Crimson Rises (Возрождение Алого)

W.A.S.P. - Great Misconception of Me Аэропорт Нью-Йорка, как всегда, переполнен и похож на муравейник перед проливным дождем. Себастьян посмеивается над досадной ошибкой персонала и пытается дождаться багаж у движущейся ленты. Они разбираются с этим недоразумением уже более получаса, точнее говоря, разбирается Себастьян, а Миша тем временем с каким-то сожалением смотрит на плазменный телевизор, вывешенный в зале ожидания для развлечения пассажиров. Себастьян знает причину этой молчаливой тоски, но вмешиваться не решается. Грандиозный концерт SteelBand в Нью-Йорке успели разрекламировать еще до их полета. Группа недавно вернулась из Европы и снова бросилась в турне по крупным городам Америки. Миша смотрел каждый концерт, который удавалось найти в интернете или в прямом эфире, как сейчас. Это шоу великолепно по своему техническому и сценическому оснащению, но Мише оно отчего-то не нравится. Все происходящее странно, еще более, чем последний десяток выступлений на урывочных записях, отчаянно и рвано. Дженсен выглядит дерганым все семь песен до перерыва, у него часто срывается голос, он делает паузы, оставляя фанатов докрикивать знакомые строки, нарезая по сцене круги разъяренным тигром, теперь и вовсе выходит на сцену как на последний бой. Он что-то объясняет барабанщику, резко приказывает Падалеки и бьет по струнам, будто надеется сточить о них руки. Группа кажется растерянной, а затем быстро подстраивается под заданный ритм. Миша подходит ближе, стараясь расслышать слова и рифы. Слишком тихо. Сердце обрывается в ту же секунду. — Long live, long live, long live the king of mercy There is no love to shelter me Вечной жизни тебе, король милосердия, И нет любви, что защитила бы меня Эти слова он знает, помнит наизусть с первой их встречи. Робкая надежда на спасение, звенящая хриплым динамиком. Когда они впервые увиделись в том маленьком баре, Дженсен уже выглядел как человек, которого нужно спасать. С него можно было писать пособие по склонности к суициду, которую Миша научился распознавать еще в университете. Но тогда он только пробовал хрупкий лед под ногами, прислушиваясь к собственному отчаянию, к жутковатой идее, ощупывая ее, пробуя на вкус. Теперь же Дженсен кричит об этом, едва не срывая голос, захлебываясь болью и разочарованием. Крупный план выхватывает загнанный взгляд расширенных зрачков, а визг соло-гитары едва не взрывает вены на запястьях. Миша никак не может понять, в какой момент все снова покатилось по наклонной. Когда они общались последний раз, все было лучше, чем он сам мог себе представить. Было ли? — I was the warrior, with an anthem in my soul The Idol of eight thousand lonely days of rage ago Я был воителем с гимном в душе, Идолом восьми тысяч одиноких дней гнева Долгие восемь тысяч дней тщетных попыток, какой-то глубокой обиды, до которой Миша так и не смог добраться за время их свиданий. И теперь все это льется наружу жидким свинцом, застывает, сковывает. В этом харизма и талант Дженсена — заставлять других чувствовать то же, что и он. Но слышит ли кто-нибудь, что именно он собирается делать? Когда Дженсен уехал в турне по Европе, Миша не находил себе места от волнения. Мало того, что последние их запланированные встречи сорвались, так еще и наступил долгий перерыв в личном общении. Он звонил каждый день, но Дженсен вдруг перестал отвечать. Смс-ки уходили словно в никуда, и Миша попытался связаться с любовником через Алекса. Роннан с сожалением ответил, что Эклз нынче слишком занят. Миша перестал выключать телефон по ночам в надежде не пропустить вызов. Пусть его вздергивали на ноги рекламные сообщения да звонки от подвыпивших друзей, но это могло того стоить. Увы, от Дженсена не было ничего — даже писем на электронную почту. Роннан только развел руками: мол, у звезды появилась какая-то пассия, которую тот счастливо начал таскать с собой из города в город. Миша несколько дней не знал, как правильно реагировать на эту новость. То ли радоваться, то ли еще что. Он попробовал еще несколько раз связаться с Дженсеном, а затем получил вполне понятное сообщение: «Давай попозже». Как раньше, когда Эклз был слишком занят, чтобы отвлекаться. Позже не случилось ни на следующий день, ни спустя неделю. Еще одна заранее безуспешная попытка: «Как зажигается? Покорил Эверест?» Миша заставлял себя быть счастливым, читая ответ: «Все потрясающе. Давно так не было». В его жизни было достаточно падений, ударов, обидных слов, чтобы научиться улыбаться сквозь любую боль. Сотни неловкостей, дюжины разочарований и, понимая собственную ненужность, Миша утешался мыслью, что Дженсену так будет лучше. Если есть кто-то, кто может быть всегда с ним рядом, поддерживать и вдохновлять, то он только порадуется за своего друга. Теперь, к сожалению, уже только друга. — And remember me when it comes your time to choose Be careful what you wish for, it might just come true И вспомните меня, когда придет ваше время выбирать, Острожнее с мечтами – они могут исполниться Когда придет ваше время выбирать… Дженсен все-таки все уже решил для себя. Звучит лебединая песня. Миша срывается с места в эту же секунду, почти бегом направляясь к выходу. К черту багаж. Времени нет, но ему плевать. Это очередная ошибка, которую нельзя было допустить и которую он обязан исправить. Обязан успеть. Уже в такси он набирает номер Роннана, надеясь достучаться хотя бы до него. Алекс долго не поднимает трубку, но в конце концов Миша слышит его недовольный голос: — Алло? — Алекс! — нет ни секунды на формальности. — Не выпускай Дженсена со сцены! — Коллинз? Тебе-то какая разница? — непонимающе ворчит Роннан. — Алекс, — объяснить хоть как-нибудь, — он на грани. Я не знаю, что произошло, но он в опасности. — Конечно, в опасности, — фыркает Роннан. — Играет какую-то хрень. Мне даже Чарли уже позвонил. — Алекс, — Миша кусает губы, подбирая слова. Ему не поверят, — Дженсен на пределе. Если ты оставишь его одного хоть на секунду, он покончит с собой. Не выпускай его со сцены. — Не говори глупостей! С чего бы ему вдруг? — Я не знаю! — такси въезжает в пробку на пути к Арене, и Миша едва сдерживает собственную панику. — Но это очевидно, Алекс! Посмотри на него, послушай его! — Если этот концерт сорвется, то я ему сам порекомендую это сделать, — скептично цедит Роннан, ежась от неприятной ему мелодии. — Вызови к нему психолога сейчас же! Или дай мне пройти за сцену, я уже еду. — Такой доступ для фанатов стоит две тысячи долларов. — Алекс! — Миша понимает, что ему не верят. — Господи, плевать, — нет времени на пререкания и уговоры. — Выпишу тебе чек при встрече. Подготовь пропуск, я буду через десять минут. — Но это после концерта… — Роннан! К черту суммы и правила, если ты не хочешь потерять работу! Если Дженсен умрет, то тебе придется подождать пару лет до следующей звезды, если, конечно, тебе ее доверят после суицида! Кажется, эти слова, наконец, достигают рационального мышления Роннана: — Заходи через западные ворота. Затор на дороге выглядит бесконечным. Миша не раздумывает долго, выходит из такси и бросается бежать. Он должен успеть. Должен наступить собственной старой боли на хвост, забыть, что не имеет права на такую помощь, бросив психологическое образование на последнем году обучения. Тогда он сделал достаточную глупость, поддавшись желанию хоть как-то поддержать парня, застрявшего в жестоких реалиях музыкальной индустрии. Нужно было просто незаметно направить его к квалифицированному врачу. Но все пошло не так. Миша быстро открыл для себя непреодолимую харизму Дженсена, перед которой не могли устоять миллионы, с совершенно другой, еще более яркой стороны. Психиатру нельзя заводить отношений со своими пациентами. Миша знал это правило и в то же время правил не признавал. Теперь же пришло время расплачиваться за собственные желания. Остается верить, что он успеет до того, как это сделает кто-то другой. Воздух выжигает легкие, но останавливаться нельзя. До Арены еще несколько кварталов, еще несколько загроможденных машинами улиц, через которые нужно прорваться. Миша бормочет проклятья себе под нос и бежит дальше. Он прокручивает сотни вариантов, пытаясь найти истинный, не понимая, что именно толкнуло Дженсена к последней черте. Что-то снова выползло змеей из его детства и накинуло скользкие кольца на горло. Что именно это было, Миша не знает. Увы, прошлое Эклза было запретной темой, которую Дженсен предпочитал не поднимать. Даже о записи и концертах они говорили, только когда сам Эклз жаждал высказаться. Это был хреновый симптом, но Миша надеялся со временем этот барьер преодолеть. Он пытался искать информацию о детстве любовника, но лейбл хорошо постарался, чтобы лишние факты никуда не выплывали. Нагло копать было рискованно — Эклз мог узнать об этом любопытстве и вряд ли бы ему обрадовался. Поэтому оставалось только окружать Дженсена всесторонними поддержкой и пониманием и радоваться тому, как он оживал на глазах. Оживал до момента, пока не уехал в Европу. Что было потом, Миша не знает. Но, видимо, всё было не так замечательно, как обрисовал ему Алекс. На западных воротах его задерживает охрана. Миша дозванивается Роннану только с третьего раза и, наконец-то, получает свой пропуск. Окольными коридорами до гримерок еще нужно добраться, и он проклинает скользкие полы на поворотах. На Арене гремят вопли фанатов, но музыка представлена только барабанным соло. Где Дженсен? Миша на ходу вызывает 911. — Что произошло? — уточняет приятный женский голос в трубке. — Попытка суицида, — произносить эти слова больно, но именно это наверняка происходит сейчас за сценой. Проклятый длинный коридор. — Пожалуйста, скорее. Миша сталкивается с Алексом возле подмостков. — Туда нель… — Роннан не успевает договорить, как Коллинз вжимает его в стену, вцепившись в джинсовый жилет: — Где Дженсен? — У себя, — Алекс тщетно пытается выкрутиться из захвата. — Какого черта ты… — Я сказал, не выпускать его со сцены! — Я ему не нянька! Миша сдерживается, чтобы не врезать черствому ублюдку, и снова мчится по коридору. За ним увязывается сценический персонал, да и Алекс спешит нагнать, благоразумно окружив себя охраной. На сцене Марк отыгрывает барабанное соло, а Джаред не замечает паники, заболтавшись с какой-то особенно милой журналисткой. Дженсену хочется тишины, но бой барабанов настойчиво прорывается сквозь тонкие стены. Закрытая дверь в гримерку едва ли спасет — шпингалет можно вышибить плевком, но вряд ли кто-нибудь решится вламываться. Он запирается просто для собственного спокойствия. Глядя в зеркало, Дженсен может точно сказать, что устал. Вымотался, разочаровался. Европа не стала сказкой. Новое предательство, очередная ошибка. Мише он все-таки был не нужен. Дженсен попытался скрыться в концертах, найти в них и записи то, чего так долго не хватало. Признание миллионов глаз сквозь сотни одинаковых дней собственной ярости кажется зыбким, словно солнце в витражах церкви. Вечной жизни, вечной жизни тебе, король милосердия. Ты не взглянешь на своего слугу, не оценишь его стараний. Так мало нужно, чтобы почувствовать себя стоящим, нужным, и даже этого Дженсен найти не может. В переездах между однообразными Мадридами-Прагами-Венами он вспоминал душевные разговоры с Мишей, короткие вопросы, от которых уходил сам, боясь ответа. Но теперь он остался с ними один на один, и правда резала с каждым разом все глубже, все сильнее, до кровоточащих ран на сердце. Таких же красных, как и его образ на последнем альбоме. Алый, багряный идол миллионов. Знают ли они, хоть один из них, кто он на самом деле? Что скрыто за ровной маской прекрасного парня? Что там, за яркой картинкой? Чарли был прав: Дженсена давно распяли и распродали по фунту, не оставив ему самому ничего, кроме призрачного исполнения мечты. Он хотел эти миллионы у своих ног, но теперь никак не мог их ощутить. Бензопила был прав — картинка, видеоряд, правильно выставленный свет — и они полюбят кого угодно, кого им прикажут, не разбираясь. Мечта прошла сквозь старую, скрежещущую мясорубку и исполнилась. Чьего признания ты ищешь? Дженсен знал. К сожалению и ужасу, он наконец нашел ответ на этот болезненный вопрос. Впервые за целых девять лет он решился дождаться ответа в телефонной трубке. Собрался с силами спустя три коротких «алло», в последнем из которых уже зазвучала тревога. — Здравствуй, мама. Он не ждал, что они приедут. Не верил и не надеялся. Его никогда не признавали, никогда не считались с его увлечениями, считая их ущербными. И Дженсен был согласен с этим мнением долгое, долгое время. Боролся, бежал и сам не верил. А теперь и бороться устал, позволив призракам детства нагнать его и завладеть сознанием. Что хорошего он сделал? Просто сбежал из дома, оставив семью один на один со своим горем, а теперь, разочаровавшись в себе, приполз, как побитая собака в поисках прощения. Он был бы счастлив, заслужи он его. Когда мама сказала, что они с отцом все-таки приедут, Дженсен договорился через Роннана обо всем. О билетах до Нью-Йорка и обратно. О приличном отеле и ужине в классном ресторане. Все хотелось сделать идеально. Несмотря на бесконечную череду ошибок, он мог быть хорошим сыном. Нужно было просто поговорить. Прошло достаточно лет, за которые он все понял, за которые он почти исправился. Если бы его только приняли, он был бы готов все бросить и вернуться домой, в небольшую комнату, заклеенную плакатами и желтыми обоями, в уютный запах маминых пирогов и ровное бубнение телевизора. Перед встречей Дженсен долго выбирал, в чем пойти. Белая рубашка выглядела слишком официальной, а появиться в какой-нибудь футболке он считал недостойным. SteelBand были не в курсе этой встречи, иначе бы вряд ли кто из них позволил бы себе язвительные шуточки перед концертом в адрес Дженсена. Это болезненное свидание должно была пройти тихо, без лишних глаз. Самолет задержали, и семья Эклзов была вынуждена приехать к самой Арене — до концерта оставалось меньше часа. Дженсен хотел бы, чтобы все выглядело по-другому, но по улицам бушевало море фанатов в ожидании открытия стадиона, скандируя его самые популярные песни. С отцом и матерью он увиделся в близлежащем кафе, которое могло похвастаться отнюдь не плохой кухней. Но все прошло совершенно не так, как он рассчитывал. Мать молчала, позволив мужу и сыну самостоятельно вскрыть все застарелые раны. Дженсен медлил, мялся, подбирал какие-то фразы, чувствуя, что не может вложить в них всего смысла. А потом отец кивнул и ответил. За тягучие, острые семь минут было сказано меньше пятидесяти слов, которые Уильям Красный завершил приговором: — … теперь у меня нет сына. Дженсен проглотил его молча, отчего-то явственно ощутив горечь на губах. Он мог бы кричать, что не ждал ничего другого, но последняя надежда лопнула кровавыми брызгами, захлестнув глотку жжением. Не достоин. Даже снисходительного милосердия собственных родителей — не достоин. Что ж, теперь, когда все его мечты стали кошмарной явью, стоило положить конец этой боли. Струны легко звякают, срываясь с колков. Можно было бы взять ремень, но Дженсен не хочет никакого шанса. Он не умер дважды, когда следовало, и поплатился за это. Он должен восстановить справедливость. Пятая и шестая струны легко сползаются в петлю, а затем Дженсен привязывает их к крюку в потолке, предварительно сняв с него лампу. Удивительно, но в голове звенит тишина. Не слышно ничего — ни музыки, ни собственного страха. Может, так действует доза героина, вколотая в вену, но спокойствие захлестывает, опутывает, угнетает. Подвинуть стул не пинком, а почти бережно, перенеся его под самые петли. Дженсен зря себя обманывал. Никогда и ни для кого кумиром он не был. Это признание ему мог дать только один человек. Тот самый настоящий «красный идол», до уровня которого он никогда бы не смог дотянуться. Металл не ощущается кожей. Он дает чувство какого-то покоя, словно обещает искупление всех грехов. Он очищает, и Дженсен очень хочет наконец-то освободиться от грязи. Пора уходить. От рая, настоящего, неподдельного рая, его отделяет только одно движение. Глубоко вздохнув напоследок, Дженсен уверенно делает этот шаг вперед. Стук чего-то упавшего явственно слышится через тонкую дверь, и Миша, не раздумывая, распахивает ее. Протяжно звенит сломанная задвижка, но этого уже никто не замечает. Кто-то ахает за спиной, кто-то кричит, а Миша, забыв о собственных страхах, бросается вперед, подхватывая Дженсена на руки. Любой ценой не дать повиснуть всем весом на петле, не допустить повреждений артерий и позвоночника. На лоб вдруг капает кровь, и в полумраке он с ужасом понимает, что отблескивает даже не веревка, а чертовы струны. Эклз позаботился о том, чтобы спасти его не успели. — Перережьте! — к счастью, долго упрашивать не приходится, и кто-то из сценических техников быстро рассекает струны кусачками. Дженсен падает, хрипя располосованным горлом, и Миша изо всех сил пытается пережать раны руками. В коридоре слышатся вопрошающие вопли о приезде скорой, на которые тут же откликается Роннан: — Сюда! Пока медики пробираются сквозь толпу зевак, кровь заливает недорогой пушистый коврик, выбиваясь из-под дрожащих пальцев, зрачки Дженсена предательски расширяются, останавливаясь. Миша усилием воли заставляет себя не убирать ладоней, несмотря на предательскую мысль «Не успел».