Crimson Rises (Возрождение Алого)

Broach - Fall to rise Из ада не возвращаются сразу. И если человеку бывает достаточно одного шага, чтобы свалиться за край, то на путь наверх иногда мало целой жизни. Миша знает это и не торопит Дженсена. А тот вдруг словно просыпается от болезненного сна и начинает быть. Быть, как обычно бывают люди. Дженсен пишет целые списки продуктов, а потом пропадает на кухне, мастерски орудуя поварским ножом, что-то жарит, из чего-то творит. Миша этому рад. Депрессия и ощущение безысходности медленно откатываются назад, и собственную бодрость больше не нужно рисовать масляными красками. Их вечера полны какого-то очарования, пока по телевизору идет серия медицинского сериала, а затем они тратят по часу-другому на язык жестов, который Дженсен выучивает всего за неделю. Мише требуется больше времени, ведь он занят на съемках. К счастью, их пятница после шести принадлежит только им, и новинки кинематографа традиционно крутятся на экране под бодрое обсуждение. Дженсен пишет комментарии на плотных карточках, а Миша рассказывает о мелких спецэффектах и изредка критикует режиссерскую работу. Операторам тоже, бывает, достается. Дженсен читает. Небольшая полка быстро забивается литературой. Миша обычно в курсе всего благодаря смс-кам, которые регулярно прилетают к нему на телефон. Так, даже в самые напряженные съемочные дни он чувствует, что вдруг оправдавшиеся надежды — не сон, а вполне устойчивая явь. «Не могу поверить, что они его казнили». «Знаешь, когда ты рекомендовал Достоевского, я знал, что будет не просто. Но это — ад». «Разве белые киты существуют? Их разве не должны были бы сожрать еще в детстве?» «Ха-ха, это лори! Они нашли лори!» Миша улыбается и пишет ответ во время короткого перерыва: «Кажется, Даррел тебе по душе». Телефон мгновенно звякнул в кармане. Дженсен, видимо, держит его при себе. «Он похож на тебя. Такой же неугомонный». Спустя секунду приходит еще одно сообщение: «Погоди-ка. Я же не лори? о.О» Миша сдерживается от желания умчаться домой и прижать к себе автора этого милого сообщения: «Я люблю тебя, Дженсен». В редкий выходной их квартирка пустеет, а уже выкупленный Мустанг несется прочь по хай-вею к новым впечатлениям. Медики говорят, что Дженсену пора бы заговорить. Все зажило лучше, чем прогнозировалось, но, увы, Эклз не торопится переходить с языка жестов на английский. Миша не торопит. Травма была куда глубже, чем порезанные связки. Им придется оправляться от нее еще не один месяц, поэтому пока он просто составляет для Дженсена легкую необходимость вербального общения. Они выезжают на различные вечеринки, дружеские тусовки, где мало кто может общаться языком жестов, но Дженсена это практически не заботит. Миша подозревает, что знает причину, но решает события не форсировать. Когда ему поступает предложение роли в приключенческом триллере, Миша долго не может решиться. Дженсен пишет ему несколько листов аргументов «за», а Миша видит один-единственный «против». Съемки пройдут в Перу, и Дженсену придется остаться одному в США. Это шанс вернуться из сериалов на большой экран, выбраться из обустроенной Чарли безвестности и начать снова нормально зарабатывать, не перебиваясь эпизодами да статьями в десяток журналов. Дженсен пишет еще пару листов, обещая не пытаться запечь поросенка, и Миша соглашается. «Доброе утро, Дженсен». «Доброе утро, Миш». Это заклятье, что поддерживает реальность на плаву. Так они оба знают, что их любовь где-то рядом. Где-то совсем неподалеку, всего за пару тысяч километров. Сообщения выходят дорого, но обойтись без них они не могут. Дженсен иногда пишет без пробелов, набирая каждое новое слово с большой буквы, а Миша выпрашивает выходные и тут же мчится в ближайшую деревню. Сами съемки проходят на территории заброшенного древнего города, а до деревушки целых два часа по тропическому лесу. Но это мелочи. Главное, что там есть допотопный компьютер, видавший еще пещерных людей и служивший для защиты от мамонтов, да слабенький доступ в интернет. Скайп возмущается, загружается со второго или третьего раза, а картинка дрожит, зависает или вовсе идет кадрами, но большего не нужно. Этого достаточно, чтобы увидеть родную улыбку и понять, что все хорошо. Дженсен объясняет что-то жестами, а Миша пишет свои догадки, пока они, наконец, не договариваются. Это смешно и весело, а шутки, рассказанные вот таким глухим телефоном, и вовсе кажутся божественными. Дженсен смеется беззвучно, едва не падая со стула, а Миша счастлив, что ему удается поделиться своим хорошим настроением. Они созваниваются так каждую неделю. Месяц. Два. А на третий все вдруг меняется. В этот раз все по-другому. И дело не в том, что Миша добирался проклятых три часа под жестоким тропическим ливнем. Даже не в том, что сотовый промок и отключился. Сегодня качество интернета на удивление хорошее, а изображение даже не подвисает. Дженсен выглядит подавленным, словно зажатым, и Миша не дожидается каких-либо жестов: — Дженсен? Что-то случилось? Эклз мотает головой и почти виновато смотрит в экран. Знаком просит подождать, поправляет микрофон и показывает, постукивая по нему пальцем: «Слышно?» В колонках действительно раздается методичный шум, и Миша утвердительно кивает: — А зачем? Дженсен медленно, словно с опаской достает гитару, опирает ее на колено. Почему-то Мише видится тоска в его взгляде. Жутко, очень жутко ждать неизвестности. Аккорд сначала всего один. Раз-два-три, и бой становится жестким, раскачивающим. Это не хард-рок, который Дженсен любил до трагедии. После попытки суицида он и к инструменту ни разу не прикасался. А здесь это переливчатые, тяжелые рифы, закрадывающиеся куда-то в душу, под самое сердце, колючие, острые. — Исцели меня, спаси меня Услышь мой зов, услышь без слов. Миша подскакивает на месте, выкручивая звук на максимум. — Избавь мою душу, мою израненную душу Услышь мой голос, мой тихий шепот Позови по имени, что я не терплю Отпусти мне грех, мой смертный грех. Взгляд зеленых глаз видится затравленным, и Миша не знает, стоит ли прервать эту неожиданную исповедь. Если это просьба приехать и вернуться, то он бросит все здесь и сейчас и метнется обратно в США. Все к черту. — Сбереги меня от себя Не дай мне рухнуть вниз Сбереги меня от тьмы и дня Не дай разбиться Свет вдруг гаснет, погружая небольшую комнату в кромешную темноту. Миша успевает выругаться дважды в надежде на восстановление электропитания, но ничего не происходит. Что это было, черт побери? Дженсен не просто начал говорить, он пел и, господи, это было бы прекрасно, не будь столь на грани нервного срыва. Неужели опять? Неужели спустя почти полтора года это расставание стало очередной критической точкой? Миша задается этим вопросами едва ли не вслух по пути к машине. Джип заводится со второй попытки и через пять минут уже ворчит, взбираясь по потокам грязи. Всего в десятке-другом километров есть еще одна деревушка, и Миша уверен, что скромной наличности в бумажнике хватит, чтобы договориться о хоть какой-то связи. Небо бьется грозой, дрожит от молний, а дождь становится все плотнее и плотнее. Двигаясь по гребню, размытому небесными реками, стоит немного сбавить скорость, но Мише не до этого. Сердце бьется громче, чем вся погодная вакханалия за дрожащим стеклом. Передние колеса проваливаются в яму, джип ведет в сторону, резина зарывается в ползущую грязь. Вывернутый до предела влево руль дела не спасает — пласт глины под машиной отслаивается и неумолимо скользит в сторону крутого склона. Спустя всего секунд двадцать он натыкается на мокрые камни и переворачивается вместе с машиной. Веселое журчание воды доносится не издалека, а словно укутывает, будто бы река резвится повсюду. Миша медленно открывает глаза, едва ли ощущая собственное тело. Небо уже искрится лазурью, вырывающейся из-за графитовых туч, дождь кончился, а воздух… Воздух едва ли заходит в легкие и приходится закашляться, чтобы избавиться от грязи, забившей нос и рот. Вместе с сознанием приходит и боль, и, не сдержав слабого стона, Миша пытается подняться. Руки бесполезно скользят по размытому берегу, не имея возможности зацепиться хотя бы за траву — ничего кроме глины под пальцы не попадает. Оттолкнуться ногами не выходит, они болят и не слушаются, заполняя разум только мыслями о пронзительном жаре, поднимающемся от лодыжек вверх. Миша обессиленно раскидывает руки в стороны и пытается отдышаться. Боль отнимает силы, а ведь, несколькими часами ранее, он вырубился именно из-за нее, насилу выбравшись из перевернутой машины. Джип скатился в реку, облепившись грязью, зеленью, а затем его подхватила река и протащила несколько миль. Миша выбрался где-то на повороте, когда лобовое стекло разбилось о крупный камень. Его немилосердно ударило течением о какую-то корягу, потом о другую, и только после ему удалось зацепиться за корни векового дерева и выбраться на берег. Кажется, уже там ему пришлось выкарабкиваться только на руках. Досчитав до десяти и собравшись с силами, Миша резко садится, не сдерживая крика. Жалкое зрелище. Его рубашка порвана практически в лоскуты, джинсы облепили отекшие ноги и пропитались кровью, а над правой щиколоткой и вовсе продырявились над раной, из которой теперь торчит кость. Миша проклинает все вслух. Вот тебе и поторопился. Сознание плавится от боли, но одна-единственная мысль заставляет его, скрепя зубами, сползти вниз, к воде. Промыть раны, стянуть рубашку с плеч, располосовать зубами и наложить как повязку, которой явно надолго не хватит. Миша не знает, что там с Дженсеном. Нужно добраться хоть куда-нибудь и узнать ответ. Даже если этот засранец решил пустить себе пулю в лоб, Миша не должен верить в это раньше времени. Боязнь потерять близкого человека сильнее боли и страха собственной смерти. Кое-как сориентировавшись на местности и прикинув, что до деревни можно, наверное, добраться, Миша переворачивается на живот и ползет вверх по склону. Каждый метр дается с трудом, несколько раз он теряет сознание от боли, но останавливаться не собирается. Глина ползет вниз вместе с ним, а он не думает отдыхать. Только спустя бесконечность Миша делает перерыв и пытается отдышаться. Джунгли хороши только в книгах. На деле же это кишащая клоака, где ютятся сотни насекомых, мелких животных, змей. После дождя фауна выглядывает нерешительно, но бойко, и Мише приходится смотреть под руки, чтобы не зацепить какого-нибудь ядовитого обитателя. Глина заканчивается, но радость от этого улетучивается спустя несколько метров. Если по скользкой жиже ползти было утомительно, то по камням просто до сумасшествия больно. Миша переворачивается на спину в надежде передохнуть. Ему нужно всего несколько минут, но жара и влажность забивают дыхание, утягивая его в тяжелый сон пополам с бредом. В крови уже гуляет пламя, и, кажется, сейчас бы не помешала какая-нибудь таблетка от лихорадки. До гребня еще очень и очень далеко. Ночь проходит в холоде снаружи и аду внутри. Температуру удается немного сбивать, постоянно протирая лоб и шею влажными листьями подстилки, что еще не успели высохнуть после дождя. Голод терзает, и кора кого-то молодого деревца не может его утолить. К рассвету Миша добирается до вершины холма и с ужасом обнаруживает, что дороги нет. То ли она где-то дальше, то ли он приполз не туда. Паника и отчаяние захлестывают. Кажется, эта переделка — худшая, в которую он попадал. Даже в колледже было проще. Миша заставляет себя улыбнуться, несмотря на слабость и абсолютную безысходность. Надо двигаться дальше. Искать ближайшие дня три его точно не будут как минимум по местным законам. — Миша! Голос кажется каким-то очень глухим, очень слабым, но он все-таки пробивается за марево красного неба. Видимо, уже начался закат. Его ищут? Так рано? Что ж, это даже здорово. Сил ответить на зов уже нет, и Миша пытается поднять руку. Слабость сковывает мышцы, ему удается только немного оторвать пальцы от плотной лиственной подстилки. — Миша! Где-то неподалеку. Надо постараться, надо хоть как-то привлечь внимание. — Здесь… — слова вырываются из горла с тихим присвистом, но он сам их не слышит. — Миша! — голоса уходят прочь. Он мысленно проклинает собственное бессилие и отчаянно вспоминает последний взгляд Дженсена, адресованный ему по скайпу. Он должен вернуться. Он не умер до сих пор просто потому, что ему есть, для кого жить. — Подождите, — это хрип, но он все-таки срывается с губ. — Я здесь. Поднять руку. Хотя бы поднять руку. Это удается только с третьей попытки, но жест оказывается удачным. По листьям шуршат чьи-то тяжелые ботинки, перед замутненным зрением мелькает что-то оранжевое, чьи-то лица, слышатся вопросы и Мише даже хватает сил на них кратко отвечать. Двигаться больно, даже если учесть, что двигается не он. Любое изменение положения тела едва не выбрасывает из сознания, и Миша отключается несколько раз. — Всем-всем! Мы его нашли. Возвращайтесь в лагерь. В небе зашумел вертолет, разбивая лопастями воздух. Ишь ты, тут целая спасательная операция. Сколько же его не было, что съемочная группа бросилась искать в таких масштабах? Неужели так далеко отнесло течением? Миша полз пару дней точно, но, видимо, мало преуспел в своем нелегком деле. После тропического полога солнце бьет в глаза немилосердно, Миша щурится и бессмысленно разглядывает все, что попадается перед глазами. Носилки кажутся жесткими, но это лучшее, о чем он мог мечтать. Вокруг галдят люди, кто-то видится даже знакомым, но сил отвечать им или приветствовать уже нет. Миша не понимает ни одного из них. — Дайте пройти! — чья-то фигура в военной куртке решительно расталкивает толпящихся, резко наклоняется над Мишей, закрывая багровое солнце. В обеспокоенном взгляде узнается Дженсен: — Миш! Коллинз позволяет себе слабую улыбку в ответ. — Он выживет? — этот голос кажется ангельским, несмотря на слышимую хрипотцу и взволнованный прирык. — Наверное, — неуверенно отвечает врач и, наткнувшись на угрожающий взгляд, тут же поправляется. — Скорее всего. — Обязательно, — жестко приказывает Дженсен и обращается уже к Мише ласковым тоном, — обязательно. Слышишь меня? Обязательно. — Пой мне, — одними губами отвечает Миша и закрывает глаза, устав держаться. — …A way out of the dark Guided by his heart No glance and glory Trapped in our story ...путь из темноты по которому ведет его сердце. Без блеска и славы В истории заперты Вокруг все стихает, лязгает металл, начинают громко хлопать лопасти вертолета по разгоряченному воздуху. — Obsession Is it really what it seems And the demons crawl We have to fall to rise Это вожделение - именно то, чем оно могло казаться. Несмотря на козни демонов Мы пали, чтобы подняться