Memento mori — «помни о смерти»
Не сумев сразу сообразить, что происходит, я полез было доставать из сумки все амулеты, привезенные с собой в Россию, но ведьмак едва ли не за шиворот оттащил, сунул в руки свежую рубашку, которую он без всякого стеснения откопал в моем же чемодане, и командным голосом приказал одеваться. Хотя по званию он был ниже меня, спорить не хотелось. Тревога не позволяла усидеть на месте, сняла сон молниеносно. Надо сказать, что на вызов я еще никогда не собирался в такой спешке, даже в самом начале работы — может, тогда я и был несколько нерасторопен. Диман страшно ругался, носился по квартире с мобильником в руках, разговаривая с кем-то попеременно по двум линиям. К моему изумлению, его стремление на первый взгляд бесцельно метаться в попытке «все устроить прям щас» передалось и еще кому-то: под окном, выходящим на дорогу, завывая сиренами, пролетела полицейская машина… две… три… Красно-синие отблески полыхнули за тюлем. Город всполошился, захлопали окна где-то по соседству. В остальном же — все было как-то обыденно, никто не кричал и не паниковал. Издалека раздался скрипучий резкий голос — это рявкнули в рацию, наверно, кто-то зазевался на дороге… Отвлекшись от окна, я решил не тратить время и не думать вовсе, что такое стряслось, раз требуется внимание и обычной полиции — обычно их берегли, не бросали под смертоубийственную магию. Они ведь были самыми заурядными, хрупкими людьми… Из моих уст это звучало почти насмешкой, впрочем, я мог понять ребят из полиции: сталкиваться с необъяснимыми, могущественными силами нужно было иметь необычайную смелость или исключительную глупость. Их старались не привлекать, но если были жертвы среди людского населения, присутствие представителей человеческого закона считалось необходимым. Так писали в обновленных после Исхода методичках. В памяти всплывали путанные разъяснения Анны о том, что убиты боевые маги. И я не мог поверить, что это наши боевые маги, штатные. Может, не лучшие — действительно лучшие маги могли себе позволить не батрачить на юный отдел Инквизиции, сгибающийся под порывами северного ветра. Но это были крепкие, хорошие колдуны. И это значило, что наши противники — не случайные люди с улиц, не озлобленная толпа, а нечто организованное, сильное… Вспомнились подозрения Анны. Их испуг, как некоторые сказали бы, недостойный инквизиторов, стал передаваться и мне. Да, сначала я, еще сонный, подумал о погибших сторонних колдунах, поскольку разобрать что-то было трудно, но теперь осознал, что по ним бы так убиваться не стали. Последний раз я сталкивался с гибелью инквизиторов… давно, очень давно, фактически в прошлой жизни. Мы теперь не дрались насмерть, умели отступать. Мы привыкли полагаться на силу организации там, в далекой Европе, сидя в своих кабинетах, и совсем забыли, что есть еще такие места, в которых имя Святой Инквизиции вызовет максимум смешок — и это будет последнее, что ты запомнишь в этом мире. Забыв, что хотел сделать, я замер у ветвистой, стилизованной под оленьи рога вешалки. Мне полагалось идти туда, на пропахшие илом и ржавчиной улочки, и ловить тех, кто убил боевых магов, — причем убил так, что у Высшего вампира сдают нервы, а на место преступления стекаются все силы. Мгновением позже я готов был ругать себя за такие мысли последними словами: совсем обленился, инквизитор называется! Хорошая встряска мне бы точно не помешала. — Ну ты готов там? — донесся крик Димана из кухни. — Едем на машине, телепортации приглушили: преступников еще не взяли. Я еще раз представил безжизненные тела магов, способных одним словом убить человека — причем миллионом разных способов. Покрутил эту картинку так и эдак, глубоко задумался… и уверенно сдернул кожаную куртку с вешалки: — Уже давно. Долго тебя ждать? В ответ я услышал неясное бормотание и очень «лестные» комплименты чьей-то матушке, сопровождавшиеся каким-то странным стеклянным звоном — будто бы кто-то мешал чай в фарфоровой чашке. Фыркнув, я подумал, что он вздумал готовить завтрак — что может быть глупее? Не успел я спросить, как в коридоре уже возник ведьмак, рассовывающий по карманам слабо мерцающие амулеты, то были прозрачные камушки, вплетенные в кожаные браслеты, они сильно были похожи на те, которыми украшали аквариумы. В руки мне Дима сунул непонятную склянку, подозрительно напоминающую алхимическую колбу, с содержимым невнятно-зеленого цвета; сам же ведьмак с на удивление гордым видом принялся бороться со шнурками ботинок. — Мне же не надо это пить? — с беспокойством спросил я. Единственное, что я хотел сделать с этим варевом, — вылить. — Надо, — спокойно ответил Диман. — Не боись, не отравишься. Бабушкин рецепт. На ум приходило великое множество альтернатив, худших, чем просто «отравишься». Наверное, излишне богатое воображение — настоящая беда для инквизитора, философски вздохнул я. Едва удержался от искушения начертать в воздухе охранный сигил какого-нибудь демона и глотнул. Оказалось… на удивление неплохо хотя и густо, словно кисель. Странный напиток не обжег горло кислотой, как рисовал мне разум, а на вкус оказался едва ли хуже того дрянного чая из пакетиков, который я обычно пил дома за неимением лучшего. Ведьмак героически победил завязавшиеся немыслимыми узлами шнурки и, на ходу надевая джинсовую куртку, открывал дверь. Ключи гремели, замок дребезжал, а Диман периодически переводил взгляд на часы. Наконец мы вдвоем вылетели на лестничную площадку и, не дожидаясь прибытия лифта, бегом спустились по лестнице, грохоча ботинками. Жильцы отзывались самыми разнообразными способами, рычание на все лады не стихло, даже когда ведьмак выбежал на улицу и захлопнул дверь, будто за нами гнались. — А… что это было? — поздновато спохватился я. — Где? — Диман прислушался. — Лида Евгеньевна наверняка. Старуха, матерый оборотень; говорят, ее не берут ни соль, ни серебро, а когда-то — пару веков назад — она по молодости драла людей в окрестных деревнях. Уу, не советую с ней встречаться, она чужих не любит. Он указывал на окно, в котором вспыхнуло электричество, и в светлом пятне мелькнула страшная, будто скрюченная тень. Поежился, отказываясь думать, бок о бок с кем мне предстояло жить. И он, инквизитор, с таким спокойствием говорил о соседстве кровожадным чудовищем! Впрочем, слухи любили все приукрашивать, а я знал, какими ненадежными бывают мнения о нечисти. Со стыдом стоило признать, что и я не лишен предрассудков. — Я про зелье, — осторожно напомнил я. — Зачем оно? — Ограждающее. Ты же не маг ни капли, защититься не сможешь, — пожал плечами Диман. — Мне Огнев рассказывал, что ты… ну, человек совершенно. Звучало это слишком жалостливо, будто диагноз какой, и я слегка оскорбленно пожал плечами. Почти каждый человек имел способности к магии, хотя бы немного — каплю, во мне же силы не было вовсе. В последнее время с таким изумлением приходилось сталкиваться чаще, чем до Исхода. Закатив глаза, я первым сел в машину и решил не продолжать разговор. Были дела важнее, чем бессмысленные споры. Оставшаяся дорога была преодолена молча. Сидя на заднем сидении, я испытывал некое подозрение, что скорость значительно превышает установленную, но никто на нас не обратил внимание. По обочинам попадались полицейские, тормозившие в основном туристические автобусы. Вглядываясь в них, я задумывался, кто поедет сюда в начале осени, когда нет вообще ни шанса застать солнечные дни. Однако особо страждущие находились, и их было много, и они шатались по улицам, несмотря на предостережения полиции — самонадеянно и опасно. Дороги блокировали, но на машину ведьмака это не распространялось. Наверняка ауры считывались еще на сотне метров в расстоянии между нами и полицейскими. Искали они кого-то определенного или просто перекрывали движение, чтобы не было лишних жертв и свидетелей? Знать я это не знал, а спрашивать не спешил. В городе я совершенно не ориентировался, хоть тот от дневного и не отличался, разве что светились теперь всевозможные вывески, а не тусклое солнце, а народу на улицах было чуть — самую малость — меньше. Полностью положившись на ведьмака, я разглядывал город в окно, надеясь увидеть хоть что-нибудь ненормальное: дым, к примеру, или столпы света, какие бывали при активации магических печатей. Но все на первый взгляд было спокойно. Пока не свернули левее. Перекрытый район мы узнали по скоплению корреспондентов около сияющего силового барьера; гомонили, держали наготове камеры. Прорваться внутрь хотел каждый, но итог был всего один: защита стояла намертво, а слишком усердствующих слегка — даже ласково — отталкивала назад. По достоинству оценив толпу прямо на проезжей части, ведьмак решил, что дальше легче пройти пешком, и с трудом припарковался: место занимали не только журналисты, но и их машины; рядом кучковалось несколько служебных. От разговоров и споров можно было оглохнуть, а уж светло тут было как днем. Да, не так я представлял узкие переулки, полные преступников… К счастью, нам тут же и встретился полицейский, иначе имелись все шансы быть затоптанными. Помятый лейтенант, всем своим видом выражающий презрение к «журналюгам», которых его оставили сторожить дополнительно к силовому полю, обрадовался нам как родным. — Ну наконец-то! — просиял мужик. — Люди! А то уже осточертело эти рожи видеть! Он едва ли понимал, что ведьмак — в какой-то степени тоже нечисть; пенять на невежество не хотелось и я смолчал. При ближайшем рассмотрении толпа состояла в основном из людей и нескольких холеных демониц, вырвавшихся вперед и наседавших на самый барьер. Народ Ада куда меньше боялся магии и умел быть более хватким и наглым, таков уж их родной мир. Словам полицейского собравшиеся даже обрадовались, кто-то сделал несколько снимков. Я успел вовремя отвернуться, наученный горьким опытом — газетчики всегда выбирали самые неудачные снимки, когда я служил кардиналом, — а вот Димана и неизвестного мне лейтенанта камеры запечатлели во всей красе: дергаными и невыспавшимися. — Чего это они? — фыркнул ведьмак. — Потом напишут, что полиция неполиткорректно отзывалась о жителях Преисподней, — пояснил я чуть смущенно. — Хотя едва ли они часто бывают в родном мире, все уже сюда давно перебрались. Но все равно… не нужно ссориться, — настойчиво напомнил я. — Все и так обострено из-за беспорядков. — Новичок? — спросил полицейский, смерив меня взглядом. — Раньше не встречались. — Да, вчера прибыл. Сержант Кирай, — отрапортовал я. Удостоверение еще не было готово, и я не мог показать ему корочки, но мужик и так поверил, благосклонно кивнул, даже несколько покровительственно — многих смущал мой слишком молодой вид. — Не повезло, — заметил отстраненно. — Проходите, ваши уже слетелись. Барьер спокойно нас пропустил, и мы оказались по ту сторону сверкающего заслона — как в другом мире. Было тихо, дышалось словно бы легче. Это самое «бы» закралось, потому что в воздухе витал слабый запах крови. Неуловимый почти, но мне сразу показался резким. Я поднял голову, посмотрел в небо, понимая, что и там стоит заслон — район накрыли аккуратным куполом, и я почувствовал себя как под стеклянным колпаком. — Здесь в основном офисные здания, — объяснила полицейский. — Всех гражданских эвакуировали, едва засекли всплеск боевой магии. Прямо… Лейтенант вернулся на свой пост, указав дорогу. Выбор и так был не велик, поскольку улица шла прямо, и в конце ее угадывались люди, возможно даже — инквизиторы. Переглянувшись, мы поспешили туда, подгоняемые любопытством. Я оглядывался, косясь на темнеющие окна; это место казалось обманчиво мертвым и покинутым, и после видов оживленного ночного города это было так настораживающе. Пройдя немного, столкнулись с Анной. Она казалась страшно, мертвенно бледна — бледнее обычного, и я был уверен, что это не норма для вампира. Дышала странно, прижимая ко рту платочек с вышитой анаграммой — я не рассмотрел буквы, было темно, но вышивка проблескнула шелковыми нитками. Она не надела линзы, и алые радужки казались адско пылающими углями. Ближе Анна отказывалась подходить, беспомощно мотала головой. — Что с тобой? — охнул Дима, поддерживая ее. За это я был ему благодарен: то же хотел спросить, но боялся показаться бестактным. Она мягко отстранила его, не позволив прижаться ближе. — Жажда, — виновато выдавила Анна, пряча глаза и стыдливо отворачивая лицо. — Я давно не пила кровь, сейчас с этим проблемы… — Но почему? — не выдержал я. После Исхода все вампиры официально питались донорской кровью, покупая их в специальных пунктах, и это было небольшой проблемой, ведь их было не так много: чаще всего на крупный город приходилось всего сотня. — Пункты выдачи крови закрыли, пару раз им били окна, поэтому они прервали работу, — вздохнула Анна. — Работникам угрожали, а ведь они в большинстве своем тоже нечисть, и я могу понять… Инквизиция сейчас не может гарантировать их безопасность. Я стиснул зубы, словно это стало моей виной. В какой-то степени так и было, я же официально теперь числился в штате, я отвечал за каждого вампира в этом городе и за свою коллегу — в особенности, вот почему мне стало так тревожно и тоскливо. — Огнев обещал что-то придумать, — добавила Анна, — но я единственный вампир в Петербургской Инквизиции, так что… Пока у нас есть дела важнее. Идите, я просто подожду здесь. Не хочу пока подходить, очень пахнет кровью. Кровью тянуло все сильней. Стало почти дурно и мне — от предчувствия, что я увижу. Я обеспокоенно хмурился: расстояние все еще было приличным, а мое обоняние — не таким уж хорошим. Что-то похожее ощущал и ведьмак, судя по его лицу. Инквизиторы стояли как-то слишком близко друг другу, словно замерзли все разом. — Блядь, — тихо выругался Дима, пройдя дальше. У него перехватывало дыхание: он точно узнал кого-то. — Почему?.. — беспомощно выдавил. Я не нашелся с ответом. Чуть поодаль я увидел Огнева, выделявшегося среди причитающих на все лады людей, подобно горному пику на равнине. Не вслушиваясь в разговоры — все равно в них большая часть преувеличение, а смысл угадывается только очень приблизительно, — я пытался рассмотреть Анну и пока не спешил присоединяться к столпотворению. — Сержант Кирай, — поприветствовал меня кардинал, изображая дружескую улыбку и чуть взмахивая рукой. — Найдется минутка? Он был из тех людей, у которых просьба звучала приказом. Диман, гораздо более занятый выяснением произошедшего и имен погибших товарищей, только кивнул, показывая, что справится без меня. С чистой совестью можно было присоединиться к наблюдающему издали кардиналу. Он небрежно прислонился к углу дома. Видимо, когда-то здесь была парикмахерская. Надпись на вывеске уже не горела ярким светом, как все остальные на улице, витрины были пусты, а стилизованные ножницы из какого-то проржавевшего металла зловеще нависали над Огневым. Я поймал себя на мысли, что Петербург удивительным образом сочетает запустение и показную яркость вывесок. Чиркнуло колесико зажигалки, кардинал прикурил сигарету, которая незаметным для меня образом возникла у него в руках. Огнев молча, блаженно прикрыв глаза, наслаждался первой затяжкой, и, казалось, весь мир утратил для него свое значение ради этого мига. Его не волновало ни жестокое убийство, ни настойчивый запах крови в воздухе; по крайней мере, так можно было решить, едва глянув на Огнева, и этого он добивался. — Будешь? — Он любезно протянул мне полупустую пачку. — Нет, спасибо. Как раз бросил недавно. Это было чистейшей правдой: я пристрастился к табачному дыму почти с четырнадцати лет. Став кардиналом, пытался оставить привычку — тщетно. За недостаток самодисциплины я себя ненавидел, держался кое-как. Но как раз тогда, когда над моей головой вспыхнуло небо, знаменуя победу адских легионов в битве против Света, я снова взялся за пачку сигарет. Наверное, тогда вера во мне пошатнулась окончательно, а последние слова моей набожной матери о том, что мы встретимся в Раю, рассыпались жалкими осколками под ноги. Рая не было — как и Бога. С этой мыслью я выкурил до фильтра первую сигарету, наблюдая за пылающим небосводом. И потому же не смог остановиться, пока не запершило в горле от ударной дозы никотина. А потом бросил все это — решил начать новую жизнь. Здесь? Изначально казавшийся красивым, хоть и жутко неприветливым, город теперь навсегда въедался мне в память запахом крови. Крови моих погибших товарищей. Конечно, я не был знаком лично с этими инквизиторами, но неприятное ощущение в груди это не умаляло. — Зря ты это… — добавил Огнев, потому что пауза была достаточно долгой. — Время больно страшное. Человек слаб, нужно чем-то справляться… Я сразу предчувствовал, что эта фраза останется для меня загадкой навсегда. Имел ли в виду Огнев мой перевод или отказ от вредных привычек якобы в угоду здоровью? Или, глядя в сторону собравшихся инквизиторов, обращался и не ко мне вовсе? — Надеюсь, ты не в обиде, — нарушил молчание Огнев. — На что? — искренне удивился я. — На звание это сержантское, на житье в квартире ведьмака и на то, что вместо обмена опытом… ну, проведения лекций для наших новобранцев… получил трупы на улицах. Взглянув на тебя вчера, я почему-то подумал, что ты не сможешь усидеть на месте и потребуешь работу в поле. И снова я слышал надежду, уже начавшую меня угнетать. Я вовсе не чувствовал себя таким хорошим инквизитором, какой им нужен был… Нет, я, пожалуй, был обычен, я знал свое дело, хотя и расслабился в последнее время, подзабыл ужас полевой работы. Но Петербургу нужно было чудо. Чудес, как известно, не случалось: ангелы вовсе не были так добры, как с их подсказки писали в священных книгах, а демоны никогда ничего не давали просто так. — А что, можно было и с лекциями? — попытался отшутиться я. Не вышло. Чувство юмора у таких людей, как кардинал, отсутствовало вовсе, либо же было надежно спрятано под цинизмом. — Мне нравится такая работа. Нравится гоняться за бесами, оборотнями и черт знает чем по улицам, а не составлять отчеты Верховному в удобном кабинете. В таком кожаном кресле. Вы скоро сами поймете, насколько это изматывает, — прибавил я, хотя и неловко было давать советы Огневу. Однако он глядел заинтригованно и важно кивал, запоминая мои слова. — И это правильно, что я сам могу увидеть трупы и лица их близких, а не записывать в аккуратный столбик количество жертв и сумму посмертных премий, — кривясь от саднящей боли в груди, прибавил я. — Это — моя работа, понимаете? Я хотел спасать кого-то, делать мир лучше… Потому что сам узнал, как много в нем грязи и несправедливости, и я решил — если я могу сражаться, я буду. Защищу тех, кто нуждается. — О, как я скучал по этому юношескому рвению, — хмыкнул Огнев. — Мы-то уже успели его утратить. — Разве это смешно? — не вытерпел я, теперь действительно обиженный. Огнев невесело усмехнулся. Но — верил мне, хотя и прятался за резкими замечаниями. А если б не верил и не понимал, стоял бы он тут в криво застегнутой рубашке, вытащенный из дома таким же внезапным звонком, как и остальные? Я мог поклясться на крови, что он испытывал те же чувства, что и я. Не завяз, не отстранился. Потому что штатских здесь — всего ничего, и несколько из них вон там лежат, на брусчатке, выщербившейся кривыми клыками, словно насмешливо и торжествующе. Пока мы все готовы были сражаться, а не прятаться за дверями начальнических кабинетов, у этого города был шанс. — Странный ты человек, Янош, — признался Огнев, бросая под ноги догоревший окурок. — Молодой, на лицо вроде хорош, да только девки от тебя наши шарахаются, какие утром в отделении были. Знаешь, почему? — Почему? — осторожно спросил в ответ, пытаясь уследить за ходом мысли кардинала. Несколько смутился. — Потому что глаза у тебя — будто кусочки стали. И цветом, и… Знаешь, люди раньше говорили: «Дурной взгляд»? Да глупости это все. Я видел людей с такими глазами, Янош. Я, знаешь ли, в Афганистане служил. Огнев помолчал и достал следующую сигарету, решив, видно, что для этого разговора одной было явно недостаточно. Крепкий запах табака бередил душу: мне тоже страшно хотелось закурить, но я сражался с собой. — Ты, может, и забыл, — медленно произнес Огнев. — Забыл, живешь себе спокойно, шутишь, смеешься. А глаза — зеркало души, слыхал? — они все помнят. Проклятье. Я стоял, стиснув зубы и уставившись себе под ноги, лишь бы не встречаться с этим пронзительным взглядом. Огнев был опасен больше любого вурдалака или сбрендившей русалки-утопленницы, которыми меня пугали до отъезда в Петербург. Те людей просто, бывало, убивали, кардинал же — насквозь видел. Неприятно, когда тебя играючи выворачивают наизнанку, однако не мог я мимолетно не поразиться его способности чувствовать людей нутром — и понял, что лучше начальника не мог и представить. — И что вы хотите этим сказать? — я пытался придать уверенности голосу. Стало по-настоящему нехорошо, волнительно. Он наверняка видел мое личное дело перед тем, как согласиться; правда, выбора у Огнева не было никакого: едва ли, помимо меня, многие иностранцы согласились бы лезть в промозглое русское болото. Но Огнев мог откопать в архиве еще что-то, что я, казалось, полностью уничтожил, едва стал кардиналом… — Я хочу сказать, если тебя подвести к тем телам, ты спокойно на них посмотришь. Не рухнешь в обморок, не убежишь блевать, не отвернешься даже. Максимум, кулаки сожмешь, — мне казалось, его голос становился мощнее и громче. — Не потому что бедняг выпотрошили так неаккуратно, а потому что они были инквизиторами. Твоими товарищами. Теми, кого ты, давая присягу, поклялся защищать ценой собственной жизни. И я ценю это, такие люди нам нужны. Закаленные в своей боли, готовые сражаться до последнего вздоха! Мы вместе следили, как в сторону отводят престарелую женщину, сотрясающуюся от несдерживаемых рыданий. Лица я ее не видел, но исполненные болью крики слышал отлично. Так кричать человек не мог. А эта хрупкая женщина, сердце которой сейчас выдрали безжалостными несколькими словами, могла. — Ты ее чувствуешь, — тихо сказал кардинал. От одного этого не вопроса даже, а утверждения меня пробрало. — Я вижу отлично, не вздрагивай. Это, наверное, хорошо, это для хорошего инквизитора необходимо. Главное — не захлебнуться. Город этот — болото проклятое — способен утопить. «Думаете, я подхожу?» — этот вопрос навязчиво вертелся у меня на языке. Думает, иначе бы не начинал вовсе этот разговор; Огнев не выглядел настроенным на пустую болтовню и уж точно не стал бы столь беззастенчиво льстить. Нет, преимущество его состояло в том, что он прекрасно знал людей и их желания. Ничто не могло скрыться от внимательного взгляда кардинала. — Вы видели мое дело, — вздохнул я. — Догадались, что нас с кардиналом Сандором Кираем едва ли что-то связывает — поняли, биография моя туманна. Заинтересовались. Я прав? Иначе плюнули бы на новобранца и не вели бы тут душеспасительных бесед. Несмотря на напряженный, решительный мой тон, Огнев молчал, чем начинал меня почти злить. — Нет, сердце у меня по родине не болело, — заговорил я. — Оно вообще теперь не болит — нечему, наверное. Я просто решил начать заново. Как и раньше: спасать граждан от того, что угрожает — будь это люди или нечисть, не важно. Раз уж в Венгрии не получилось — буду здесь. Делать свою работу. Он кивнул, приняв такой ответ. Бросил еще одну сигарету — близко к первой, наступил каблуком. И без единого слова удалился, пошел к людям, которые до этого момента ждали решения своего кардинала в почтительном молчании: точно они сами забыли все слова и надеялись лишь на начальническое красноречие. Я не отважился приближаться, поскольку разделить их горе неспособен был, не хотел изображать скорбящего. Не имел права столь невежественно ввязываться в чужие чувства. Как известно, инквизиторов не хоронят. Даже трогать тело мертвого товарища считалось оскорблением. Древние традиции, которые никто не отваживался оспаривать множество веков. Устраивают прощание с погибшим, а потом сжигают. На костре, как героев давно прошедших времен и забытых легенд. Словно мы до сих пор каялись за охоту на ведьм. Я вдруг понял, что стою на месте и жадно ловлю ртом горьковатый запах табака, все еще витающий в воздухе. Поморщившись, я быстрым шагом отошел от закрытой парикмахерской и приблизился к инквизиторам. Среди темных фигур я рассмотрел Анну: как она ни мучилась, должна была быть рядом, чтобы отдать последнюю дань товарищам. Анна чуть посторонилась, давая мне место, хоть она и так занимала его немного. Сейчас она не имела ничего общего с той напуганной и слабой девушкой, которая позвонила нам и тряслась, которая загибалась от жажды крови; лицо ее окаменело, но в алых глазах горела ничуть не скрываемая ненависть к тем, кто сотворил это. От трупов мало что осталось, но я угадал, что их было трое. Те самые дежурные, которые должны были охранять покой города, сами стали жертвами. Глубокие и рваные раны делали тела неузнаваемыми, одного долго рвали в клочья, разбрасывая ошметки плоти — я с отвращением заметил, что делали это точно человеческими пальцами. Вид внутренностей вызывал тошноту, но все молчали и смотрели. И про себя знали, что любой из нас мог оказаться в дежурной тройке этой ночью. Кто-то беззвучно ронял слезы, кто-то молился быстрым, горячим шепотом. Молился каким-то своим богам, да и богам ли вообще — черт разберет. Помолчать не просили. Пусть помолится себе. Вдруг там все-таки есть кто-то, кто нам поможет? Нет там никого, это мне еще до Исхода было известно. Огнев вышел вперед, пощелкивая уже известной мне зажигалкой. Я чувствовал удушливый запах какой-то горючей жидкости, которой уже окатили трупы. Это ничуть не скрывало запах крови, а наоборот создавало отвратительную смесь. Но Огнева меньше всего волновали запахи. Я отлично знал эту обязанность старшего по званию сказать напутственную речь погибшим бойцам. Сам я ее давно уже не говорил — пришлось лишь единожды, когда новичок нарвался на разрывное заклинание. Однако отчасти я понимал кардинала, который видел перед собой усталые отчаянные лица. — Я не могу сказать, что это была славная смерть, ибо это будет ложью, — начал Огнев тихо и проникновенно. — Оставьте все глупости, которые вам внушили те, кто не ходил по ночным улицам, полагаясь лишь на себя и двух товарищей. Не бывает геройских смертей, потому что никто не достоин смерти. Все погибшие могли бы жить долго и состариться со своими близкими рядом. Это — не героизм. Мы извратили это понятие тем, что сейчас никто не боится смерти. Раньше мы не хотели умирать, боялись увидеть то, что нас ждет после. Теперь мы знаем: там Ад. Не такой, как нам малевали. Ад, наполовину покинутый демонами в день Исхода. Ад, в котором можно жить. Мы забыли, что такое героизм. Мы привыкли думать, что неплохо устроимся внизу, если нам однажды не повезет. Мы обесценили все подвиги тысячелетий за короткие два года. Теперь наши товарищи присоединятся к миру духов. Обычно принято желать им удачи в новом пути или что-то вроде того. Будто на дне рождения. Я призываю вас только помнить, глядя на их конец: однажды все изменится. Мы должны будем снова бояться не отвратного зрелища у наших ног, а того, что кто-то лишил кого-то жизни. И сейчас, глядя на вас и глядя на мертвых, я вижу, как что-то меняется. Не в вас, не в них. В воздухе. Вы чувствуете этот липкий страх, который приносит запах крови. Ваш разум сдается инстинкту, и вы ужасаетесь. Возможно, мы слишком испортили все это. Теперь мы радуемся попаданию в Ад. Мы не скорбим, а идем к ближайшему медиуму и выясняем, как там дела у нашего закадычного друга, как он живет и как оно, не больно? Смерть вызывает не страх, а интерес, как неизведанный аттракцион. Но я чувствую, как все меняется. В самой природе Мироздания. И эти трупы — не последние, которые нам предстоит увидеть. Какая-то сила пришла в наш город, и нам предстоит ее остановить — потому что это наш долг, наша обязанность. И потому мы обязаны найти тех, кто это сделал. И покарать, как и подобает. А пока вот вам приложение к приказу прочесать местность… — Глаза кардинала ярко блеснули. — Вспомните страх умереть. С этими словами он наклонился и бросил зажигалку. Быстро отошел. Пламя вспыхнуло ярко и заполошно, с жадностью накинулось на мертвецов, как и бывало всегда; мне уже приходилось это видеть. Когда умер Сандор — от обыкновенного инсульта. Может быть, смерть, не вполне подходящая инквизитору. Но сегодня все было иначе, и я понял, что тоже хочу прижаться к кому-то, как жались петербургские инквизиторы, предвещая страшные времена. Даже если сегодня мы схватим убийц, понимал я, ничего не закончится. Кардинал повернулся к нам, ожидая то ли поддержки, то ли криков протеста. Но абсолютно все молчали, глядя в огонь. Они вспоминали.***
Поскольку убийцы еще, по всей видимости, находились в черте города, на Петербург тут же опустили щит, обязанный сканировать ауры всех подряд, выискивая те, которые хранили следы свежего убийства. Скрыть такое было невозможно. А убийство инквизиторов должно наказываться; Огнев почти готов был добиться для них смертной казни в качестве исключения — все-таки мы больше подчинялись Аду, издавна взявшему организацию под свое черноперое крыло, чем человеческому правительству. И, в конце концов, нам всем можно было стрелять на поражение. Наверное, идея разделиться с теми двумя хмурыми инквизиторами была преждевременной, но я отважился проверить северную часть. Развел нас перекресток, как в старых русских сказках, мы кивнули напоследок друг другу. Улочки я не знал совершенно, и вероятность встретить искомых убийц едва ли была большой. Итак, я бесшумно бродил по ночным улицам Петербурга, разглядывая темные окна. Больше всего не хотелось заблудиться. Занимался рассвет. Я все еще думал над речью Огнева, ходя кругами и неизменно возвращаясь мыслями к ней. Когда-то люди бились над эликсиром вечной жизни, но теперь все и так однозначно могли сказать, что дальше будет Преисподняя. Жизнь обесценилась совершенно так же, как и героизм. Но слова кардинала меня серьезно взволновали. Понятия не имею, почему это случилось. Были ли у меня похожие мысли? Боялся ли я смерти уже после того, как узнал о том, что после попадания в Ад мы спокойно продолжим свое существование? Нет, я знал, что это правда, видел призраков… Однажды один инквизитор из прошлого века явился на работу — его не пустила защита, и он вился у входа. В то время я смотрел из-за плеча Сандора Кирая, кардинала, и это была его забота — вызвать демонов, отдать им духа. Неопределенность меня не пугала. Но… было же еще что-то. Уходили куда-то ангелы, демоны и духи, ставшие жертвами Святой Войны. Была еще вторая смерть. Вот это — страшно. Говорили, третьего шанса не дается никому, там лишь Бездна. Тут я вздрогнул. Позади что-то было. Спиной я ощущал пристальный взгляд и слышал, как под ногами хрустит что-то. Пытаясь сориентироваться на звук, я замер. Улица была незнакомая, хоть я и двигался четко по указанию — на север. Черт знает, куда меня занесло в раздумьях. «Ебаный идиот!» — хлестнул сам себя обжигающей мыслью. До рассвета оставалось всего ничего, если подождать, можно будет спросить дорогу до инквизиторского офиса у местных. Если бы у меня было время… Шорох перерос в шаги. Неспешные, медленные; приближающийся то ли хотел напугать, то ли просто считал выше своего достоинства ускориться. Сняв пистолет с предохранителя, я попытался активировать боевой амулет, но слишком замешкался и не успел коснуться небольшой подвески. Опоздал. Их было двое. Один высокий, худой и чернявый молодой человек, который, скорее всего, был магом. Я видел черные татуировки на внешних сторонах запястий, но не мог различить символы в темноте. Вокруг него дрожал воздух, но я уже нажал на спусковой крючок. Пуля зависла прямо перед его лицом и мгновением позже упала на асфальт с жалким звоном. Тут я и увидел второго — на меня бросилась тень. Человек, в ней скрывавшийся. Подался вперед, но остановился, ожидая приказа. Безумный взгляд полностью черных глаз, пена из перекошенного рта… Одержимый! Я понял, что попятился и стал увереннее, расправляя плечи: не хотелось показывать страха. Понял: те самые, кого мы искали, на их совести разодранные инквизиторы. На руках одержимого темнели пятна засохшей крови, он даже не позаботился ее смыть — его это нисколько не волновало. Доподлинно известно, что одержимость демонами — это бредни, однако само это понятие существовало всегда. Одержимость человека человеком, и это дело едва ли в пылких чувствах. Демонам не нужны наши тела, потому что у них есть свои — даже более сильные и выносливые, а вот духи, обыкновенные призраки, когда-то бывшие такими же людьми, нуждаются в носителе. Потерявшее разум тело, в котором сражаются две души — одно из самых ужасающих зрелищ. Я помнил: одержимого рекомендуется пристрелить на месте. Спасти его невозможно, нечего и пытаться изгнать духа. Давно захваченную оболочку, в которую он уже врос, не покинет, не сможет оторваться… Странно, но я уже не чувствовал страха. — Использование одержимых незаконно, — твердым голосом сказал я. Поглядел на переливающуюся подвеску. — Мой амулет фиксирует владение запрещенными артефактами. Требую снять щит и отойти к стене, держа руки на виду. Иногда меня перемыкало, особенно в минуты, когда испытывал панический ужас, и тогда я начинал сыпать ледяными угрозами, направляя пистолет на преступников. Впрочем, что может огнестрельное оружие против мага? Я украдкой коснулся связного амулета, дернул за ниточки, призывая по тревоге всех, кто был рядом. И подумал, что нужно тянуть время. Любой ценой не дать уйти — пусть я едва ли смогу их схватить, хотя бы задержу… — Я еще раз повторяю, вам будут предъявлены обвинения в убийстве двух сотрудников Инквизиции при исполнении, не оказывайте сопротивления, чтобы не усугублять свое положение… — угрожающе начал, но закончить мне не позволили. Маг взглянул на меня с таким выражением, с каким бы наверняка смотрел на муравья, рискнувшего заявить, что тот ему заградил дорогу. Темные глаза — почти сравнимые с бешеными зенками марионетки — словно вытягивали из моего сознания все мысли капля за каплей. Руки дрогнули, пистолет дернулся в сторону. Я усилием вернул его обратно, целясь ему в переносицу. Старался контролировать дыхание. — Разберись, — небрежно сказал маг своему слуге. Одержимый прыгнул вперед, слепо подчиняясь приказу хозяина. Положившись на инстинкт, я выстрелил, но нападающего это ничуть не смутило. Я попал, попал как раз в голень, чтобы остановить, но одержимый не замедлил движение, будто ничего не заметил, только слегка прихрамывал на окровавленную ногу. Маг остался в стороне, наблюдая. Мне стоило поблагодарить его. Отбросив бесполезный вблизи пистолет, я следил за руками противника. Одержимый был, к счастью, безоружен, что заметно облегчало задачу. Навскидку я даже решил, что смогу блокировать первый удар, и тогда… Удар. Блок я выставить попросту не успел, да и серьезно сомневался, сработало бы это. Сила твари превышала человеческую втрое. Спиной я врезался в стену, когда меня легко отшвырнули с дороги. Голова мотнулась по инерции, по затылку за шиворот потекла теплая кровь. Одержимый довольно рыкнул, получая неподдельное удовольствие от моего удивленного вскрика. Успел я только резво вскочить на ноги и увернуться от пролетевшей мимо твари. Ударил в нос, с удовольствием чувствуя, как ломается хрящ. Кровью плеснуло ему на лицо, залило оскаленные зубы, и одержимый сердито помотал башкой. Я улыбнулся. Всего один раз. Следующий удар оказался сильнее. Я коротко взвыл, почувствовав, как кулаком мне проехались по ребрам. Боль отвлекла меня на мгновение, и тут же одержимый кинулся вперед, сверкая совсем безумными глазами. На миг я перестал видеть — удар по затылку, которым меня надеялись вырубить, прошел вскользь, но и этого было достаточно, чтобы прокусить губу и ослепнуть от ужасной боли уже в рассеченной о стену голове. Ударил его; одержимый не старался закрываться. Он не был человеком — зверем, бездумно прущим на меня. Сражаться с тупой силой — что может быть хуже? Я едва ли мог справиться с ним, слишком легкий и тощий. Удар в солнечное сплетение нисколько его не остановил; тело одержимого теряло способность чувствовать. Кровавое беспамятство полностью захватило его. Потеряв способность видеть даже на секунду, я упал, не найдя опоры. Асфальт деранул лопатки сквозь куртку, на глаза навернулись слезы. Отчасти, наверно, от обиды. Я помнил много драк. Правило всегда было одно: если упал, то уже не встанешь. Ты труп. Умирать не хотелось. Первый удар пришелся в живот. Тяжелая кроссовка врезалась точно под ребра, я как будто издали услышал хруст. Агония была слишком яркой; издав жалобный скулеж, я скорчился на земле, бессильно хватая ртом воздух. Пытался встать, упираясь одной рукой в асфальт, сил не было, трясло от напряжения. Удар — под локоть. Кажется, выбил. Я хрипло заорал, ничком падая на землю, царапаясь. Им нравилось наблюдать за чужими страданиями. Их нельзя было купить на просто выстонанное «пожалуйста», не вымолить жалости. Некоторые не способны на проявления человечности, господин инквизитор; особенно — если они не люди… Все эти годы я думал, что забыл. Что вырос, стал инквизитором, ни капли не напоминал забитого жалкого мальчишку, и никогда больше не будет вот так, когда я задыхаюсь, не в силах подняться, а точные удары вызывают новые вспышки перед глазами. За все эти годы боль, разумеется, никуда не делась. Свернулась змеей, затаилась где-то, выжидала… А теперь она хохотала безумно, с торжеством, проходясь по моему изломанному телу ногами. Может, к черту это все, осоловело подумал я, отрешенно видя и не видя одновременно следующий замах. Может, хватит цепляться за ускользающее сознание? Все равно ведь… Удар. Хруст ребер — от них еще… что-то осталось? Дыхание с кровью напополам вырывалось изо рта. Кажется, я кричал. Громко. До сорванных связок, потому что мне было уже все равно. … мы умрем. Станем духами. Переместимся в другой мир. Я боялся этой боли столько лет, и вот она вернулась. Триумфально, словно выигравший войну полководец, въехала в мое раздробленное мерными ударами сознание. Обожгла огнем: пальцы — сломаны, кости — в осколки, лицо — наверняка смотреть невозможно. Одержимая марионетка била и знала, куда бить. «Интересно, я почувствую следующий удар?» Мысль была спокойная и размеренная, словно уже воспарившая над окровавленным телом. Но я же… не хотел… уходить так… Вспомни страх умереть, давай, вспоминай, потроши слабеющую память!.. Все это время я боялся не боли. Боль была ничем. Беспомощность — вот что меня мучило. — Добей уже его, — холодно бросил маг. Я лежал под ногами одержимого, заплывшими глазами улавливая собственную кровь вокруг, чувствуя ее на губах, липкую и соленую. Ощущений уже не было, просто все было каким-то деревянным. Неживым. Удар по ноге. Вой, который я слышал будто издалека, изданный будто побитым псом. Вспышка сверхновой перед глазами. Сильный тычок в бок, заставивший меня перекатиться на спину. Маг самоуверенно усмехался, троясь в глазах, застывший подле него одержимый по-звериному скалился. Люди так не кривятся — даже самые безумные. Все это выглядело до того неестественно, что хотелось зажмуриться. Внутри медленно закипала забытая вместе с агонией лютая ненависть, заставляющая сжимать зубы до сведенных скул. Я инквизитор. Эти твари убили моих новых коллег, и прощать такое я не собирался. Вспышка ненависти почти напугала меня. Непокорное ослабшее тело не желало подниматься… Никак. Ни сантиметра. Кажется, я скреб асфальт, обдирая пальцы. «Мне бы самому тут не помереть…» «Странные мысли. Мы же знаем, что нас ждет, ведь так? Нам охотно показали, что в Аду нет ничего страшного, так ради чего же ты так упрямишься, почему не сдаешься?» — откуда-то поднялся нетерпеливый, жадный голос. «Боже, я не хочу умирать…» «Бога нет, — пролаяло в голове. — Мы брошены им на судьбу, которая только и норовит, что врезать посильней под дых, Он оставил, бросил своих детей, разве такое заслуживает молитв? У тебя осталось несколько мгновений — а думаешь ты о Нем? — злился голос. — О себе думай, господин инквизитор! Вставай!». «Да, да, я должен что-то сделать, пока еще жив. Должен хотя бы отомстить! Должен… где же наши, почему они не идут? Если я не остановлю их…» Внутри что-то перемкнуло. Я широко распахнул глаза. Маг указал на меня. И коротко кивнул. Я видел те подранные тела на улице. Что-то такое меня и ожидало в ближайшем будущем. Боли по-прежнему не было. Только холод. — Убей, — коротко выплюнул маг. Одержимый отозвался рыком. — Встать, — хлестнул меня по живому чей-то резкий голос. — Встать, сержант Янош, кардинал Кирай или как там тебя; вставай, или я тебя оставлю. Встать и не сдохнуть, позорно скуля на земле! Перед глазами все поплыло. Зрение не собиралось возвращаться в норму, но мне и не нужно было видеть. Я с трудом поднялся, немыслимо откуда черпая силы, оперся о стену и замер, пошатываясь. Кровь стекала со лба, заливая мне глаза. Пальцы дрожали — переломанные под подошвами. Дышал я тоже с трудом, чувствуя, как в груди что-то клокочет. Я бы упал, если мог. Но командное «Встать!» еще отдавалось эхом в ушах. Я бы умер. Но я совершенно точно не хотел этого. — Неплохо, — оценил тот же голос, теперь звучавший куда реальнее. — Может, не так и безнадежен. Замутненному сознанию с трудом удалось понять, что говорящий это вдруг оказался прямо передо мной. Я медленно сползал по стенке, глядя со спины на смутно знакомого мужчину в черной одежде, который сейчас заслонял меня от мага и его марионетки. — Живой? — усмехнулся он, оглядываясь через плечо. Резкий оскал, стальной взгляд. — Закрой глаза. Я послушно зажмурился. Под веки будто песка насыпали. Грянул крик. Треск — костей, рвущегося мяса. Густо пахло кровью. Я окончательно потерял связь с реальностью и рухнул на землю. И потерял сознание, окунувшись в темноту.