Crimson Rises (Возрождение Алого)

W.A.S.P. - Arena of Pleasure Музыка становится чем-то вроде отдушины. Все свое свободное время Дженсен проводит, запершись в своем номере и играя, играя, играя… Эти ноты никогда не услышат посторонние, их никогда не запишут, и от этого на душе еще тяжелее. Невидимка. Путешествовать по стране без гроша в кармане и голодно, и сложно. К счастью, Дженсену уже почти восемнадцать, а значит, и вопросов у окружающих почти не возникает. Города пролетают мимо один за другим, никак не задерживаясь в его памяти. Возможно, будь у него хоть капля уверенности в себе, он давно бы отхватил себе местечко на какой-нибудь фабрике, но его быстро выпирают более наглые претенденты. К зиме дела идут совсем плохо, но возвращаться домой не хочется даже под страхом смертной казни, и Дженсен решается на воровство. Пару раз все идет гладко, а потом его все-таки ловят за руку. Дженсену везет: сердобольная владелица магазина не слишком беспокоится из-за булки хлеба, местный шериф не хочет заморачиваться с бумагами, а в участке он знакомится с веселым парнем, задержанным за хулиганство. У них оказывается много общего: любимые музыкальные группы, побег из дома, семнадцать лет. Только если Джаред горит жаждой развлечений и новыми горизонтами, которых можно было не ждать в его захолустье, то Дженсен бежит от собственной тени, будто опасаясь, что прошлое нагонит его. Как ни странно, Падалеки не заинтересован в поисках работы. Он перебивается закусками на хиппи-вечеринках, затаскивает Дженсена на концерт какой-то местной рок-группы, знакомит с разодетыми девчонками. Мир ломается: здесь все настолько можно и настолько доступно, что остановиться невозможно. Пиво льется рекой, музыка сносит с ног, заставляя сердце биться в ритме подзвучиваемой бас-бочки, и чьи-то накрашенные губы уже слишком близко, чтобы их не коснуться. Это похоже на омут, из которого не выбраться, но Дженсен и не пытается. Он здесь, среди вакханалии, на которую ему и смотреть-то запрещали, так что он погружается в нее с головой. Хмель заволакивает разум каким-то цветастым туманом, от которого песни играют даже не вокруг, а где-то глубоко внутри, растрясая пульс до грохота в ушах. После пятой кружки его рвет в туалетной кабинке, но, выбравшись обратно в зал, Дженсен пьет снова. Здесь пьют все, и он не хочет выглядеть хуже кого-то. Джаред тем временем валяется на диване с какой-то девицей под одобрительный гогот. Дженсен не отстает, с бравадой отвечая на какой-то случайный поцелуй. Выходит смазанно, на его щеке остается след от помады, но пальцы крепко обхватывают тонкую талию, не позволяя трофею никуда деться. На утро он просыпается в чьей-то квартире от ломящей головной боли, раздетый и все еще пьяный. Джаред милосердно сползает с дивана, оставляя свою пассию, и достает из холодильника банку Heineken. Девчонка под боком недовольно ворочается, но спит дальше. О потерянной девственности и пережитой пьянке Дженсен сожалеет ровно до семи вечера. Потом они с Джаредом идут на очередной концерт. Словно ничего не поменялось. Просто теперь Дженсен не в толпе, теперь он зажигает эту толпу. Три концерта проходят в сумасшедшем угаре, в бешеном ритме – через день, но после каждого из них в номере Дженсена оказывается кто-то, кого на утро он вспомнить уже не может. Дженсен мечтает о гитаре. И даже не потому, что «на гитаристов девчонки вешаются», как говорит Джаред. В этих шести струнах заложена магия, и он был бы счастлив начать ее творить. Впрочем, вряд ли у него бы получилось. Отец всегда говорил, что у Дженсена ни слуха, ни таланта, а тот и не пытался лишний раз, чтобы не досаждать родным. Падалеки над этими метаниями только смеется: — Зачем тебе гитара, если сам говоришь, что не умеешь? Дженсен решает научиться. Он работает не покладая рук, откладывая деньги по доллару, по два в день, и цель медленно становится осязаемой. Странно, но он не хочет покупать что-то подержанное, разбитое, на что легко хватило бы скромных накоплений. Его мечтой, сумасшедшей целью становится красный Телекастер, выставленный на витрине музыкального магазина. Три с половиной сотни долларов заработать трудно, но Дженсен почему-то не сдается. Ему хочется получать те же восхищенные взгляды, что и парни на сцене, он ищет признания, сам того не понимая. Джаред тем временем таскает в их недавно снятую на окраине комнату кого ни попадя, заводя новые полезные и не очень знакомства. Эти пятнадцать квадратных метров с пятницы по понедельник выглядят как настоящий притон, в котором находится и алкоголь, и что покрепче. Здесь звенят расстроенные нейлоновые струны, а Дженсен не решается взять в руки разбитую акустику в чьем-либо присутствии. К критичному вниманию и смеху над неудачей он не готов и, наверное, никогда не будет. Мир переворачивается с ног на голову, когда Дженсен не находит бережно откладываемой заначки под матрасом. Джаред что-то бормочет сквозь сон про закончившееся пиво, которое нужно было докупить, а денег не было, и снова засыпает. Дженсен впервые в жизни в ярости и он не знает, как поступать с этим чувством. Он уходит, крепко хлопнув дверью, не забыв напоследок разбить Падалеки бровь, и долго блуждает по улицам Нэшвилля, пытаясь собраться с мыслями. Три месяца его работы летят коту под хвост, и он не знает, как справиться с предательством. Падалеки знал, на что отложены деньги. И это кромсает душу не хуже раскаленного ножа. Возвращается он уже под утро с заветным Телекастером в руках. Падалеки как ни в чем не бывало кутит с очередной своей пассией и беззаботно интересуется, откуда такое чудо в их доме. — Украл, — честно отвечает Дженсен, усаживаясь на край своей кровати. Свидание заканчивается тут же. Девица недовольно шипит, но уходит, а Джаред тут же подсаживается ближе, чтобы расспросить и заодно рассмотреть обновку. Дженсен делиться не хочет. Телекастер прекрасен. Белый, незамаранный грязью и смрадом кленовый гриф, два сингловых звукоснимателя, о которых Дженсен прочитал все, что только можно было. Блестящая накладка без единой царапины, тонкие стальные струны, изящные головки колков. Чтобы играть на такой, нужно быть гением. Дженсен им не был никогда, и теперь ему стыдно за свой поступок. Ему кажется, что прикасаться к такой красоте он права не имеет, но когда Джаред пытается одолжить у него гитару, вдруг резко отказывает. До самого утра он робко пытается что-то наигрывать, повторяя за теми, кто выступал перед его глазами, прокручивая в голове любимые песни, а Падалеки обиженно изображает, что спит. Дженсен теряет счет времени, счет дозам, счет партнерам. Он пытается сделать перерыв, а затем по телевизору мелькает сериал с Мишей. Дженсен разбивает экран к черту и уносится в бар, прихватив с собой всегда готового оттянуться Джареда. Спать не обязательно. Это роскошь, и Дженсен уверен, что ему она не нужна. Вечеринки в их комнатушке заканчиваются, потому что теперь там остается его гитара, а ее он защищает всеми доступными ему способами. Падалеки, в принципе, не против — ему все равно, где проводить время. Дженсена же захлестывает. Все время, пока он не работает, он играет. Сначала получается паршиво, потом вроде получше, но показать кому-то свои успехи он не решается. Правда, месяц спустя Джаред таки умудряется услышать пару песен, подыгранных под хрипящий магнитофон, и оказывается весьма удивлен: — Чувак, это потрясно! Ты чего молчал, что умеешь? Где учился? Дженсен обижается. Он слишком хорошо знает себе цену, чтобы повестись на эти подлизывания. Тем более, что с Джаредом они до сих пор не помирились. Падалеки уговаривает поверить в его комплименты долго, но ничего не выходит. Они снова ссорятся, и Джареду приходится ночевать в другом месте. Дженсен же не ложится вовсе. Когда Smells like Teen Spirit, Knocking on Heavenʼs Door, Enter Sandman и Stairway to Heaven уже выучены наизусть так, что сыграть их можно с закрытыми глазами, Дженсен все-таки решается. Это обычные посиделки на чьем-то старом чердаке среди толпы такой же молодежи, не имеющей ни перспектив, ни смысла жизни. Сердце стучит так, что почти разбивается о клетку ребер от волнения, но Дженсен все-таки подстраивает раскрашенную акустику и начинает наигрывать любимую песню Led Zeppelin. Странно, но гул подвыпившей компании стихает. Обычно люди начинают подпевать знакомый мотив, но здесь его встречает тишина. Может, не узнают? Может, не слишком похоже? Дженсену хочется сбежать, но почему-то он начинает подпевать. Наверное, это последняя надежда, последняя попытка подсказать публике вроде бы знаменитую композицию. — Yes, there are two paths you can go by, but in the long run There’s still time to change the road you’re on. And it makes me wonder. Слишком много взглядов, пристальных, полных каких-то эмоций, которые Дженсен не может прочитать потому, что боится оторваться от струн. Ему кажется, что он не попадает в ноты, а рот и вовсе лучше было бы не открывать, как вдруг кто-то начинает медленно хлопать. Эти удары ладоней не ложатся в такт, но их вдруг становится больше — уже в четыре руки, затем в восемь, а затем все сидят и аплодируют, голосами выражая свое одобрение. — And as we wind on down the road Our shadows taller than our soul. There walks a lady we all know Who shines white light and wants to show Кто-то свистит, кто-то начинает подпевать, но неуверенно, будто боясь помешать. У Дженсена едва уши не горят от этого восхищения десятка человек. Бой по струнам выходит все смелее, все увереннее, и до рассвета ему не позволяют отдать кому бы то ни было гитару, уговаривая на песню за песней снова и снова. За следующие полгода Дженсен успевает сменить три начинающие команды, познакомиться с сотней-другой человек и выступить с очередным бэндом на сцене HardRockCafe. Он учится быстрее, чем того ожидает сам, подбирая на слух практически любые мелодии и, исчерпав себя в кавер-версиях, начинает писать сам. Из-под его пальцев рождаются песни, пока простые, даже примитивные, но все свои деньги Эклз тратит на магнитофон и диски, заслушивая новые альбомы любимых групп до дыр. И со временем собственные композиции начинают ему даже нравиться. Джаред называет их классическими, хотя и не лишенными какого-то олдскульного шарма. Дженсену не то чтобы плевать, скорее он просто не хочет пробовать популярные нынче смеси с рэпом. Его от таких сочетаний передергивает. К декабрю ему поступают одновременно два предложения от LaTel и SeverHound, и Дженсен выбирает LaTel за перспективу играть авторскую музыку. Затея проваливается спустя месяцев десять, когда становится ясно, что их творчество не слишком востребовано, а публика предпочитает заезженные песни старых команд под янтарное пиво. Все же LaTel записывает сингл, продажи которого не идут даже на фестивалях, где группа выступает на разогреве у таких же, но чуть более удачливых коллег. Джаред Дженсена особенно не утешает, отмечая, что рок мертв, а значит, декаданс под юбкой у новой шлюхи — лучший выход из положения. Дженсен тяжело переживает распад группы и почти две недели заливает собственное разочарование пивом и виски, пока деньги не заканчиваются. Он возвращается к курьерской службе и не прикасается к уже порядком поцарапанному в разъездах Телекастеру еще пару месяцев. Джаред изредка порывается поиграть на инструменте, но запрет на прикосновение не снимается. — Это мое, — непреклонно отвечает Дженсен и вешает на кофр навесной замочек. Правда, именно Падалеки уговаривает Эклза выступить на дне рождения какой-то своей давней знакомой в составе каких-то очень начинающих мальчишек. Это уступка скорее из жалости, чем из желания снова звучать. Но на узкой сцене старого клуба Дженсен снова чувствует себя живым, замечая ошарашенные взгляды толпы, не ожидавшей такого мастерства. Этот вечер заставляет его вернуться к своим занятиям. RockZone в Остине проходит на ура. Возрожденный LaTel играет на второй сцене, а это куда ближе к толпе зрителей, чем третья. Дженсен даже успевает получить пару положительных комментариев от других команд, от чего до ночи носится окрыленный. Его уровня доступа не хватает для прохода за основную сцену, но и среди обычных музыкантов есть своя тусовка и свои фанаты, внимание которых ласкает его самолюбие. Кто-то деловито замечает, что «парень далеко пойдет», а под утро Дженсен уже не помнит, где находится. К счастью, Джаред находит его в чьей-то палатке до того, как полиция устраивает рейд. В конце концов яркости мира становится мало, и Дженсен обращается к старому знакомому в поисках более действенного способа скрыться от себя. С него хватит легких попыток вырваться из картин прошлого, хватит поганых воспоминаний. Доктор Роктер многозначительно улыбается, и вечер заканчивается тяжелым действием героина. С дядюшкой Джареда, которого вообще нельзя было бы обвинить в родстве с Падалеки, он знакомится на очередном выступлении. Доктор Роктер, если верить имени, не совсем доктор, а скорее фармацевт, что он быстро подтверждает достаточными познаниями в разного цвета таблетках, коими набиты внутренние карманы его пиджака. Дженсен бы с радостью что-то заподозрил, но великодушно одолженная сигарета пахнет странно и сносит с ног на ближайший диван клуба. Ее бы выбросить, ибо во рту от нее странно сладко, но вокруг все одобрительно шумят, и Дженсен затягивается еще раз. После он умудряется подняться, несмотря на кружащийся вокруг мир, и выбирается на сцену, где уже ждет остальная команда. Поднадоевшая вялая толпа вдруг оказывается бодрой и визжащей, люди беснуются и уходят в отрыв, и Дженсена уносит вместе с ними. Он забрасывает гитару на плечи, играет не глядя, поет так смело и громко, как никогда раньше. Он умудряется подцепить пару девчонок прямо на сцене, позволив им скакать среди аппаратуры и кабелей да повисать на его шее, изредка подкрикивая в микрофон. — Long live. long live the king of mercy! (Вечной жизни, вечной жизни тебе, король милосердия!) Его слова отдаются в стенах зала, их повторяют, их скандируют, отчего кровь завихряется в венах. Выступление LaTel затягивается, Дженсен не хочет уходить с освещенной сцены, на которой сегодня есть только один герой. В какой-то момент светооператор переключает софиты, и его силуэт окатывает красным маревом. Алый… Эта картина хорошо смотрелась бы на обложке культового альбома. Где-то в мыслях проскальзывает божественным откровением идея, которую Дженсен не забудет до завтрашнего утра, несмотря на безудержную ночь со сладковатой сигаретой. До утра, когда он впервые проснется с Падалеки в одной постели. Странно, но после очередной дозы Дженсен повторяет этот опыт и идет дальше. Как-то быстро, не чувствуя боли за расслабленностью всего организма, не ощущая удовольствия. Не пытаясь изобразить улыбки, он уходит в душ и еще долго борется с желанием повеситься там же. С Джаредом они избегают друг друга еще пару месяцев. Между ними не было ничего, кроме взаимной дрочки в полудреме, но Дженсен еще долго не может свыкнуться с этой мыслью. Он рад, что им не хватило сил зайти дальше, ведь иначе… Кто знает, что было бы иначе? На следующем концерте он знакомится с невысоким плотным барабанщиком, который упорно критикует LaTel за сценой за корявые ритмы. Выскочку показательно зовут Марк, но их с Дженсеном перепалка заканчивается неожиданно — разбитыми носами и задушевным разговором за барной стойкой. Шеппард, как выясняется, играет на установке просто виртуозно, и у Дженсена появляется слишком смелая идея. Впрочем, спустя две недели он все же покидает LaTel по собственной инициативе, мирится с Джаредом, который вполне сносно играет на бас-гитаре, и собирает свою группу. У них нет названия, их репетиции проходят на территории старого завода, потому что на базе LaTel их видеть не слишком рады, но Дженсен начинает творить что-то, в чем его не ограничивают. Марку важно, чтобы барабаны он оформлял сам, а Джаред не настолько музыкант, чтобы хотеть чего-то особенного. Скорее он просто привык за два года к Дженсену, к этому странному мальчишке, который вечно чего-то хочет и не дает самому Падалеки угомониться. Наверное, поэтому, когда Дженсен начинает пропадать на студиях звукозаписи в попытке научиться чему-нибудь, Джаред так старается утянуть его на разного рода концерты, квартирники и вечеринки. Ему мало этого общения, он даже, пожалуй, боится, что Дженсен исчезнет, уйдет куда-то вверх, где до него будет не дотянуться. Так что у мэтров Нэшвилля пропадает Марк, а Дженсен, поддавшись хмельному веселью, тщательно создаваемому Падалеки, регулярно засыпает с покрасневшими от травки глазами. Шеппард только удивляется, как после таких возлияний Дженсен сохраняет способность чисто играть да не срывать голос. — Талант не пропьешь, — пьяно заявляет Дженсен, опрокидывая отчего-то зеленую стопку текилы и тут же затягивается очередным косяком. Так веселее, так лучше, так будто бы ближе к заветной красной сцене. Наркотическую дымку иллюзий Дженсен отбрасывает только, когда молодой агент отказывает им в контракте со студией из-за сомнений в адекватности команды. Его можно понять: три парня младше двадцати трех, даже на вид уже познавшие все полулегальные утехи — на таких нельзя положиться. Дженсену достаточно недели, чтобы взять себя в руки. Им никто не ставил условий, но он начинает четко их понимать. Джаред бросает малооплачиваемую работу грузчика на складе и пинками загоняется за бас-гитару, пока Шеппард и Дженсен сутками пишут и пишут новые песни. Побитый жизнью Телекастер будто оживает, звучит совершенно по-новому, и Падалеки вдруг понимает, что больше тянуть друга на дно нельзя. Дженсен горит идеей, и его не остановить. Поэтому Джареду приходится все-таки начать заниматься. Сингл DamnBang, их группы из шести человек, в которую набилось еще трое вполне сносных музыкантов, выходит в буквальном смысле «на коленке». Авторских прав нет, диск записан самостоятельно, а мастеринг и вовсе делали всем бэндом вместо сна и работы. Записи заполоняют Нэшвилль, и расчет ребят прост как дважды два. Кто-нибудь где-нибудь да услышит, кто-нибудь да заметит. Бывшие LaTel такой атаки на чуть завоеванную публику не прощают — по городу и штату ползут паршивые слухи да компрометирующие фото. Противостояние заканчивается крепкой потасовкой, в которой Марк ломает руку. Не выдержав давления музыкальной тусовки, DamnBang предпринимает рискованную попытку ворваться на сцены Остина в Техасе. Оптимизм Шеппарда дает сбой, когда на новом месте им отказывают в выступлениях. Ладно бы раз, два, три, но полгода… Их доброжелатели из Нэшвилля хорошо постарались, чтобы зазвездившейся молодежи обломали корону. Джаред все чаще притаскивает в дом марихуану, и Дженсен вдруг снова тянется к забитому косяку под бутылку дешевого пива. Команда устала, команда сдалась, и он не чувствует в себе сил, чтобы двигаться дальше. Эта ночь едва ли запоминается — в ней слишком много крепкого алкоголя, травы и одиночества. Любое тепло кажется спасительным, поэтому заснуть в крепких объятиях Падалеки кажется совершенно нормальным. Дженсен клянется себе, что этот тур по всем концертным площадкам, клубам и студиям будет последним. Проще жить как все, но отпустить нарисованную себе мечту о красном идоле слишком больно. Он не хочет прозябать в безвестности, не желает умирать без имени. Отказ за отказом подтачивают его силы, но какая-то нездоровая потребность осуществления мечты гонит его все дальше, все настойчивее. Роктера в дорогом рок-баре он встречает совершенно случайно. Их разговор и короткий, и продуктивный. Спустя минут пятнадцать откровений, которых Дженсен сам от себя не ожидал, Роктер машет кому-то рукой. — Знакомься, Роберт Оуни, — треплет дядюшка худого черноволосого парня за плечо. — Он может быть тебе полезен. Роберту уже под тридцать, и, что смешно, он является агентом. Таких кормят ноги и девки, которых они лепят на блестящие одноразовые диски, поэтому Дженсен не слишком любезен. Он позволяет себе выпить пива — ведь это последний бар на сегодня, а администрация его уже послала к чертям — и объясняет понятным языком Оуни, почему его музыка — лучшая. Он говорит с бравадой, с бесполезной мальчишеской верой, но так, что люди вокруг оборачиваются и начинают его слушать. Роберт кивает головой на каждую его фразу, а затем вдруг с издевкой бросает в ответ: — Так покажи, что ты можешь. Распаленному неудачами и алкоголем разуму не нужно большего. С пафосной сцены Дженсен херачит — яростно, озлобленно — по струнам, выплескивая собственное отчаяние в наверняка последнем джеме. Текст, ноты — сплошная импровизация, но ему почему-то аплодируют. Роберт записывает его номер и договаривается о встрече на завтра в этом же баре. Спустя двое суток он летит в Нью-Йорк.