погладила изнанку работ кончиками пальцев, — плохие, мерзкие, быть может, вещи. Это не просто рисунки, Стив. Я ведь понимаю, вижу: это кое-что очень личное, сокровенное. И дело вовсе не в обнажённом детально прорисованном члене, — добавила она негромко и тут же стрельнула глазами на ближайшего своего сослуживца, который что-то остервенело печатал на клавиатуре. Тот не обратил никакого внимания на её слова.       И понимание вдруг обрушилось на Стива — несло оно не облегчение, а нагнетание, как когда в костёр поддувает ветерок, и бывшее спокойным пламя взвивается до небес. Выходит, она прочитала его как открытую книгу по наброскам?       В первую секунду понимания он разъярился, а во вторую сник. Он уже успел подставить Хелен тогда, когда не сдал эссе вовремя. Возможно, её даже лишат премии за это. А она сейчас… Она поддерживала его? Беспокоилась? Не смеялась, не бубнила и не отчитывала. Она пыталась позаботиться о нём, или, может, о его сердце или чувствах? Стив не знал наверняка. И чувствовал, что был не в том положении, чтобы не принять эту заботу. Ко всему, он на самом деле был уверен в своей идее. Он хотел сделать это. Хотел нарисовать свою любовь к Баки и выставить её в общей зале с другими дипломными работами. Пускай смотрят. Пускай думают. Пускай вдохновляются. Пускай злословят. В этом и есть смысл искусства.       Он чувствовал каким-то самым потайным и самым нежным кусочком своей души, спрятанным очень-очень далеко… Чувствовал, что если он не нарисует это сейчас, рано или поздно это просто порвёт его на части.       Он не был первопроходцем в своём порыве. Тысячи художников до него рисовали тех, в кого были влюблены, и дело было не только в том, что их возлюбленные чаще остальных моделей бывали в доступе — хотя и это немаловажно. Дело было в том, что просто невозможно было думать и рисовать что-то другое. Физически больно и неправильно ощущалась теперь работа над портретом Говарда — как инородное тело, мошка, попавшая в глаз и не собирающаяся его покидать. Жить с этим можно, но сколько дискомфорта? Он был поистине счастлив, что успел накидать всю натуру и даже наложил основные тона в последнюю их встречу. Он, конечно, доведёт дело до конца — это просто работа и ему нужны деньги. Но уже сейчас он прекрасно понимал, как сильно это отличалось от вдохновенного вырисовывания Баки. Как костыль или протез, который никогда не заменит родную здоровую конечность. Но он был должен — и сделает. Разве что высасывать рабочее вдохновение из пальца, когда в голове был только Баки и тысячи вариантов, как его можно поставить и в каком месте, представлялось теперь проблемой. Это подобно неостановимому диафильму в голове мелькало под веками, едва он пытался прикрыть глаза. Баки словно отравил его собой тем воскресным утром. Приворожил чёртовым кофе, подсадил на свою наготу. Стив до этого момента и понятия не имел, насколько же это важно для него. Насколько он жаден до таких вот откровенных моментов. Ведь прежде Баки никогда не оставался полностью обнажённым для него. Это было как признание собственной уязвимости и громкое, но не высказанное ни словом доверие. Порыв, дело, энергия действия во плоти — как и сам Баки, как его движения или речь. То, как именно он смотрел на вещи и жил.       И это сводило Стива и его творческий мозг художника с ума. Всё остальное отодвинулось на второй план и казалось если и не бессмысленным, то как минимум спорным и некстати съедающим его драгоценное время. Время, в которое он мог бы рисовать Баки. Зарисовывать, скетчить, набрасывать этюды для подготовки к основной картине. Она должна была быть большая, почти с самого Стива — так он решил. Он хотел этого. Он собирался создать своё первое масляное полотно.       — Если честно, я пока не думал об этом, — негромко ответил Стив, когда понял, что Хелен всё так же ждёт его ответа, а молчание затянулось. — Мне важно осуществить эту идею, иначе она просто взорвёт мне мозг. Я знаю, что это будет эротика на грани порно. Я знаю, что тебе придётся похлопотать, чтобы доказать вес эстетической и творческой составляющей моей идеи, чтобы её вообще пропустили. Но я уверен — оно будет того стоить. Я уже… хочешь — верь, хочешь — нет, но я уже смутно вижу её. Просто вижу, какой она должна быть. Я успею нарисовать, я обещаю. Остальное… этическая сторона, как ты сказала, — не имеет большого значения. Спасибо, что заботишься обо мне, но я не слишком волнуюсь об этом. Очень много времени прошло, пока я боялся каждого кривого взгляда или едкого слова в свой адрес. Это уже позади. Мне не важно, что именно будут говорить. Потому что я уверен, ни один человек, увидевший полотно, не останется безучастным. И, собственно, разве не в этом смысл искусства?       — То есть, ты все решил, и я могу отнести это на подтверждение к ректору? Ты не дашь задний ход в самый последний момент? Это будет ужасно. В смысле, ужасно много мороки для меня и для тебя, — обрисовала Хелен, внимательно на него глядя.       — Я уверен.       — Окей, — Хелен улыбнулась, взяла лист с эссе и почему-то прихватила скетчи с собой. — Я должна буду показать ему это, если ты не против.       Стив кивнул головой и робко улыбнулся, сжимая в кулаке широкую лямку от этюдника.       — Тогда я побежала. Только, пожалуйста, не думай ни о чём плохом, — сказала она. — Всё будет хорошо. Слово скаута.       Стив весь оставшийся день чувствовал себя как в трансе. И несмотря на некоторую заторможенность сознания, когда уже наворотил дел и пути назад нет, ему казалось, что за ним следует луч софита, и все педагоги смотрят на него и едва ли не показывают пальцем, потому что: это он, тот самый, перепутавший обнажённую натуру с порнокартинами из специализированных изданий. И Стив на самом деле подобрал много слов, которые сказал бы, ткни кто в него пальцем на самом деле. Но, слава богу, ему не пришлось.       Как ни странно, никто не задевал его ни словом, ни делом, ни взглядом, из чего Стив заключил, что или педагоги у них отлично вышколены и лояльны, либо Хелен всё же смогла удержать язык за зубами, не рассказывая никому, кроме ректора, об эпатажном проекте. Откуда-то возникла мысль вообще сделать его дипломную работу секретом и всеобщим сюрпризом до самого дня выставки. Кажется, колледж имел подобную практику с некоторыми проектами раньше. Стив прекрасно осознавал, что намеренное создание таинственного ореола вокруг его темы и картины только добавят интереса у публики. Ему это было на руку. Всё же, идея раздуть флёр ещё ненарисованной картины ему нравилась на порядок больше, чем корчить из себя непонятно кого на постоянной основе в надежде подогреть интерес к собственному творчеству.       Вечером понедельника, когда он, вымотанный думами, готовился в пустом кабинете для натуры к сеансу с Говардом, к нему неожиданно нагрянул Баки. Без звонка и предупреждения, словно закрепляя своё право на недавно отвоёванную территорию — и Стив бы соврал, скажи он, что не почувствовал этот приятный горячо набухающий ком сначала внутри груди, а затем внизу живота, когда Баки вместо приветствия подошёл со спины, обнял и развернул к себе, не выпуская из кольца рук, чтобы глубоко, влажно и одуряюще медленно проникнуть языком в его рот. Это простое действие выдуло из головы Стива все лишние мысли и тревоги насчёт того, «как же он теперь будет рисовать Говарда». Очень просто — сядет и будет рисовать. А вот творить нечто за гранью обычной своей работы он будет позже, с Баки. Возможно, с перерывами на секс или просто долгие поцелуи, от которых у Стива напрочь отнимались ноги и способность хоть как-то мыслить. Он буквально превращался в тело, способное только хотеть до мутной пелены перед глазами, искать губы губами, дрожать, стонать и подаваться на прикосновения всем собой. Баки просто пришёл — и сделал это. Напомнил, кто есть кто и почему Стив вообще не должен волноваться на этот счёт. Они расцепились с влажным звуком за миг до того, как в аудиторию завернул Говард и, подняв глаза от айфона в руке, резко тормознул на пороге.       — О, я не помешал? — поинтересовался он. — Дверь была открыта.       — Всё в порядке, — кое-как приходя в состояние говорить и думать, ответил Стив. Баки словно даже не заметил Говарда — только смотрел на Стива сверху вниз своим распаляющим голодным взглядом и чуть поглаживал большим пальцем кожу сразу под скулой — нежно, требовательно, держа всю свою большую шершавую ладонь на шее Стива — когда только успел? — Сейчас начнём, хорошо?       Говард прочистил горло и, поняв, что на него никто особо не обращает внимания, молча скрылся за расставленной ширмой.       — Я не буду раздеваться при посторонних, — донеслось оттуда с вызовом, и Стив почувствовал в голосе нотки не то недовольства, не то ревности: Говард по природе своей был полигамен, при этом требуя к себе особенного индивидуального внимания от любого, с кем он общался. Это было даже забавно.       — Он уже уходит, — отозвался Стив негромко, чувствуя, как его снова затягивает в потемневшие серые глаза Баки. И мозолистые пальцы, ласково трогающие под скулой, никак не помогали разорвать эту вязь. — Ты ведь уходишь? — спросил он совсем тихо, ощущая, что колени почти превратились в желе.       — А ты этого хочешь? — негромко пророкотал Баки.       Стив тяжело вздохнул — и проявил волю. Отвёл взгляд и, ласково и тихо коснувшись губ Баки своими, отстранил его. Совсем немного, однако стало на порядок легче соображать и даже дышать. Словно Баки сам по себе источал что-то сладостно-токсичное, а Стив был бы и рад набирать полные лёгкие с каждым вдохом.       — Ты знаешь, что нет, — выговорил он едва слышно, снова облизывая губы и неотрывно следя за губами Баки. — Но я должен работать.       Баки шумно выдохнул и тоже немного отстранился. И спокойно, ласково улыбнулся, словно что-то выключая внутри себя, успокаивая и одергивая — отчего накрывающая Стива удушливая волна желания отступила, превращаясь в ровное нежное тепло.       — Я знаю, малыш, все хорошо. Встретимся завтра за обедом?       — Да, — Стив пересилил себя и встряхнулся, отвлекаясь от жара, которым горели щеки, уши и шея. Он посмотрел Баки в глаза с улыбкой. — Да, конечно.       Баки потрепал его по волосам, портя идеальную прическу, жарко шепнул на ухо «до завтра» и ушел, оставляя после себя едва уловимый и уже такой родной аромат своего парфюма, чуть поблекшего и смешавшегося с запахом самого Баки. Создавая тот самый флёр, от которого у Стива мутилось в голове и потели ладони.       Стив закрыл за ним дверь на ключ и постоял немного, прислонившись лбом к тёплому дереву двери. Это ожидаемо не принесло никакого облегчения, но он хотя бы выровнял дыхание и почувствовал, как сконцентрированное внизу живота напряжение медленно расползается обратно по всему телу. Прошло чуть больше месяца — и он ушёл во всё это с головой настолько, что даже не подумал отметить это, — и вот он, совершенно, по уши влюблённый. Подумать только, а ведь раньше он никогда не сказал бы про себя «сверхчувствительный», «нежный» или «ненасытный».       — Ты в порядке? — спросил Говард из-за спины. И присвистнул, когда Стив обернулся. — Обалдеть. Он из тебя просто верёвки вьёт.       Стив глухо фыркнул и достал из рюкзака, обвешанного значками, бутылку с водой, жадно отпил.       — Вообще не собираюсь обсуждать это. Это никого не касается, — сказал он твёрдо, закручивая крышку. — Работаем?       Говард кивнул, скидывая с себя халат и беря в руки красивую керамическую кружку. Он подошёл к окну, устроился в нужной позе и вдруг улыбнулся тепло и чуть меланхолично:       — Если честно, это здорово. Ну, что кто-то является ключом к другому человеку. Ты всегда казался мне интересным и каким-то колючим, как настоящий кактус. Но однажды кактус выпускает длинный цветонос и цветёт совершенно потрясающим цветком — как ты сейчас. Знаешь, если бы я мог предположить это тогда, думаю, я бы не отстал так просто…       — Ох уж, — тихо перебил его Стив, пряча ухмылку на губах, пока намешивал белила к лазурному синему. — Могу напомнить тебе. Ты сказал, что слишком много геморроя окучивать девственника, помнишь? И что, как правило, результат того не стоит. Не вижу смысла говорить об этом. Тем более, чувак. Не смей забывать о Пегги. Тебе с ней повезло чертовски. И если ты упустишь ее, уверен, больше никогда не найдёшь кого-то подобного. Она потрясающая. Нет смысла ни в одной другой связи, если у тебя есть такой человек, как она, рядом, готовый любить и прощать тебя. Если бы ты посмотрел хоть немного глубже… — Стив вздохнул, и улыбка слетела с его губ, делая выражение лица печальным. — Говард, неужели ты до сих пор думаешь, что её рядом с тобой держит только сговор ваших родителей? Это важная часть, я думаю, но она не перевесит для Пегги никогда. Она же такая… талантливая, честолюбивая, упрямая. Если бы она не любила тебя такого вместе с твоими тараканами и совершенно непонятным мне желанием трахать всё, что движется… она бы давно ушла. Она бы не стала терпеть. И я думаю, что она терпит только потому, что ждёт.       Говард стоял и смотрел на него широко распахнутыми глазами и с чуть приоткрытым ртом.       — Чего? — спросил он больше на автомате, и Стив снова улыбнулся. Почесал пальцем подбородок и сделал вид, что глубоко задумался:       — Того, что до тебя дойдёт это, наконец? Уважения к своим чувствам? — предположил он и замолчал, рассматривая то, как в глубине глаз Говарда что-то происходит. Это было на самом деле неожиданно. Он просто сказал наконец то, что думал, без какой-либо оглядки на то, нормально ли вываливать свои мысли на человека и прав ли он вообще в своих оценках ситуации. Обидит ли это Говарда и как вообще аукнется на их совместных проектах. Никто и никогда, Стив предполагал, не был здесь в колледже достаточно откровенен с наследником Старка. Все имели свои причины и никто не видел смысла резать правду-матку. Почти каждый, кто общался с Говардом, очень быстро учился обтекать все острые углы и нежелательные темы в разговорах с ним. Только не Пегги. И теперь ещё он — просто взял — и сказал. На секунду Стиву стало дико страшно. Потому что вид у Говарда был несколько растерянный. А Стив прекрасно знал эту часть натуры богатых и знаменитых — они терпеть не могли, когда их слабость приоткрывалась чужому глазу.       Вдруг Говард отмер и, молча поставив кружку на подоконник, отправился за ширму. Стиву стало по-настоящему страшно.       — Прости, сегодня работать не будем. Настрой ушёл, — проговорил он оттуда безэмоционально, шурша одеждой, пока Стив замер с палитрой в одной руке и с вымазанной в оттенке кистью в другой. В его голове звучало только: «Блядь — блядь — блядь — блядь — блядь, Роджерс, кто тебя просил высказывать своё ценное мнение именно сейчас? Теперь всё катится к херам собачьим, молодец, проявил честность». И не то чтобы Стив хотел всё вернуть, изменить или даже извиниться. Просто было немного обидно — и за незаконченную картину в том числе. Пускай она не вызывала в нём дикого трепета или вдохновенного восторга, всё же это был хороший опыт, честный труд и искреннее желание нарисовать что-то качественное и стоящее. Он подумал мимолётно, что всё равно допишет её по памяти и отдаст Говарду вовремя. Так будет правильно.       — До пятницы? — Говард вышел из-за ширмы, поправляя воротник своего пижонского пальто. И Стив понял, что так и сидел, замерев, с кистью в руке. С неё давно сорвалась бело-голубая капля и упала на его синие джинсы, украшая их симпатичной кляксой. Говард неуверенно фыркнул: — Так и будешь сидеть? Не переживай, я не отзываю заказ. И деньги свои ты уже отработал, вот оставшаяся сумма, — он вытащил банкноты и положил на ближайшую горизонтальную поверхность, оказавшуюся пустым мольбертом. — Я просто хочу побыть один сейчас. Прогуляюсь… Бывай, Стиви.       И он ушёл, какой-то растрёпанный изнутри, если можно так сказать о том, как чувствуешь другого человека. Стив вздохнул и всё же наклонился поближе к картине, делая несколько мазков там, где он был точно уверен в оттенке. Он отлично запоминал натуру, благодаря чему мог дорисовывать дома то, что не успел во время пар. Он просто какое-то время видел это внутри своей головы так отчётливо, что не испытывал ни толики сомнений насчёт теней, полутеней и оттенков. Со временем картинка блекла и стиралась, но ему всегда хватало этих нескольких часов своей отличной зрительной памяти. И он решил всё же добить основу там, где был в себе уверен. Он испытывал смешанные чувства по поводу того, что только что произошло, и думать об этом не хотелось. А рисование отлично отвлекало его от ненужных мыслей. Единственным вольным дополнением стало то, что он не мог остановить — рука сама собой чуть подправила наклон головы, превращая прямой мечтательный взгляд в чуть задумчивый, прикрытый ресницами. И Стив перенёс из своей головы на холст то медленное прогрызающее осознание, что отразилось в зрачках Говарда. Стив знал это чувство. Никогда не страшно потерять то, что считаешь заведомо своим. И страшно до безумия хотя бы представить эту потерю. Это ударяет чётко под дых, выбивая воздух из лёгких. И Стив помнил, что понял это однажды давно, ещё в детстве. Просто лежал в кровати, всё не мог заснуть и подумал вдруг — впервые — что отец на самом деле летит в горячую точку утром. И может оттуда не вернуться. Он тогда вскочил и, великовозрастной оболтус, забрался в родительскую кровать со слезами. Он не знал, почему подобные мысли не посещали его раньше: — мать никогда не позволяла своим страхам и тревогам прорваться наружу, всегда провожая отца по окончанию очередной увольнительной тихо и спокойно, словно они увидятся уже вечером и будут вместе делать барбекю. Стив не мог понять этого — после собственного осознания возможной потери его колотило. И когда Стив спросил её — много позже, когда так и не смог смириться с её холодностью, как ему казалось, она только пожала плечами и сказала: «Я знала, что выхожу замуж за действующего военного снайпера. У меня было два варианта. Я могла отказать ему сразу, предполагая, что потеряю его в любой из миссий. Что не смогу постоянно психовать и ждать его, не смогу верить. Могла не дать всему этому случиться между нами. Или могла принять таким, какой он есть с его работой и со всеми вытекающими. И не дёргаться больше. Я выбрала нас, Стив, и никогда не жалела об этом». А после она тихо и коротко смеялась и негромко добавляла: «Хотя конечно это я сейчас такая умная. А по факту… когда любишь так сильно, как мы любили друг друга, не думаешь ни о чём. Просто не можешь представить жизни без него и всё. Остальное меркнет и кажется несущественным. Не переживай, он вернётся». И он на самом деле вернулся тогда. И возвращался ещё много раз, и столько же раз снова уезжал. Пока однажды не погиб. Стив вспомнил, что в день, когда мать узнала, не проронила ни слезинки. И Стив отчего-то подумал, что она просто выплакала эти слёзы уже давно. Ещё тогда, возможно, когда только решила согласиться выйти за него замуж. Стив долго сидел за мольбертом и блуждал в закоулках своей памяти. Пока вдруг не увидел, что вымазал весь приготовленный на палитре оттенок на полотно, а цифры на телефоне стали показывать начало одиннадцатого. Глубоко вдохнув и выдохнув — и поняв, что словно не дышал всё это время нормально, — он решил собираться домой.

***

      — Значит, никаких разговоров? Только передача денег и подписи? — Стив переспрашивал это уже в третий, кажется, раз, но ему просто нравилось слушать, как уверенно и бархатно звучит голос Баки, как он каждым звуком стирает его неуверенность и волнение с лица земли. Его это успокаивало.       — Да, малыш. Мы просто отдадим этому адвокату нужную сумму и подпишем бумаги о том, что мы передаём, а они получают деньги и больше не имеют претензий. Всё. Ты сможешь забыть эту историю. Но я бы советовал не забывать, — Баки глянул на него из-под ресниц и козырька извечной своей бейсболки. — Серьёзно, лучше бы ты помнил о ней каждый раз, как у тебя появляется желание ударить кого-нибудь даже во имя правого дела. Окей?       Стив нервно коротко улыбнулся в ответ и отвернулся. Его ладонь крепко и тепло сжимала широкая ладонь Баки, и, несмотря на ветер и дурацкую промозглую погоду, ему было тепло, хорошо и спокойно. Он чувствовал, как камень вот-вот свалится с его души, и предчувствие это звеняще зудело, то и дело заставляя прибавлять шаг — в то время как Баки его всё время осаживал и просил не торопиться — они вышли заранее и не было никакого смысла приходить раньше назначенного времени.       — Я проверю все формальности и то, чтобы все реквизиты сторон были правильно заполнены. Иначе я очень разочаруюсь.       Баки шагал рядом с ним, большой, широкоплечий, уверенный и надёжный, как скала, и Стива волей-неволей отпускало. Он заранее не завидовал адвокату, если у того вдруг что-то было не в порядке. Он вообще не хотел бы даже теоретически входить в число тех людей, на кого Баки имеет зуб. И дело было не в том, что его парень проявлял агрессию или что-то в этом роде. Просто он видел, насколько последовательным, точным и упёртым он был в достижении своих целей. И Стив мог поклясться, что Баки отлично знал, чего хотел. Этого у него было не отнять.       Поэтому даже просто идя по улице с ним за руку и порой натыкаясь на взгляды — разные взгляды, но чаще всего просто любопытствующие — на них с Баки, он чувствовал, что начинает сиять, как начищенная монета. Он испытывал гордость за своего парня. Даже если принять во внимание, что в жизни он просто стрижёт газоны и убирает снег… каждое его действие по отношению к Стиву и другим людям говорило за него. Обрисовывало его как человека, в которого Стив просто не мог не влюбиться. Он искал эти тяжеловесные, земные качества подсознательно, даже не отдавая себе отчёта, и именно поэтому, думал он теперь, так и не смог серьёзно посмотреть ни на одну девчонку как на партнера или на сексуальный объект. Он просто не смог бы довериться — слишком нуждался в этом ненавязчивом направляющем внимании и руководстве, в заботе, которую Баки дарил ему просто от широты своей души, в том, как он принимал его, Стива, с его тараканами и не пытался подмять под себя, ограничить собственными правилами и взглядами на жизнь. Это было совершенно потрясающе, и Стив настолько дурел от обрушившегося на него чувства, что ему даже становилось откровенно страшно порой. Если сейчас ему так хорошо, то что же будет дальше? Смогут ли они стать ещё ближе? Есть ли у Баки стороны, о которых он ещё не знает и которые будут напрягать его? Будут ли они вместе… — Стив хотел бы сказать «всегда», но даже в мыслях заменил на «долго» — никто не знал. Но сейчас ему было до смешного комфортно и хорошо, и если он и волновался от предстоящей передачи, волнение словно сидело глубоко внутри и не особо показывало нос на улицу.       — Кажется, сюда, — Баки притормозил у небольшого офисного здания на южной окраине Бруклина. Прежде чем прогуляться, они проехали в сабвее пару станций. — Идём?       Стив задрал голову, чтобы посчитать этажи, и насчитал двенадцать. Он держал свою смешную шапку, чтобы она не спала с головы — та была слишком свободной. Он кивнул Баки, и вместе они зашли внутрь.       Пройдя пост охраны, назвав номер офиса и показав высланные и распечатанные приглашения, они поднялись на лифте на седьмой этаж. Здесь по полу стелилась тёмно-бордовая дорожка и из приоткрытых дверей то и дело раздавались телефонные звонки, разговоры, постоянно ходили занятые чем-то своим люди. Наверное, такая картина была в любом более-менее обычном офисе. Баки потащил его куда-то налево, вырывая из оцепенения перед этим мельтешением.       — Нам туда, — просто сказал он. — Офис семьсот семь.       Еще через несколько шагов они остановились перед дверью с табличкой, на которой золотыми буквами на чёрном глянцевом фоне было выведено: «Адвокат Томпсон, нотариус Эйзенштерн». Баки усмехнулся чему-то своему, когда прочитал, и уверенно толкнул дверь. За ней оказалась небольшая уютная приёмная и стол секретаря. Но больше всего Стива удивил ничуть не затёртый молочно-белый диван и в углу рядом с ним — живой ветвистый фикус с гладкими широкими листьями. Под его ветвями на самом деле хотелось устроиться поудобнее и ненадолго перестать думать о чём-либо. И просто посидеть.       — Нам назначено на одиннадцать, — пророкотал Баки в ответ на вежливо-вопросительный взгляд секретаря из-за стола. — Барнс и Роджерс.       Парень с бейджиком кивнул и тут же набрал шефа. Шефов? Стив не знал, поэтому смотрел во все глаза.       — Мистер Томпсон, к вам мистер Барнс и мистер Роджерс. Три минуты? Хорошо, я понял, — он положил трубку и с дежурной легчайшей улыбкой произнёс: — Вас скоро примут. Может, будете чай или кофе?       Стив замотал головой в намерении отказаться, но Баки уверенно сказал:       — Два сладких чёрных кофе, пожалуйста.       И Стив снова был ему очень, очень благодарен. Он пребывал в странном состоянии полусна, когда не до конца понимаешь, насколько реально происходящее. И да, он впервые сидел в офисе частного адвоката и нотариуса. Он видел подобные сцены в фильмах, и от того реальность покрывалась налётом фантастики ещё больше. И только крепкое тёплое бедро Баки и его же шершавые горячие пальцы давали понять, что это не сон.       Они выпили кофе молча, примерно в одном темпе. Стив смотрел на фикус и краем глаз отмечал, когда Баки останавливал на нём взгляд. Наконец, их пригласили зайти.       — Мистер Барнс, мистер Роджерс, доброго дня, присаживайтесь, — им навстречу поднялись мужчины среднего возраста. Один, излучающий респектабельность, с чуть обозначившимися лобными залысинами брюнет и второй, седой, как соль с перцем, кучерявый и невысокий еврей. Видимо, нотариус Эйзенштерн. Их усадили с другой стороны овального стола, и всё замерло, как показалось Стиву — даже пыль перестала летать в воздухе, зависнув недвижно на секунду.       — Итак, — после паузы проговорил мистер Томпсон, открывая чёрную папку, в которой лежала подбитая стопочка бумаг, — я снова перечитал ваше дело и проверил условия…       Стив вдруг заметил пристальное внимание седого мужчины. Он с любопытством изогнул бровь и с едва заметной улыбкой спросил тихим, медленно вползающим в сознание голосом:       — Молодой человек, это вы разбили парню нос? — Стив видел краем глаза, в деле помимо бумаг были фото, рентгеновские снимки, медицинские заключения… Они неплохо подготовились. Страшно представить, сколько бы ему светило сидеть, доведи они дело до суда. Стиву на самом деле стало жутко. — У меня ощущение, Томми, что это какое-то недоразумение. Ты видел эти кисти? — он указал взглядом на руки Стива. — Ты уверен, что с такими кистями можно разбить кому-то нос?       — Мальчик? — мистер Томпсон отложил ручку на стол и посмотрел на него со всей адвокатской серьёзностью. — Я соблюдаю интересы заказчика. Однако, если ты невино…       И тут Стива прорвало. Он всё время просидел с закушенной губой, страшно волновался и не знал, куда девать свои руки и ноги, как он должен сидеть, куда смотреть, как себя держать вообще. Не знал, что и как должен сказать, пока из него не полилось слово за словом:       — При всём уважении, сэр, это я разбил ему нос. И я не раздумывая сделал бы это снова в похожей ситуации. У меня были на то веские причины. То есть, я, конечно, раскаиваюсь, что не смог донести свою мысль посредством слов и проявил непростительную слабость, приведшую к физическому насилию, и всё же, я умею нести ответственность за свои поступки. Я разукрасил ему лицо и сломал нос. После вашего предложения я много работал и имею на руках нужную сумму, не могли бы мы разобраться с этим поскорее?       Седой мужчина хмыкнул в свои усы, подумал о чём-то и придвинул папку поближе к Баки и Стиву.       — Читайте внимательно. Задавайте вопросы, если они появятся. И не торопитесь. В случае невнимательности после подписывания бумаг шероховатости формулировок будет уже не исправить.       И они сели читать. Скоро у Стива настолько зарябило в глазах от едва понятных умных словосочетаний и безжалостно точных описаний, что именно он сделал и как, что его замутило. Он извинился и, прошептав Баки тихое «всё в порядке, я сейчас вернусь», вышел за дверь.       — Извините, можно воды, пожалуйста?       Секретарь, не ожидавший, видимо, увидеть его так быстро, подхватился немного нервно и принёс ему прохладный стеклянный стакан с водой. А может, Стив на самом деле выглядел не очень.       — Присядете? — участливо предложил секретарь.       И Стив решил ещё немного посидеть рядом с фикусом. Хотя бы пока пьёт воду.       Через какое-то время из-за двери выглянул Баки. И когда нашёл его взглядом в углу кабинета, тревога в его глазах медленно утихла.       — Идём? Я всё перечитал и проверил, всё в порядке. Ты можешь просто подписать, передадим деньги и будем свободны.       Стив кивнул, чувствуя себя плывущим в каком-то киселе. Встал и подошёл к Баки, ненадолго утыкаясь носом в ткань его рубашки.       — Ты мне доверяешь? — тихо спросил Баки сверху, и его голос рокотал где-то в грудной клетке едва слышно.       — Как себе, — без раздумий ответил Стив.       — Тогда просто зайди и подпиши, где нужно. И пойдём отсюда, хорошо?       Стив отстранился, заглядывая в глаза, и кивнул. Баки прикрыл зрачки ресницами, смотря на него как-то по-особенному глубоко. Протянул руку и помог зайти обратно в кабинет, закрывая за ним дверь.       — Что ж, мистер Роджерс, ваш представитель проверил все документы. У него нет претензий к нам. Осталось лишь подписать и заверить передачу денег. У вас наличные? — Стив только кивнул. Томпсон едва заметно по-деловому улыбнулся. Он явно был доволен происходящим. — Вам нужно знать, что соглашение составляется в трёх идентичных экземплярах, по одному для каждой стороны и один для нашего архива дел. Каждый из экземпляров имеет равное значение. Вы можете видеть, что мой клиент уже подписал каждый из них. Дело за вами.       Стив очень хотел просто взять и подписать каждое соглашение в конце, не глядя. Но это было подло, взваливать на Баки ответственность за собственную судьбу. И Стив, перебарывая рассеянность и усмиряя пляшущие буквы силой воли, принялся читать и вникать в суть. Баки, недолго постояв рядом словно в растерянности, наклонился и негромко зашептал, указывая в определённые абзацы пальцем с коротко обстриженным округлым ногтем, отмечая самые важные места. И Стив был ему несказанно благодарен за заботу и терпение. И ещё он думал о том, за какие заслуги перед Вселенной ему так чертовски повезло.