И я шепчу: «Лишь знак подай…».
Оставшись наедине с собой в неприметном закоулке, Шуга присел у стены и схватился за волосы. Как же он устал от всего этого дерьма. Безысходность и отчаяние пожирали его с каждым днём всё сильнее. Он должен был разобраться в себе, найти Чимина, спасти отца. Должен, должен, должен. Этому нет конца, словно весь мир обернулся против него и не успокоится, пока не сведёт парня в могилу. Если существует жизнь после смерти, он бы хотел родиться заново, в другом мире, с другими правилами, другим собой. Жизнь в стенах школы ожидаемо стала ещё хуже. Теперь каждые два дня чёртов докторишка вызывал его к себе в кабинет, навязывая свою так называемую психологическую помощь. Но, как и прежде, Юнги не собирался делиться с настырным врачевателем своими тревогами. Вся его суть противилась открыться чужому человеку, доверить ему свои душевные раны. Ничего, кроме враждебного вторжения в свою хреновую жизнь, он не ожидал от этих встреч. Часы молчания проходили даром, пустой тратой времени. Наивно полагать, что с Чон Чонгуком господину Киму повезёт больше, но тот всё так же пытался подловить выпускника, что сегодня ему, на удивление, удалось. Если бы он не увёл Чона, Юнги бы точно врезал ему разок. Этому уроду должен кто-то начистить рожу. Торчать на уроках было невыносимо. Даже при всём заметном дискомфорте от множественных повреждений сидеть на месте не удавалось. Юнги постоянно ёрзал на стуле, пытаясь дотянуться линейкой до свербящего под повязкой колена. Плотнее кутался в свою любимую куртку, как мог, скрывал проклятую полоску на шее. Хотелось бежать, искать, требовать, но он сидел, тихо ненавидя себя и свою жизнь. Ни на один вопрос учителя ответить не удавалось, банально забыл, что такое учиться, словно эти будничные проблемы ученика старшей школы были актуальными в его жизни лет десять назад. Всего несколько дней показались вдруг временным скачком минимум длиной в человеческую жизнь. Местная свора шакалов вела себя крайне подозрительно. Со всех сторон его сопровождали всё те же полные ненависти и презрения взгляды, но подходить никто не решался. Даже словесных нападок не наблюдалось. Это напоминало затишье перед бурей, но никак не результат работы до изжоги надоевшего доктора Кима. Что-то назревало, и эта пугающая тишина душила, как и неизвестность с бессилием. Вместо учебника, Юнги постоянно вглядывался в экран своего старенького телефона. Сотни звонков в никуда теперь адресовывались Чимину, но он, как и отец совсем недавно, не собирался поднимать трубку. Телефон быстро разряжался, потому что неугомонные пальцы тянулись к кнопке вызова раз за разом, как бы тщетно это ни было. Мотивируя себя тем, что ему нужна зарядка, Мин в который раз свалил с занятий, покидая территорию школы без оглядки. Всю дорогу до дома его не оставляла мысль, что он зря ушёл именно сейчас. Возможно, лучше было бы продержаться до конца, но терпения на это не хватало. Интуиция трубила о нехорошем предчувствии, но острое желание сбежать гнало в шею. Узнай кто-нибудь, что его метка уже проявилась… Впервые в жизни Мин Юнги готов был признать, что он напуган. Ведь как бы прицельно не били его кулаки, против нескольких Домов ему не устоять. Теперь уж точно никак. Скрипя зубами и кроя матом каждую ступеньку и бордюрчик, Юнги брёл улицами, ловя в стеклянных витринах своё отражение. Волосы ещё сильнее отросли, и вместе с бледным лицом всё выглядело поистине ужасно. Говно в душе и вид дерьмовый — гармония с собой. Где-то в сумке должна была валяться купленная чёрная краска, ведь он обещал отцу вернуть волосы в натуральный цвет. А раз обещал, значит должен сдержать слово. Мимо проносились люди, а Юнги замер на месте и подумал о том, куда он мог бы пойти и кого во всём этом грёбаном городе мог бы назвать другом. Нормально он сам не сможет справиться с гнездом выжженных прядей, поэтому лучше обратиться за помощью. Решение наименьшей проблемы в данный момент позволит хоть как-то отвлечься. Снова заходить в это место на сей раз было не так приятно и спокойно, как обычно. Исчезло ощущение второго дома и прямо с порога стали терзать мутные флэшбеки. По телу прошла дрожь, Юнги скривился и встряхнул головой, отбрасывая длинную чёлку с глаз. Яркий свет в небольшом холле заставлял щуриться, тут было значительно светлее, чем на улице. — Шуга? Не думал, что увижу тебя тут так быстро. Я знал, что ты вернёшься, но не думал, что так рано. Оклемался? — старый добрый Сэджин оторвался от своего маленького телевизора и приветственно махнул гостю подойти поближе. — Ты как, малой? Жить будешь? — Да уж, не подох пока. Джин на месте? — топтаться на виду хотелось как можно меньше. Не хватало ещё словить на себе очередную порцию насмешливо-жалостливых взоров. Юнги был сыт ими по горло. — Выходил куда-то, но, кажется, уже вернулся. — Ясно, я загляну к нему, — бросил Мин хозяину и решительно двинулся по коридору, упираясь взглядом в потемневшую от времени надпись на стене. «Ты будешь кричать, давясь собственными грехами, будешь жаждать смерти, чтобы в процессе деструкции переосмыслить суть своей гнилой душонки и вознестись. В конце концов тут все обретают умиротворение». — Что-то ничего умиротворяющего я не почувствовал с прошлого раза. Чушь это всё, — не успел он договорить, как люминесцентная лампочка, висящая над надписью, последний раз моргнула и погасла, скрывая табличку в темноте. — Ну вот, так лучше. В поле зрения попала всё ещё не отремонтированная дверь восьмой комнаты. Деревянное полотно косо висело на одной петле, а вместо сломанного замка зияла дыра. Замерев между двумя номерами, Юнги потянул руку, борясь с желанием зайти. Хотелось ещё раз взглянуть на место, где он был разрушен, но что-то внутри не пускало. Тяжело выдохнув сквозь зубы, он пробурчал проклятья и постучал в комнату Джина. Пачку краски он уже держал в левой руке. — Войдите, не заперто, — из глубин звукоизолированного помещения глухо долетел ответ. Сквозь щель приоткрытой двери было видно, что обитатель семёрки сидит на полу, разложив вокруг себя какие-то бумаги. Он быстро сгрёб их в кучу и поднялся, когда Юнги переступил порог временно-постоянного жилища. — Да ладно, не ожидал твоего визита. Но я рад тебя видеть, проходи, — поздоровался бармен и вытянул палец, указывая на коробочку. — Что это? Подарок? — Просьба. Я сам не могу, а парикмахер мне не по карману. Джин улыбнулся и забросил стопку бумаг в стол. Единственный в Дыре, который похож на письменный, а не разделочный. — Я и так не планировал сегодня рано открываться, так что помогу. Но качество не обещаю, — хоть и хотел показаться приветливым, Джин явно был чем-то встревожен и даже немного нервничал. Непривычное состояние всегда весёлого и жизнерадостного парня вызывало вопросы, но Юнги не спешил лезть в чужие проблемы. Своих хватало. — Так твой друг ещё не нашёлся? Мы тут ждём копов со дня на день. Он же был тут перед исчезновением, рано или поздно они узнают об этом, — в процессе подготовки прозвучал очевидный вопрос. Сокджин умело надел перчатки, шлёпнув себя по руке резиновым материалом, и принялся открывать тюбик краски и баночку с проявителем. Несмотря на предупреждение о качестве, делал он это явно не впервые. — Нет. Юнги знал, что может говорить, что его тут внимательно выслушают, но слова где-то застревали по пути формирования в звук, хотелось просто молчать. Глаза упёрлись в знакомую кровать, её угол, где он сидел, словно тень неупокоенной души, и в памяти всплыли собственные слова, брошенные от злости и отчаяния. С тех пор он так и не видел так называемую половину этой своей неупокоенной души. — Садись говорю, — видимо, уже не в первый раз повторил Джин, выводя гостя из состояния прострации. — Не знаю, захочешь ли ты говорить об этом, но что ты знаешь о Чон Хосоке? — тут же спросил он, словно читая мысли. — Ничего, кроме того, что этот тип меня всячески бесит. — Ну, это я заметил, — хмыкнул Джин в ответ, принимаясь расчёсывать отросшие белые пряди. — Но я имел в виду, знаешь ли ты, что он за человек? Чем живёт, чем зарабатывает, с кем водится и что собой представляет? — Мою боль и тупоголовость в чистом виде, по-другому и не скажешь. Явился из ниоткуда, и всё покатилось к чёрту. — Может и так, а может, это всего лишь совпадение, — холодная и густая смесь ложилась на волосы и пачкала кожу головы. Медленными движениями Джин наносил её на каждую прядь, пока Юнги молча разглядывал свои колени. Разговор зашёл в тупик, и продолжать его с того же места не было смысла. На улице проехала полицейская машина, оглашая местность сиреной. Оба парня напряглись, ожидая стука в дверь и громких голосов, пока звук не скрылся где-то за поворотом. Полиция ехала не сюда, в этот раз. — Как твой отец? — Сокджин снова решился задать вопрос первым, его тишина напрягала куда больше. — Пока без улучшений. — Ты бы сходил к нему, говорят, в коме люди могут слышать, когда с ними говорит родной человек. Надежда штука опасная, но хуже же не станет. — Нужна сила и уверенность, чтобы стоять рядом и звать его, а у меня их сейчас нет. Мне никак не выжать из себя весёлый тон, а от правды никому лучше точно не будет. — Знаешь… — не успел Джин сказать то, что хотел, как зазвонил его телефон. — Прости, я на секунду. Отвечая на звонок, бармен вышел из комнаты, оставив Юнги сидеть на стуле с наполовину покрашенной головой. Не до конца задвинутый ящик письменного стола притягивал взгляд и будил интерес. Никогда прежде не отличаясь излишним любопытством, Юнги последовал интуиции, встал и потянул ручку ящика на себя. Стопка бумаги была единственной, что там лежало. Пробежав глазами по верхнему листу, Мин понял, что это список имён, среди которых был и Пак Чимин, ещё несколько из них показались ему знакомыми. Под этим перечнем тянулась неровная линяя, а ниже одно единственное не раз наведённое слово: «Катарсис». — Как некрасиво с твоей стороны шариться в чужих вещах, — Джин вернулся слишком быстро, застав гостя за нелицеприятным делом. — Если хочешь что-то узнать, лучше просто спроси. Неловкая пауза повисла в воздухе, наполняя комнату напряжённой тишиной. — Прости, я сам не знаю, почему полез туда, — Юнги попытался улыбнуться, чтобы разрядить обстановку, и сел обратно на стул. Смотреть Сокджину в глаза стало неудобно. — Ты что-то разузнал об этом? Слышал что-то о Чимине? — О нём нет, но кое-что узнать удалось. Многие, кто раньше практически жил тут, постепенно перестали появляться. Каждого из них я знал если не лично, то хотя бы в лицо. Сперва они приходили реже и, как правило, под кайфом, хватали первого встречного и пропадали в комнатах. Потом их стали вытаскивать отсюда почти без сознания, несмотря на то, что они требовали от Домов продолжения. — Всё из-за этой проклятой дряни? — Думаю, да. Мало того, каждый из них живёт совсем один, у них нет родных или близких, только непрочные связи с обитателями нашей Дыры. Сам понимаешь, если они исчезают, их никто не берётся искать, ведь они невидимы и словно не нужны обществу. — А работа, учёба? — Нет, как я и боялся, они нигде не значатся, считай, что их и не было в жизни города. Большинство наших посетителей — изгнанники и изгои, — Джин обошёл стул по кругу, осматривая результат своей работы, и принялся поправлять пропущенные места. — Выглядит так, будто их кто-то специально выбрал. Но кому это нужно? И зачем? — Пока не знаю, но хочу выяснить, — нанося последние капли краски, утвердительно махнул головой Джин. Он был поглощён своим делом, хоть и не забывал поглядывать на реакцию собеседника. На самом деле разговор был куда важнее, чем могло показаться. — Зачем тебе это? — Я тоже хочу найти одного человека, как и ты Чимина. Только в моём случае я надеюсь его там не найти. Уходить было проще, хоть коридор и был уже частично заполнен людьми. Новый цвет и высоко поднятый воротник служили неплохой конспирацией. Юнги спешно покинул Дыру и направился домой, чтобы снова сидеть в пустом доме, ощущая, как тьма и пустота душат его нехваткой кислорода. Потемневший город встретил его безразличными высокими фонарями и бесконечной вереницей машин. Хотелось слиться с толпой, раствориться в хаосе сотен обычных историй, забыть обо всём, но услышанное не давало покоя, возвращало к хмурой реальности. «Изгои», «одинокие», «без семей», «их никто не будет искать»… Но ведь у Чимина есть семья, какая никакая, но есть. Даже если родители злы и недовольны, они не могут просто выбросить сына из своей жизни. Да и он никогда не притрагивался к веществам. Не сходится теория, значит, это всё-таки блядский Чон Чонгук? Задумавшись, Юнги не заметил, что идёт прямо на застывшего посреди улицы парня. Тот в свою очередь залип в телефоне и тоже не видел надвигающегося на него пешехода. Столкнувшись, молодые люди бросили короткие извинения и разошлись в разные стороны. Только спустя пару шагов Юнги осознал, что только что увидел. На парне была белая толстовка с огромным «YES» на груди. Смешно прям, это же просто совпадение? Мин истерично хохотнул от своих глупых мыслей, но всё же обернулся, ища взглядом того человека. На его спине такой же величины красовалась вторая надпись: «NO». Вот и не верь теперь в знаки.***
Осмотр второго этажа занял ещё какое-то время. Весь процесс сопровождался диалогом «вопрос-ответ», и с каждой фразой Тэхён немного больше понимал человека, доставшегося ему судьбой то ли в награду, то ли в наказание. — Это твои вещи? — спросил он, когда нашёл в углу ванной майку и спортивные штаны. На них виднелись засохшие капли крови, и треники казались коротковатыми для высокого Чона. — Нет, это Чимина, — опираясь на раковину, коротко ответил Чонгук. Он прикрыл глаза и старался медленно дышать. С каждой осмотренной комнатой детские воспоминания атаковали его новой волной злости и обиды. Всё то время, что он провёл тут после своего возвращения, Чонгук старался не заходить в детскую комнату, миновал места, с которыми были связаны самые болезненные обрывки памяти. Крики отца, плач матери, свои собственные мольбы о прощении — призраки прошлого, что впитали эти стены, сейчас крошили остатки его терпения, и Ким Тэхён только усугублял ситуацию непрекращающимся потоком вопросов. Он возрождал его страхи, вытаскивал их наружу, насильно и беспощадно. — Так он всё-таки заходил в дом в тот день? — Раньше, он оставил это здесь днём ранее, — пересохшими губами выдавил из себя измотанный парень. — Ты в порядке? — увидев побледневшее лицо Чонгука, Тэхён забеспокоился и положил поднятые вещи на место. Его немного задевал тот факт, что в этом доме слишком много Пак Чимина, но это было сейчас не так важно. Да и впредь вряд ли будет так. — Нет, пока не выясню, что произошло, я не смогу быть в порядке,— Чонгук повернул краник и начал умываться холодной водой. Капли стекали по его волосам, щекам, подбородку, мочили ворот футболки, но он продолжал черпать ладонями воду, пока верхняя часть одежды полностью не намокла и не прилипла к телу. Тогда он перекрыл кран и выпрямился. Глубокий вдох — глубокий выдох, а затем один плавный шаг навстречу. Тэхён смотрел в бездонные океаны чёрной боли, теряясь в чужих зрачках. Та метафизическая нить, что связывает их сердца, цела ли она? Крепкая ли? Сотни вопросов звенели и жгли язык, казалось, что где-то там, на дне обсидиановых радужек глаз он мог бы найти ответы. — Когда вы смотрите вот так, что-то внутри обрывается, словно груз с моих плеч летит в пропасть, позволяя мне вздохнуть на сотую долю вины легче, — Чонгук приближался, проведя рукой по своей груди. Мышца, именуемая сердцем, болезненно сжималась под его рёбрами, сражаясь за каждый удар, будто тяжесть содеянного или задуманного сковывала её, опутывала липкой паутиной. Мокрое пятно на светлой футболке расползалось всё ниже, уже достигая пупка. Сквозь полупрозрачную ткань стали видны тёмные контуры свежей татуировки, что украшала низ подтянутого живота. Тэхён словил себя на том, что он не может отвести взгляд и отчаянно хочет узнать, что же там изображено. — Я могу взглянуть? — сказал он, протягивая руку. Это как коснуться околдовавшего своим танцем огня, зная, что он может обжечь. Опасно и безрассудно, но невозможно удержаться. Температура воздуха в миллиметрах от тела доминанта и правда казалась выше, будто его кожа пышет жаром. Тонкими пальцами Тэхён задел край футболки и потянул её наверх, открывая для себя скульптурную форму идеального пресса и многозначность латыни. «VITIA ERUNT, DONEC HOMINES» готическим шрифтом свежими чернильными шрамами значилось на чуть смуглой коже. — Грехи будут, пока будут люди? — вспоминая курс латыни с университетской лавки, перевёл доктор Ким, почти невесомо касаясь кончиками пальцев всё ещё рельефной надписи. — Она совсем свежая? — Как видите. Нравится? — Чонгук не смог удержаться, и уголки его губ дёрнулись в ухмылке. Он имел в виду не саму наколку, а то, как доктор бездумно касается его тела. — Слово «грех» для тебя так много значит? — переводя взгляд наверх и опуская руку, задался вопросом Тэхён. Его пульс предательски участился, и страх вместе с неизмеримым любопытством смешался в неожиданное открытие. Он чувствовал его, прямо сейчас он «слышал» чужое сознание в своих мыслях. Как что-то неясное, нечёткое, лишь слабый отголосок присутствия, но это определённо было следствием их «родственной связи». Этот неуловимый голос шептал, рычал и загнанно выл, путая мысли, он был таким же разорванным и многоликим, как и растерянный парень в мокрой футболке напротив. Чон перестал ощущать пальцы на своей коже, поэтому схватил Тэхёна за кисть, прежде чем тот уберёт руки в карманы. Гость так делал всё время, что был здесь, словно боялся прикоснуться к чему-то лишнему. — Чего вы на самом деле хотите от меня? — вопросом на вопрос ответил Чонгук и снова оказался слишком близко, с силой сжимая тонкое запястье. Он отчасти жалел, что втянул в это доктора, но с другой стороны одно его присутствие помогало вернуть себе связь с настоящим миром. Не той абсолютной тьмой и пещерой, в которой прячутся его внутренние монстры, а реальностью, в которой живут его родители, одноклассники, случайные знакомые. Только любая эмоция, связанная с его сабом, была коктейлем из целого ряда оттенков. — Я хочу помочь тебе, — уже в который раз повторял Ким Тэхён, отслеживая каждый взмах длинных ресниц, каждый невербальный знак, что мог уловить на хмуром лице. — А дальше что? Запрёте меня в психушке? Будете меня навещать, как опасную, но забавную зверушку? В момент всё снова окрасилось злостью, одно неверное слово спровоцировало новый пожар, и попытка Тэхёна вырваться из крепкой хватки всё только ухудшила. Чонгук распалялся, кормил яростью свои страхи, опасения, что он монстр, урод, чудовище. И ему было проще следовать этому факту, чем бороться с ним. — Неприятно, что я держу вас? Вы мне не верите, вы меня боитесь, но всё твердите, что хотите помочь. Как? Я вас спрашиваю, мистер добрый доктор, вы хотите мне помочь? — его громкий голос и прямой взгляд кололи и резали, вонзались острыми иглами, пропитанными ядом ненависти. Ненависти в первую очередь к самому себе. «Что я должен сделать, чтобы он поверил в мои намерения до конца? Чтобы перестал сомневаться?» — Тэ пытался найти истину в своих ощущениях, отодвинуть испуг, увидеть грани своих возможностей. Они уходили далеко за пределы разумного, казались противоречивыми, безумными, рисковыми, но от того и верными. — Я хочу, чтобы ты принял меня, впустил меня и поверил мне. Поэтому я сделаю то же и для тебя, — густым, словно мёд, и таким же сладким шёпотом Ким Тэхён отражал агрессию, пока свободной рукой обвивал талию. Он прижался так крепко, словно хотел слиться со своим доминантом в одно целое, и продолжил подначивать и направлять в нужном для себя направлении. Он говорил без умолку, без толку и не отдавая себе отчёта в том, чего добивается. Если разделить физическое тело нужно для того, чтобы соединить души — то пусть. Так тому и быть. — Я не хочу, — отталкивая от себя саба на расстояние вытянутых рук, Чонгук ошарашил его своей реакцией, — не хочу. — Не верю, — Тэхён нахмурил брови и отрицательно покачал головой. С сомнением стал заглядывать в большие глаза. — Я знаю, что сейчас ты врёшь. — Как-то неразумно пытаться затащить меня в постель именно сейчас, раньше надо было соглашаться, — Чонгук отступил, повернулся и вышел из ванной комнаты, оставив Тэхёна в шоке стоять посреди бледного кафеля и разбросанных вещей. — Идём проверять сад. Прекрасное место для могилки. Последнее звучало вызовом, намеренно жестоко и бессердечно. Это заставляло Тэхёна сомневаться в своих силах, в своей адекватности и своих решениях. Будет ли дальнейший разговор откровенным, или каждая реплика теперь должна рассматриваться как издёвка и провокация? Он промазал, оплошал, сделал ошибку, но из-за врождённого упорства и безрассудной тяги к риску, он готов бороться до конца. — Думаю, нам пригодятся две лопаты, — ещё громче крикнул он и зашагал следом. «Господи, что я делаю?» — спрашивал себя каждый из них, приближаясь к первой полосе посадки. Скоро совсем стемнеет, нужно было торопиться. — Я бы предложил разделиться, но думаю, что будет лучше, если я буду где-нибудь недалеко, — предложил доктор Ким и перехватил инструмент поудобнее. — Это потому что вас пугает сумеречный лес, возможная находка, или вы думаете, что я могу соврать? — Чонгук прислонился к дереву и упёрся ладонями в черенок лопаты. — Может, нам вообще вызвать бульдозер? Быстренько перевернём тут всё и дело с концом. М? — не долго думая бросил саб и первым пошёл вглубь сада. Словесная перепалка хоть как-то отвлекала его от сути происходящего и недавней неудачи. Нехотя он признавал, что теперь он всерьёз готов переспать с опасным типом, только чтобы оказаться правым во всём. И почему так некстати проявилось его ослиное упорство? — И что мы скажем, что ищем клад? Или сразу попросим рыть аккуратно, чтобы не повредить те… — Хватит, Чонгук. Берись за дело. Когда солнце скрылось за горизонтом и землю под ногами совсем невозможно было отличить в темноте от асфальта, уставшие, молчаливые, оба сели на крыльце и закурили. Ещё множество вопросов, просьб и отказов могли бы прозвучать между ними, но иногда лучше остановиться на весёлой ноте. Абсурд превращает драму в трагикомедию. — Ну что же, я могу сказать одно: пациент скорее жив, чем мёртв. По крайней мере, здесь его нет, или ты был ещё более находчивым, чем мы предположили, — выдыхая кольца дыма, сказал молодой доктор. Вид поляны в слабом свете луны казался ему уже хорошо знакомым, а тихое дыхание рядом перестало звучать далёким рокотом адской кавалерии. Он привык, каким бы невозможным это не казалось. Возможно, поэтому, или ещё по сотне других необъяснимых причин, Ким Тэхён сошёл с ума. — Не предложишь остаться? — Я смотрю, у вас нет никакого чувства самосохранения, — почесав лоб, подытожил хозяин дома. — Так уж невтерпёж? Может, стоит лечить не других, а себя? — Я уже и сам об этом подумываю.***
— Познакомься, это сегодняшняя твоя напарница, Юнги, — указывая широким жестом в центр площади, торжественно проговорил наниматель. «Что? Что он сказал? Ю-юнги?» — знакомое имя стрелой полоснуло слух и застряло глубоко внутри, пронзая внутренности. Он изо всех сил стал вглядываться в далёкий силуэт, собирающий взгляды всех присутствующих, но так и не смог разобрать, кого видит за всем этим гримом. После долгих стараний выбросить того самого парня из головы, Хосок снова оказался в ловушке собственных эмоций, хватило всего лишь два слога, повторяющих чернильную метку на запястье, и весь настрой канул в лету. Всё погрязло в хаосе шума и света, завертелось в безумной пляске, спокойствие дало трещину и пошло ко дну. «Это не он. Не он. Не может быть он. Как же тогда я смогу уйти?». Какое-то мгновение казалось, что это знак свыше, что жестокая судьба решила сыграть с ним злую шутку, но тут же пришлось это наваждение отбросить и мысленно влепить себе пощёчину. Собраться, надо было срочно собраться и действовать по плану. Кое-как удалось изобразить равнодушную улыбку, почти не выдавая нервозность, и отвернуться от крутящейся сцены. Ещё несколько минут и он окажется там, узнает, совпадение ли это или очередной крах, а пока… Отмахнувшись от предложенных угощений, Чон потянул режиссёра-постановщика в сторону, вынужденно повышая голос из-за поднявшегося с его появлением шума. — Шеф, послушайте, я сегодня пришёл в последний раз, — выдохнул парень на одной ноте так быстро, как мог, чтобы не передумать на полпути. — Что ты говоришь такое? — мужчина засмеялся, будто услышал первосортную шутку, и похлопал молодого актёра по плечу. Он, напротив, от напитков не отказался и даже шлёпнул официантку по заднему карману ультракоротких шортов, подбирая за высокую ножку бокал первосортного игристого. — Такого не может быть, у нас на тебя большие планы, Хоуп. Не переживай, для тебя работа всегда найдётся. Сколько ещё богатеньких деток хочет взглянуть на твою игру или даже поучаствовать. Мужчина лукаво подмигнул и пригубил свой напиток. Видно было, что он никак не расценивал поднятую тему всерьёз и лишь поверхностно улыбался, сканируя охотничьим взглядом толпу. Словно металлодетектор, он видел во всех и в каждом тут банкомат, набитый деньгами. Лишь предложи им то, что они хотят, и деньги польются в твои карманы. — Но я серьёзно, я хочу завязать, — Хосок напрягся и попытался словить взгляд напротив, ища подтверждение, что его правильно услышали и поняли. Вокруг стоял невыносимый шум многолюдной вечеринки: музыка грохотала, отдаваясь вибрацией в костях, толпа навеселе издавала характерное гудение с нотками излишне натянутого смеха, праздник, скрытый под метрами земли и бетона, набирал обороты. Сложно было представить, что сверху их совсем не слышно, ведь тут приходилось кричать, чтобы тебя услышал близко стоящий собеседник. — Я отработаю сегодня последний раз и уйду. Мысли, что неугомонный Мин мог угодить в это безумие, приходилось отбросить на задний план, иначе всё было бы напрасным. Где-то про себя Хосок твердил без остановки: «Только бы это был не он», — и боролся с желанием обернуться на вертящееся ложе. «Сложение не то, мой Юнги тощий». Приветливая усмешка стала таять на лице мужчины, украшая тонкие губы глубокими складками недовольства. Он осушил в один глоток остатки шампанского и вручил пустой бокал первому мимо проходящему человеку. Люди вокруг, что слышали обрывки разговора, старались отойти подальше, словно чувствовали назревающий конфликт. Хосок тоже это ощущал. Коренастый доминант стал ровнее, выпрямился, положив руки на пояс, и начал раздражённо стучать пальцами по тяжёлой металлической пряжке. Его густые брови сошлись на переносице, а взгляд стал строгим и осуждающим. Новость не то что не порадовала, скорее разозлила его. Руки Хосока мелко дрожали, а на висках проявились капельки пота, паника надвигалась с каждой секундой, указывая на бессмысленность затеи, пока режиссёр молча глядел на него из-под лба. — Послушай, парень, скажу, как есть. Если ты думаешь, что из нашего бизнеса можно вот так просто выйти, то ты сущий глупец. На тебя рассчитывают, ты хорошо окупаешься, поэтому никто не захочет терять источник стабильных доходов, особенно, учитывая, что на поиск твоей замены и раскрутку нового «артиста» уйдёт время. Для чего ты там зарабатывал? Мать вылечить, дом купить, семейный бизнес развить? Ну так и делай это всё и продолжай выполнять свою незатейливую работу для нас. Ты трахаешься на камеру и получаешь за это деньги, о которых обычные офисные работники могут только мечтать. Так что отснимись ещё каких-то три-четыре года и уйдёшь на заслуженную пенсию, а сейчас не стоит бросаться столь смелыми заявочкам, если тебе нечем прикрыть отступление, понимаешь? — Хён-ним, я не могу больше жить двойной жизнью, как прежде. К тому же мне не нравится, что вы постоянно их так накачиваете, — кивок головы в сторону сцены указывал, о ком идёт речь. — Я понимаю, что тут все под кайфом, но я словно резиновый муляж трахаю, а не живого человека — это уже слишком. — Ты не вправе диктовать нам условия. Если ты забыл, то в самом начале ты подписал контракт, где значилось, что ты не задаёшь лишних вопросов и просто выполняешь свою часть работы. Так вот выполняй её молча, тебе именно за это и платят, причём весьма неплохо, — мужчина откашлялся и придвинулся ближе, шепча на ухо: — или если деньги не могут закрыть тебе рот, то мы всегда можем помочь тебе замолчать навечно. Внутри всё похолодело, и душа ушла в пятки. Выхода нет, отсюда не сбежать. От насмешливого голоса, обещающего верную смерть, мурашки прошлись по коже. Шумно сглатывая комок в горле, Хосок кивнул и отошёл на шаг назад, чтобы увидеть, как бездушная ухмылка снова озаряет лицо работодателя. — Вижу, что понял, — снова хлопая рыжего парнишку по плечу, сказал режиссёр, — а теперь беги готовься. Публика уже заждалась. Чон брёл в свою гримёрку, не видя земли под ногами. Его цепляли плечами, перед ним извинялись, ему призывно улыбались, но он продолжал идти, как слепец. Не видать ему нормальной жизни, пока не избавится от этой грязи, таким, он не сможет помочь не то что своему сабу, но даже себе. Нельзя так просто сдаваться, он попробует ещё раз, позже, но обязательно попробует. Быстрый взгляд в центр площадки помог утвердиться в надежде, что имя актёра лишь совпадение, а это значит, что дополнительных оснований оставаться здесь не было. И лишь спустя час, когда съёмки шли своим ходом, пришлось признать, что они всё-таки есть.***
Музыкальный фон сменился, заполняя пространство тягучими и томными битами, переливами чувственных запретных нот. Атмосфера завлекала, интриговала, подогревала и так кипящую в крови похоть. Чон Хосок ступил на первую ступень, ведущую к главной платформе, и со всех сторон послышались восторженные возгласы. Его волосы были высоко уложены, так они открывали красивый лоб и придавали парню вызывающей красоты. Слегка подведённые чёрным глаза опасно блестели в лучах приглушённого света. На голом торсе и длинных жилистых руках играли мышцы, разукрашенные графитовыми символами. В каждом плавном движении читалась опасность и обещание, парень притягивал взгляды, вызывал желание, ревность, зависть и даже ненависть. Но публика однозначно его хотела. Оказавшись в метре от своей цели, доминант остановился. Неотрывно он глядел прямо в затуманенные дурманом глаза безвозвратно подчинённого мальчишки. Кровать перестала вращаться, когда главный участник действа вышел из-за кулис, и теперь он сам, словно охотник перед броском, осматривал свою жертву, обходя её по кругу. Аппетитные формы, никак не похожие на худощавого Юнги, пухлые губы, поблёскивающие тинтом, и полуприкрытые глаза в облаке тёмных теней. Яркий, порочный, потерянный. У кровати лежали оковы, они тянули руки вниз своим весом, когда Дом принялся пристёгивать податливого нижнего к стойкам царского ложа. На губах Хосока играла улыбка, а в душе расцветала тьма. Он будет презирать себя всю жизнь, продолжая падать всё ниже, но именно сейчас он выбросит всё из головы и просто сделает это. Трек разгонял темп, мистическая дымка затягивала, волны ожидания накатывали со всех сторон. Закончив приковывать «Юнги», Хосок оказался сверху, оседлав его бёдра, и обвёл зал ликующим взглядом, плотоядно облизывая губы. Медленно и неспешно он стал приближать своё лицо, почти ощущая взмахи ресниц на своих щеках. И вместе с этим послышался громкий звон. В фоне затихшей мелодии он разносился от самого свода. Свет вокруг начал гаснуть, с потолка спускалась конструкция — последняя декорация. На тяжёлых металлических цепях покачивался круг, как громоздкий подсвечник из древнего храма. Но вместо свечей на нём была закреплена белоснежная ткань, она опускалась вокруг ложа, словно призрачный шатёр, скрывала происходящее внутри от глаз сторонних наблюдателей. Маленький подземный мир утонул в темноте, всё затихло, и только хриплый голос из динамиков проникал в открытые сознания.«Oh my darling Give me the reason Give me something To believe in Close your eyes»*
Яркий прожектор вспыхнул внутри круга — игра теней, соблазнительная полуправда. Зрители могли видеть лишь силуэты, но даже этого хватало, чтобы отнять всё их внимание и погрузить в своеобразный транс, рождённый танцем плоти и жара. Хосок же видел камеры, их мигающие красным, вечно подсматривающие глаза следили за ним, за каждым его вдохом и жестом, так же, как и зрители снаружи. Только за дополнительную плату можно будет получить запись всего, что происходило «за стеной» между актёрами, такие вот роли он исполнял, такова его работа вот уже несколько лет. С первых курсов университета он волей случая попал сюда и до сих пор не может вырваться из этой ловушки. Был так глуп, позволил себя завлечь, купился, а теперь расплачивается за своё абсурдное величие, гордость и слепоту. Парень под ним тихо простонал и прогнулся навстречу, он казался изголодавшимся по прикосновениям. Из приоткрытых губ виднелся розовый язык, что бегал по красным губам, хрипловатое дыхание сходило на мольбу, просьбу о небытии. — Тебя и правда зовут Юнги? — не удержался Хосок, продолжая играть на публику. Он срывал атласные предметы одежды, обнажая для себя гладкие и горячие участки кожи, но на деле хотел добраться лишь до истины. — Скажи мне своё имя. Саб болезненно сжался и помотал головой. Он не мог назвать его, он его не помнил. — Скажи мне, скажи мне сейчас же, — продолжал настаивать Дом, чувствуя, как хочется встряхнуть беднягу. Он вытянулся вдоль красивого тела, удерживая себя на прямых руках, а затем прижался, касаясь губами к уху мальчишки. — Доверься мне, дай мне причину тебя пожалеть, скажи, что тебя и правда зовут Юнги. Как смешно и жалко будет представлять совсем другого человека, но разве это не лучшее, что ему оставалось сейчас? Хосок шёл на компромисс со своей совестью, торговался и шантажировал себя же. — Юнги? — слабо выдохнул саб, сражаясь со своими голосовыми связками, будто забыл, как говорить. В его тоне звучала нота узнавания, или это лишь иллюзия самообмана? Покрытое косметикой лицо тут же озарила гримаса боли, и парнишка потянулся к горлу, но не смог дотронуться — оковы не пускали. Хосок проследил за движением и шокировано отпрянул. Под съехавшей полоской чокера не было метки. Лишь тонкий свежий шрам, словно от ожога, украшал тонкую шею. Казалось, что метку этого саба просто выжгли, насильно изъяли, стерли. — Какого чёрта тут происходит? — ахнул Чон, но вовремя вспомнил о зрителях и камерах. Он вернулся в прежнюю позицию, слыша это хриплое на грани срыва: «Юнги, Юнги, Юнги», — и мороз полз по коже. Этот парень, что с ним сделали? Настоящий ужас сковывал, потому что догадка и осознание начали проскальзывать сквозь плотную стену убеждений. Хосок вляпался по-крупному во что-то действительно тёмное и грязное. И если он это сделал когда-то по собственной глупости, было ли также с этим ребёнком? Сколько ему? Лет восемнадцать? Почему он здесь, зачем? — Мин Юнги, — неожиданно выдал саб и замолк. В его глазах на секунду блеснула искра сознания, будто он выплыл из глубины мутной воды, а затем снова погасла. Сколько бы Хосок не старался привести его в чувство, ничего не помогало. Парень перестал реагировать на какие-либо слова, только подчинялся прямым приказам и сладострастно стонал, принимая боль и удовольствие за одну монету. Хосок делал всё, что должен, зная, что от этого зависит его жизнь. Но тревога звенела в нём, заглушая все остальные эмоции. Красивое лицо, печальные глаза и белые волосы не выходили из головы. Образ его родственной души висел над ними обвинительным приговором. «Этот парень как-то связан с Юнги, здесь все называют его этим именем, а это значит, что все мы в опасности».