Persona suspecta — «подозрительная личность»
Все мысли стерлись бесследно. Мне виделись невообразимые вещи: жестокие битвы, пылающие города, в которых я не мог угадать ничего знакомого… То были какие-то древние времена. Ощущался железный вкус крови на моих губах, навязчивый, не оставлявший меня. Крики в этих полуснах-полувидениях отзывались истошным воем, гремели где-то в подсознании эхом. Рукояти мечей были сделаны из костей, они дрожали под пальцами и обагрялись кровью — слишком яркой на белом. Пахло огнем, пахло пеплом, пахло отравленными человеческими надеждами и рухнувшими мечтами, и это я запомнил навсегда. Закаты были цвета остывающей после битвы стали. Там были человечные звери и люди, потерявшие право называться таковыми. — Люди забыли, что такое война, — лился мне в уши рычащий голос, лился порожистой горной рекой, разбиваясь о камни осколками. — Каждый берет в руки нож, и каждый вмиг представляет, что может с ним сделать. Однажды один ломается. Когда зову крови поддаются многие, вот тогда и только тогда начинается война. Я не видел ничего, кроме тьмы, но слышал отдаленный звук пылающих костров. Всегда узнаешь их по треску пламени. В этих горели, оплавлялись и текли плачущим воском кости — человеческие и звериные. — Люди забыли истинную войну. Они забыли, как их вырезали, словно заразу, истребляли целыми городами. Забыли, как уцелевшие пытались выжить и лизали вмерзшую в лед кровь своих родных, чтобы не упасть без сил. Забыли стылые глаза мертвецов и тех, кто еще дышит, но не живет. Человечество должно вспомнить. Потому что скоро шепот стали проникнет в уши, и ножей будет слишком много. Уже стало. Грядет век мечей и секир, век бурь и волков, ознаменованный Исходом. Голос был резкий, командный, предназначенный для оглашения приговора. Я пытался, я хотел видеть говорящего, но разглядел одни звериные глаза среди темноты. Разглядел и почувствовал, как в венах леденеет, словно у мертвеца. Не могут люди так смотреть. Даже демоны — и те не могут. В этих дьявольских глазах и был искусительный шепот, ввинчивающийся в уши в моменты смятения, говорящий, что можно стать единственным достойным возглавить армию в готовящейся войне. Против чего? Против человечества, против зазнавшихся людей, против искаженных властью душ, которые не обрели бы свет, как бы ни искали? Против демонов, тяжело ступивших в наш мир с немой угрозой и еще отчетливо помнящих резню в Рае? Против всех?.. Человек со звериными глазами говорил так, словно знал судьбы и видел воочию будущие битвы. Будто был тем, кто однажды сам направит оружие против народа и лишь клыкасто ухмыльнется, ничуть не сомневаясь, не дрожа рукой. Сначала ты сражаешься за человечество и спасаешь от тварей, притаившихся во тьме, а потом осознаешь, что и те чудовища были людьми. Что их никто не спас. Не захотел. Что, может быть, тебя тоже не спасут… Зверь сидел внутри каждого из нас. Рычал, огрызаясь, и чутко принюхивался, когда тянуло смертью. Инквизиторы чувствовали хватку его когтей острее других — мы всегда видели мир без прикрас. — Люди глупы и объединятся лишь перед лицом большей беды, чем они сами. Чем-то страшнее коррупции, несправедливых судов и человеческого сумасбродства. Да-а, когда оно придет, когда оно грянет, они объединятся. Забудут про распри, давние грехи и про то, как были против демонов. Мы не ловим себя на мысли, что говорим «когда», а не «если». Наша судьба предрешена. Ставки сделаны. Сколько еще мы протянем? — Кто ты? — спросил тьму я. — Считай меня голосом в твоей голове, так даже забавнее, — в этих словах прорезалась насмешка. — Ты слушай. Я прежде слышал этот голос и видел эти глаза. Но память казалась слишком уж зыбкой, вот-вот готовой провалиться под ногами. — Ты меня спас, — понял я. — Я тебя видел там, в переулке! Ты сказал мне закрыть глаза… Спасибо, — вдруг выдавил я, осознав, что он вырвал меня из чего-то худшего, мерзкого и болезненного. — О, занятно. Ты помнишь. Наверное, это и к лучшему: мне ли не знать, каково болтаться на грани жизни и смерти без малейшего понятия, кто ты такой, — встрепенулся голос и на мгновение прорезался человеческими живыми интонациями, такими естественно любопытными, что страшный гипноз спал. Он говорил непринужденно, но слова по букве все равно отпечатывались у меня в сознании. — Думаешь, я тебя спас? — он тихо рассмеялся. — О, нет. Боюсь, я обрек тебя на большие страдания. А теперь проснись. Не нужно волновать лекарей. И в следующий миг под ногами у меня разверзла беззубую пасть бездна, полная боли и предсмертной агонии. Я падал с открытыми глазами.***
Первый резкий вдох ознаменовался надсадным хрипом и тяжелым, болезненным кашлем. Наверное, я еще не вполне пришел в себя, но четко — вспышкой — понимал, что задыхаюсь, что это мое изломанное тело бьется в попытке дышать, точно рыба в пустыне, жабрами загребая песок. Слава Деннице, положили меня на бок — я не захлебывался идущей горлом кровью, а булькал и давился, поверхностным дыханием выталкивая темные багровые сгустки. На зубах оставался железный вкус, распухший язык давил на нёбо, и я не мог говорить… Воспоминания медленно возвращались — каждое ножевым ударом под ребра. Такое было не впервые, нет, я умел выкарабкиваться, я уже однажды перенес подобное, но я обессиленно хотел прекратить страдания, хоть бы это и означало смерть. Было просто все равно, и я, не способный ни слова вымолвить, немо взмолился кому-то. Делайте со мной что угодно, но уберите боль, сопровождающую каждый удар сердца. Убейте, проведите милостиво по горлу… Нет! — ворвался, прорубился в мысли отчаянный вопль. Мой. Мой собственный голос, не тот маг, спасший меня, не кто-то из инквизиторских колдунов, не обманка. И голос был так зол, так инквизиторски железен, что я ужаснулся. И перестал мечтать о смерти. Я уловил тряску несущейся куда-то машины, надрывный вой сирен; теряя сознание снова, ощутил прикосновение магии, ненадолго принесшей облегчение — рядом со мной был какой-то колдун, шептавший заклинания. Был он реален? Привиделся мне? Нет, я точно уловил суровый окрик Огнева и бормотание этого лекаря, а потом все померкло. Все пять чувств отказывались работать разом, я то глох, то оказывался будто бы вне собственного тела, а потом агония вспыхивала в сотни раз ярче, и я начинал ощущать каждую выбоину на дороге. Когда меня потащили куда-то, вырубился. И понял, какое это блаженство — не быть и не чувствовать, понял, почему многие молили о смерти, но забыться мне не позволяло нечто. Память о чем-то, о ком-то. Я не сдался, лежа перед безумным врагом, поднялся, преодолевая адскую боль в разбитых ногах. Не подумал и теперь — цеплялся за слабо трепещущую жизнь, и это убеждение меня спасло. Было темно. На миг я испугался, что ослеп от боли, но зрение неспешно восстанавливалось. Вырисовывались из тени фигуры, выступали абрисы предметов, откуда-то сбоку падал приглушенный свет, который бывает, когда небо полностью закладывает тучами. Близился рассвет — или он уже разлился, освещая Петербург и даря ему радость нового дня вместо ужаса той леденящей душу ночи. Мне же чудилось, прошло несколько лет, десятилетий… Да, верно: я был в Петербурге, лежал на диване в знакомой квартире и чувствовал мебель под спиной так, будто с нее содрали кожу. Глухим и бессмысленным набатом в виски билась боль, но сил и смелости поднять руку не было. Я боялся увидеть изломанные пальцы и вывернутые из суставов кости. Тем не менее, я еще был жив. Жив, вопреки своим ожиданиям и страхам, и мог с затруднением — ребра, они раздробили мне ребра! — дышать. Этого было достаточно. Это можно было вытерпеть, ведь я терпел. Терпел когда-то… давно, и верно — десяток лет назад, и было то же: пытка, страдание и упрямство… Все мешалось, танцевало перед глазами. Надо мной стоял силуэт, и мне увиделось что-то не то, и я хотел позвать Сандора Кирая, своего приемного дядю, но вместо имени из горла вышел какой-то жалкий хрип, наждаком вскрывший нежную кожу гортани и заставивший меня подавиться слезами. Кто-то придержал меня, успокаивая, что-то говоря. Я словно забыл непривычный еще русский, не улавливал смысла слов, но интонация — робко-успокаивающая, подбадривающая — помогала. Звуки пропадали и возвращались, я периодически проваливался в сон. В редкие моменты, проведенные в сознании, я из-под полуопущенных век следил за происходящим. День крепчал, наливался. Чувствуя жжение в глазах, я полуслепо следил за возней, словно боясь чего-то. Не мог полностью уловить, что я где-то, где мне помогали друзья, где обо мне заботились. Худощавая девушка о чем-то спорила с ведьмаком, высокий светлый хвост покачивался в такт ее словам, она кусала губы и срывалась на лихорадочный шепот. Отвечали ей сдержанней, но и Палатов часто оглядывался на меня. Глаза у него были какие-то застывшие. Испуганные, потемневшие — они не сверкали изумрудными сияющими искорками. В выражении его лица я угадывал испуг человека, впервые встретившегося с жуткой, отвратительной смертью — с гибелью близких. За ночь он потерял знакомых и едва не лишился напарника, за благополучием которого ему поручили проследить. Приходил Огнев, говорил что-то тихо, будто надеясь, что я его услышу. Он много курил, но запретить ему это никто не мог, и лицо кардинала опутывали паутины дыма. Мне в бреду тоже почему-то хотелось курить, и я тогда понял, что завязке моей пришел конец, что мне срочно нужна сигарета — две, три, дайте мне пачку! Каждое движение ресницами отзывалось во всем теле. Я смутно запомнил каких-то людей, читавших надо мной заклинания, помнил хруст, с которым кости вставали на место и выправлялись, и часто отключался, когда терпеть это было невозможно. Я словно наблюдал за всем со стороны, не ощущая тела, но чрезвычайно остро переживая агонию. Она была везде. Терпел, не орал, хотя мог бы. Разгрызал губы, а они лечили их тут же проливающейся ведрами магией… — Ты не умрешь, — настойчиво шептал мне в уши знакомый стальной голос. — Не сейчас, нет, господин инквизитор, не когда ты доказал мне, что в тебе есть нечто стоящее, нечто достойное этого города и моей миссии… Это было единственное, что я запомнил.***
Когда я очнулся окончательно, рядом сидел Огнев и осторожно, прямо-таки филигранно срезал фильтр сигареты ножницами. Лицо у него было отчего-то вдохновенное и сосредоточенное. Почему-то эта картинка навсегда должна была остаться в моей памяти: утро, кусок пасмурного неба в окне и кардинал, который решил отнять у себя еще немного времени. Его тягу к саморазрушению я разделял хорошо: все еще улавливал призрачный запах и привкус табачного дыма и желал бы почувствовать его на кончике языка… Но понимал, что с этим надо повременить. Бывает, просыпаешься после долгой болезни и в один миг понимаешь, что уже здоров. Похожее чувство я испытал; я ощутил себя одновременно и заключенным, с которого сняли колодки, и человеком, устоявшим на краю пропасти. В чудесное спасение не верилось до сих пор, потому что я слишком долго работал в Инквизиции и видел мерзкие кровавые сцены, понимал: доброе волшебство случается лишь в наивных детских сказках. — Сколько времени прошло? — спросил я, откашлявшись, и тут же застыдился резкости и требовательности, задребезжавшей в голосе. — Простите… кардинал. Просто мне это важно… Наверное, это и правда был банальный и глупый вопрос, но ничего иного на ум не приходило. Мне действительно важно было знать, понимать, сколько времени я провел в забытьи. Здравый смысл подсказывал, что это не могли быть долгие годы, как помнилось, что не видел я никаких ужасающих, апокалиптичных войн, а бредил… Бредил ошметками горячих мыслей — не моих, откуда бы у меня такие видения?.. А чьих тогда? Я еще чувствовал переполненность в голове, тяжесть, словно зачерпнул лишнего. Думать об этом было боязно, я взволновался и завозился на диване, усаживаясь прямее, чувствуя упирающийся в спину подлокотник. Меня били по голове — это я знал; однако могло ли быть помешательство таким ярким и реальным?.. Я распрямил плечи, с облегчением чувствуя легкость движений. Сдвинул руку, сжал кулак. Краем глаза отметил, что меня вырядили в какую-то фланелевую мягкую рубаху — ведьмачью, должно быть. Изучающим, цепким взглядом наградив меня, Огнев все-таки изволил ответить: — Три дня прошло, сегодня — четвертый. На самом деле, не так уж и много. Если Огнев и удивился или — что еще странней — обрадовался моему воскрешению, то вида он не показал. Я тщетно вглядывался в его лицо, ожидая каких-нибудь пояснений. Кардинал сидел ко мне боком, и я видел страшный шрам, пересекающий его щеку. В слабом освещении петербургского утра он казался таким жутким, словно нанесен был вчера, и я тут же вспомнил о собственных ранах. Покрутил головой в поисках зеркала, но в гостиной у Димки его не висело: многие колдуны почему-то отказывались от зеркал, будто опасаясь чего… Я осторожно поднял руку, понаблюдал за светом, скользнувшим между пальцами, подвигал ими — слушались отлично. Перевернул. Никаких отметин, обычные ладони. Может, слишком тонкие, костлявые пальцы с выпирающими костяшками; сначала я увидел на них мелкие шрамы, но после понял: то был рассеянный свет… Удивительно: я помнил, как ботинок наступил мне на руку, дробя. Из груди вырвался какой-то нервный, дикий смешок. — Ты сейчас, должно быть, мало что понимаешь, — сказал Огнев, и в его голосе послышалось сочувствие. — Когда я служил в Афгане, меня как-то контузило… Первый же бой. Рядом хлопнуло, а я не успел понять, что произошло, сразу оглох и ослеп. Проснулся потом, долго ничего не осознавал, а пялился перед собой в стену. И шрам тогда заработал — вскользь задело обломком камня. Слава Деннице, теперь у нас есть магия, сержант, потому что иначе бы тебя не собрали. Я не знал, для чего Огнев это рассказывает, прерываясь, чтобы сделать глубокую затяжку, и не осмеливался прерывать историю кардинала. Но в то же время прекрасно осознавал, что попался ему под руку в это зыбкое долгое утро… — Почему вы здесь? — спросил я. — Уверен, у кардинала сейчас гораздо больше хлопот, чем присматривать за каким-то неудачником… — Палатов позвонил, сказал, ты вертишься как уж на сковороде и, наверное, скоро проснешься. Он на службу поехал; и правда, людей не хватает. У меня выдалась свободная минутка, — заявил Огнев, — и мне захотелось разузнать из первых уст, что там случилось. Вспоминать ту ночь не хотелось. Нас разделяло нечто большее, чем три дня, проведенных в жутком сне, и я благодарен был инквизиторским лекарям, стершим с меня все следы. Однако память возвращалась кусками: презрительный голос мага, черные глазищи, пенная пасть… — Это был одержимый, — выпалил я. — Довольно свежий, еще не впал в беспамятство и подчинялся привязавшему его магу. Это он? Он убил наших дежурных? Руки в крови… По локоть — в засохшей бурой крови, при виде которой во мне вспыхнула такая ярость, что я глупо кинулся на существо, которое обычному человеку не победить… — Он самый, судя по остаткам ауры. Там мало что осталось, — тут Огнев снова взглянул на меня немигающе. — Ты рад, что отомстил за товарищей? — Быть забитым в подворотне ногами — не та смерть, о которой стоит мечтать. И куда легче, когда думаешь, что это чего-то стоило. Возмездие, — выговорил я. — Нельзя было отпустить… — Да, все мальчишки в твоем возрасте хотят поиграть в героев, — фыркнул Огнев, пуская клубы дыма. — Не спорь: я и таким был… До всего этого. — Он указал на шрам. — Ты хорошо держался, Кирай, вот что я скажу. И если бы ты не отклонился от зоны поисков, им, может, удалось бы уйти… В любом куполе есть бреши. «Славная работа» — так бы мне стоило сказать. Но я до сих пор не понимаю, как ты выкарабкался. — Перед выездом Дима дал мне зелье… — вспомнил я. — Может, стоит повысить ему жалование, если его зелья так хорошо помогают… — протянул кардинал. После этого он погрузился в молчание, словно рассчитывал, что я продолжу разговор, но мне не о чем было болтать… Но вера в то, что варево ведьмака спасло мне жизнь, испарялась тем скорее, чем больше я размышлял. Что-то иное. Потустороннее. Этот железный голос, эти глаза… Я нахмурился. Чьи глаза? — Я бы сказал, что у тебя хороший ангел-хранитель, Кирай, — наконец заключил Огнев. — Но их не существует, это всем известно. Если и были, их сжег Ад. Так что я посоветую тебе отмечать эту дату как второй день рождения. — Так что все-таки случилось с магом и одержимым? — вспомнил я. — Они мертвы? Это вы их?.. — Когда мы прибыли, услышали взрыв, а потом увидели… Мясо, — хладнокровно докончил Огнев, хотя я не просил его. Истерзанное воображение легко нарисовало мне тошнотворную сцену. — Предварительная версия: случайно сработал амулет мага, когда на него попала кровь. Они реагируют на нестабильные ауры, а там на изнанке до сих пор штормит. Преступников с трудом удалось опознать. Вспышка ослепила первых оперативников, которые до тебя добрались, они из-за угла ничего не видели. Вспышка? Все может быть… Я помнил что-то похожее: всполох перед глазами, жуткий крик — точнее, два, слившиеся воедино. Звериный рев одержимого и изумленный вопль надменного мага, слишком поздно понявшего, что он обречен. И еще темная фигура прямо передо мной. Резкий голос, черная одежда — рубашка с небрежно расстегнутым воротником… звериные глаза… оскал… Картинки сыпались на меня — обрывки фотографий. Ангел-хранитель, мать его. Это не имело никакого смысла, но я уверен был, что человек мне не привиделся. Он был реален — я еще не сошел с ума. — Там не было больше магов? — спросил я. — Точно? Выражение недоумения, нарисовавшееся на лице Огнева, нельзя было подделать. Кардинал задумчиво потер лоб. — Думаешь, мог быть союзник, подорвавший амулет? Чтобы преступники нам не достались для допроса? — Огнев соображал быстро, и я ему позавидовал: у самого голова раскалывалась и отказывалась стройно мыслить. — Имеет смысл, но… Да нет, не было там поблизости никого больше. Мы потом проверили все с амулетами, на той улице отпечаталось ровно три живые ауры. Не смог бы маг так быстро замести следы и оттуда убраться. Глядя на Огнева, я пытался найти хоть малейший признак того, что он не счел меня ненормальным и не задумал отстранить под шумок от работы… Я настороженно вздрогнул, стоило подумать, сколько проблем принесло мое ранение в первый же день. Теперь Петербургское отделение могло быть уверено, что больше к ним никто не отправится по обмену… Я не был виноват: даже Огнев не справился бы с сильным магом и одержимым. Но стыдно почему-то стало. — Но как же не было, а… — я запнулся, не представляя, как лучше описать того странного мага. Туманная картинка, сложившаяся в голове, нисколько не добавляла мне адекватности. — Я же видел… Я точно что-то различил! — Ты был серьезно ранен, — терпеливо напомнил кардинал. Он покусывал окурок сигареты. — Обильное кровотечение, черепно-мозговая травма, да и магический след от того взрыва, опять же… Еще и не то могло привидеться, я скажу. Но, если ты настаиваешь, мы проверим место снова. Нельзя, чтобы кто-то из них ушел. Втайне мне понравилась мрачная решимость, звучавшая в его голосе: хотя я не любил бессмысленного кровопролития, сила, охотившаяся на инквизиторов и нечисть, сразу стала моим врагом. Я отлично помнил клятву, благо, в кабинете Огнева я мельком видел ее, когда расписывался под текстом присяги. Инквизиторы хранили равновесие между мирами людей и магии — пусть после Исхода они слились, перемешались, никто не отнимал этой нашей обязанности. Впрочем, мне было над чем поразмышлять: вопреки всем попыткам Огнева убедить меня в обратном, я четко знал, что там был еще один человек. Или не человек вовсе — не важно, но он спас мне жизнь, и мне стоило хотя бы поблагодарить… И не был он союзником убийцы, вовсе нет, иначе не кинулся бы на него с такой дикой охотой. — Нужно искать, — твердо сказал. — Неужели вы не обратили внимание на амулет? Сам он не мог… — Там было много крови, — оборвал меня кардинал. «Твоей» он деликатно опустил. — Это воздействует на магию отложенного действия, как в амулетах. Он должен был активироваться всплеском силы хозяина, но уловил твои эмоции… Да и природная магия в Петербурге дикая, любой из нас может в один миг взлететь на воздух, если колдовать неаккуратно. Палатов тебе наверняка говорил. Это звучало разумно, но я не верил в милосердие мироздания, не считал, что вселенная сама в состоянии стереть грязь со своего лица — иначе никому не понадобилась бы Инквизиция. А если ты должен умереть, нечего и надеяться на чудесное спасение откуда-то свыше. Выбираться нужно самому или ждать, пока тебе помогут другие. И потребуют что-то взамен. Может быть, это даже был какой-нибудь заплутавший Высший демон, задумался я, но мне не удалось его рассмотреть, заметить рога — то, по чему детей Ада нельзя было спутать. В Петербург, как и в прочие города с сильной природной магией, стекалось много демонов. Такие долги не могут принести ничего хорошего инквизитору. И Высший, пожалуй, мог бы скрыть свое присутствие хитрой демонской магией, которую мы не до конца понимали: Преисподняя не раскрывала всех секретов за бесценок. Иначе невозможно: все живое имеет ауру… — Что же, рад, что ты пришел в себя, — сказал Огнев, наконец-то затушив измусоленную сигарету, прогоревшую до крохотного огрызка. Он жег пальцы, но не моргнул, словно неприятная кусачая боль (мне тоже приходилось случайно прижигаться) ничего не значила. Хрипло, устало съязвил: — Было бы очень невежливо посылать в Венгрию известие о смерти в первый же день. Однако ты установил рекорд… — Они беспокоились обо мне? — спросил я с тайной надеждой. — Попросили рапорт. Конечно, мы не могли открыть им всей правды, а то был бы скандал. И теперь твоих товарищей интересует больше, кто мутит воду в Петербурге, чем твое самочувствие. — Рад, что они в порядке, — скривился я. Обида проскользнула ужом: ведь даже Димка, знавший меня день, беспокоился, держал раненого на диване в гостиной и заботился обо мне… Думая о новом напарнике с необычной теплотой, я заметил на журнальном столике подле дивана несколько дощечек с вырезанными рунками, сложенными в несложную комбинацию. Кажется, на здоровье. — Я должен идти, — сказал Огнев, сверившись с наручными часами. — У тебя больничный, приходи в себя. И вот что: если нетрудно, запиши все, что помнишь, в официальный отчет. Не можешь печатать — подиктуй Палатову. Про второго мага пока не надо, — попросил он. — Еще ведь нет доказательств. Я исполнительно кивнул и зашипел сквозь зубы, попытался унять мигрень, всколыхнувшуюся от резкого движения. На том же невысоком журнальном столике из черного стекла заметил стакан воды и какие-то таблетки. Вроде как обезболивающее — пачки не было, пластинка с серебристой фольгой. Да и после пережитого было бы глупо бояться банального отравления. Как говорится, тот, кому суждено сгореть, в воде не утонет… Огнев милосердно протянул мне и граненый стакан, и лекарства. В это же время что-то продолжал говорить кардинал, объяснял, сколько именно дней у меня есть на отдых и что можно будет продлить больничный, если мне вдруг станет плохо. А потом снова работа и дежурства — кадров не хватает, положение все обостряется. Что не убивает нас, то делает сильнее, верно? Но я вдруг понял, что не слушаю его. Запив таблетки, случайно метнул взгляд чуть правее, в тень угла, и закаменел. Не из-за боли, не из-за усталости, а потому что теперь-то отчетливо заметил темную фигуру за спиной Огнева. Мне раньше казалось, туда легла неловкая тень кардинала. Или что Дима свалил туда свои вещи, взгромоздившиеся на стуле в почти человеческую фигуру — кто из нас не обманывался так глубокой ночью? Поначалу казалось, уставший разум перестал воспринимать реальность и вновь подкидывал новые неясные видения, но… Там был кто-то. Я наконец вспомнил. Он был более чем реален: я уже видел этого человека, оторопело подумалось мне, пока ничего не ведающий Огнев собирался и надевал тяжелую кожаную куртку. Слов его не было слышно, в ушах звенело. У тени было смутно знакомое лицо, темно-серые пылающие глаза и пакостливая улыбка. Человек из моих видений, которого не могли найти лучшие маги, наслаждался видом из окна, показывая, что здесь его законное место. Вот сейчас я полностью осознал, где его прежде встречал. Его звали Влад Войцек, он работал Верховным в Праге. А еще он был мертв. В памяти возникли фото в некрологе и скупые строки о смерти при исполнении. Я, помнится, случайно наткнулся на сообщение на закрытом инквизиторском портале — время было незадолго до Исхода, Инквизиция еще таилась в тенях. Не стал задерживаться, увлеченный каким-то делом, безынтересно скользнул взглядом по фотографии. Инквизиторы часто погибали на улицах. Статистика была жестока. Теперь я вспомнил: на снимке встрепанный Влад жизнерадостно скалился, подмигивая в камеру. Похож был на арестованную за пьяный дебош рок-звезду, не хватало только демонстрируемого среднего пальца. Почему-то меня это на мгновение зацепило, но в следующий момент я на что-то отвлекся — пришло, кажется, письмо на почту… Так и забыл. У нас не принято воздавать долгие почести. Когда-то я читал, что после сильного удара по голове может обостриться память. Некоторые вспоминали раннее детство, которое нормальные люди не могли помнить, другие… Другие, как и я, вдруг обретали ворох рассыпчатых деталей в голове, что не получалось разобрать, было это вчера или года три назад. Или же кто-то специально вытащил их? Я встречался с ним один раз, перед самым Исходом, когда Влад под присмотром Падшей разбирался с кое-какими делами в Будапеште. Сейчас ангела видно не было, а Войцек спокойно находился рядом с живыми. Что-то не сходилось. Не складывалась у меня картинка: в любом учебнике пишут, что вернувшиеся духи безумеют и ищут жизни, вселяясь в чужие тела. Этот дух радостно оскалился, явно приметив промелькнувшую в моем взгляде панику. Вероятно, клыки, острые по прихоти природы, он демонстрировал забавы ради, но мне живо вспомнился тот одержимый. Ребра заныли. Я прежде не читал ни об одном случае, чтобы дух сохранял рассудок среди живых. Это было на уровне инстинктов и проявлялось у каждого, кем бы человек ни был при жизни — даже самым вежливым, приятным и гуманным. Жажда жизни была сильнее всех разумных чувств. К тому же, я не понимал, с чего бы мертвому сюда являться. До Исхода случаи одержимости были чаще, но после него большинство духов заняли в Преисподней города, отчасти оставленные демонами, и стали велением Сатаны полноправными гражданами Ада — и поистине грехом было жаловаться на свое существование. Войцек вальяжно прислонился спиной к стене и с интересом меня рассматривал, не делая никаких попыток напасть. Выглядел весьма спокойно и обыденно, точно зашел с кардиналом. Я дико оглянулся на Огнева, по естественности его движений и речи догадываясь, что он не видит духа. Значит, все же удар по голове не прошел даром. Галлюцинации в виде мертвого инквизитора — кому еще могло так повезти? К счастью, Огнев не заметил, что я завис, глядя куда-то в стену и хлопая глазами. Или заметил, но списал на плачевное состояние, решил не тревожить. Он быстро попрощался и покинул квартиру, пообещав, что вскоре вернется ведьмак. Я замер, как мышь, оставшаяся наедине с голодным котом. — Дыши, — дружески посоветовал дух. — А то в обморок грохнешься, потом хуже будет. Кислородное голодание, все дела. Почему-то именно его голос вызвал реакцию — я шарахнулся назад, но не рассчитал своих возможностей и охнул от резкой боли в груди. Несчастное побитое тело было не вполне подготовлено к резким прыжкам, и я заскучал по невесомости кошмарного сна… И понял, что не смогу убежать. Вдалеке слышно было, как Огнев запер дверь. — Кто ты? — хрипнул я. — Я? — переспросило видение; кажется, вопрос или мой растрепанный, зашуганный вид его позабавили, и Влад довольно осклабился, пошел рябью, как неверное отражение на мутной воде, но тут же взял себя в руки: — О, я простой бывший Великий Инквизитор! И горделиво замолчал, даже приосанился, точно это что-то должно было значить. Мысли мои искрили, электрически пробегая, и думать было больно — правда больно. Надежда не оставляла меня: это все дикий сон, кошмар, сродни тем, что мучили меня в беспамятстве. Я узнал его глаза. — Тебя нет! — я расхохотался. — Не может быть! Я брежу, я точно сошел с ума, меня много и сильно били по голове! Ты же мертвый… Не бывает бывших инквизиторов — только мертвые! — Не могу не согласиться… Однако я не понял, что за дискриминация по признаку теплоты крови? — театрально возмутился он. — «Мертвый» и «не бывающий» — это кардинально разные понятия, стыдно не разбираться! Инквизитор, тоже мне… В голове не укладывалось — там сейчас вряд ли способны были зарождаться связные мысли. Влад Войцек. Пражский инквизитор, убитый при задержании каких-то вооруженных бандитов. Стоит напротив меня и несет какой-то бред. Нет, бред — это, конечно, у меня… Застонав, я попытался по привычке потереть виски, но отпрянул, словно ошпаренный болью. Тонкие раскаленные иглы пронзили онемевшие руки, заставив меня прикусить язык, дабы не взвыть от боли. Проклятие, мне точно нужно было зеркало. Я хотел видеть, насколько все плохо. Понемногу отпускало. Я задышал свободнее, потом усмотрев мелькнувшие между пальцами духа искры. — Эй, ты это… Спокойней, — в голосе Влада, поначалу будто неловко замолкшем, опять послышались командные интонации. — Я боевой маг — скорее уложу, чтоб не дергался, чем вылечу. Устраивает? — Не вздумай ко мне подойти! — мгновенно взвился я. Надо признать, я паниковал. Слабый, беспомощный — заперт в доме с духом. Я успокаивал себя мыслью, что жили мы теперь в такое время, в которое возвращение мертвых не было слишком уж знаменательным событием. Таким образом, вопрос о реальности духа отпадал сам собой. Однако я отлично помнил все байки, существовавшие до Исхода и после. Ничем хорошим встреча с мертвецом завершиться не могла. Даже со столь здравомыслящим. Стоило ему сделать шаг в мою сторону, как я быстро начертил защитный символ, выученный у коллег-магов, а потом, когда это нисколько не помогло, недолго поразмыслив, размашисто перекрестил Войцека. Теперь он стоял у окна, но не отбрасывал тени, а потому казался скорее нарисованным… — А теперь что? — уточнил дух, но за этой подчеркнутой вежливостью сквозило нечто недоброе. — Изыди! Понятия не имею, который из знаков возымел больший успех, пусть и с небольшим опозданием. Влад вздрогнул, на мгновение через него можно было разглядеть большой платяной шкаф родом из прошлого века. Непонятно выругавшись, он едва не развеялся, покачнулся, но сумел восстановить равновесие. В его движениях была плавность и текучесть существа, лишенного плоти. Мне было не лучше. Едва дух поблек, исчезло и что-то, не позволявшее боли полностью завладеть сознанием. Взгляд помутился, показалось, что на несколько мгновений я опять отключился, попытавшись сбежать от немыслимых страданий. Заныла спина, отбитые, но вылеченные кости. — Ян, блядство, ты неблагодарная скотина, — театрально возвестил Влад, взмахивая сияющей магическим светом рукой. Он злился, рычал, но держал себя в руках, огрызаясь. И колдовал. Ощущения были, словно он за шиворот выдернул меня из холодной реки. Сфокусировав зрение, я на мгновение сдался магии и заметил торжествующую улыбку Влада. От испуга я даже не смог возразить, что меня никто не зовет Яном, никто… больше не зовет… Мысль потерялась, завязла. — Зачем? — просипел я, когда смог. — В смысле? — недоуменно переспросил он. — Зачем ты меня спас? Еще и помог вылечить — я разбираюсь в ранах и знаю, что не протянул бы так долго. Даже благодаря зельям. Это ты! — Я почувствовал облегчение: несколькими загадками стало меньше. — Я умирал, но ты меня вернул. Никто не промышляет таким бесцельно: слишком сильная магия, слишком высокая расплата за нее. Спрошу проще: что тебе нужно? Что я тебе должен? От долгой речи у меня пересохло в горле, но шанс узнать ответ был всего один. Я не верил много во что, и бескорыстная помощь входила в этот обширный список. Тем более, помощь духов и прочих адских существ, живших долгое время за счет контрактов. По-настоящему приводила в ужас мысль о том, что Влад Войцек, этот таинственный инквизитор, о котором я мельком слышал, но ничего точно не знал, потребует мою бессмертную душу. — Если я скажу, что проходил мимо и пожалел бывшего коллегу, ты мне нихуя не поверишь? Забывшись, я кивнул в подтверждение. И тут же сильно пожалел об этом, но старался не кривиться перед ним, не показывать слабости. — Ладно, — согласился Влад. Поразительно легко уступил. Заговорил заметно серьезнее: — Думаю, для полного взаимопонимания требуется кое-что пояснить: мне поручили разобраться с серией атак на мирное население со стороны случайных магов и посоветовали взять в помощь кого-нибудь из живых. Мои возможности, сам понимаешь, иначе весьма ограничены… Он замолчал, внимательно посмотрел на меня и, я надеялся, помимо гримасы, присущей пытаемому узнику, углядел немой вопрос. Войцек усмехнулся, наслаждаясь моим недоумением, потом осторожно взял с подоконника какую-то книгу. Точнее, попытался это сделать, но рука прошла сквозь предмет, попросту провалившись. — У мертвых в мире людей нет тела, — объяснил Влад. — То, что ты видишь, всего лишь призрачная дымка. Но есть масса преимуществ. Например, видят тебя те, кому ты позволяешь. Ты, наверно, успел оценить. Казалось, он сам искал плюсы существования в этом мире, но пока не слишком получалось. Однако разговор о телах вновь вернул меня к первой мысли, полыхнувшей при виде духа. — Было бы, во что вселяться, — скривился Влад. — Без обид, но из нас двоих трупом выглядишь как раз ты. От мрачно-веселой язвительности стало нехорошо. — Я помню много духов, которых мы поймали, — вслух сказал я. — По сравнению с ними ты выглядишь на редкость разумным. Последний, помню, пытался выцарапать мне глаза. — Те по своему желанию покинули Ад, хоть их и предупреждали обо всех последствиях. Они-то считаются у нас, внизу, преступниками. У меня же, вроде, командировка по службе, и начальство, — Влад значительно произнес это, взглядом указав в пол, — заботится, чтобы все прошло гладко. Так что все под контролем. — Духи работают? — удивился я. — Хотя, верно, это же Ад. — О, воскресшее чувство юмора — это отлично! — оживился Влад. То было какое-то странное слово по отношению к духу, но ничего другого я придумать не смог — а он действительно просиял, стал больше напоминать обычного человека. — Но у меня прямой приказ Сатаны и его печать, так что не бойся, я не съеду с катушек и не брошусь на тебя. Она приглушает все эти ебаные инстинкты. Ну, теперь-то ты мне веришь? Смутно я представлял, почему Преисподняя решила направить своего «человека» для выяснения деталей: мне говорили, при каком-то нападении была убита демоница, а все они оставались ответственностью Сатаны, даже если выбирали жизнь в мире людей. Инквизиция не гарантировала, что сможет уберечь прочих демонов. И своих сотрудников. Они могли скрывать ситуацию от соседних стран, от инквизиторского Совета, но утаить что-то от Ада невозможно. Хотя что-то мне подсказывало, Влад о многом умалчивает, объяснение звучало стройно, правдоподобно. Успокаиваясь, я расслабился, удобнее устроился на диване, протянув ноги, но не выпускал духа из поля зрения. — Почему ты меня выбрал? — задал я последний вопрос. — У Ада наверняка полно верных демонов в любом городе мира… — А ты сторонник мирового заговора? — фыркнул Влад. — Конечно, любого из них я могу обязать помочь, и они не смогут отвертеться, но что может обычный демон? Инквизиция хранит тайны — так, блядь, всегда было. В Петербурге у меня нет знакомых, но тут мне внезапно вспомнились то дело в Будапеште и ты. По правде говоря, я боялся, не найду… Пришлось побегать, прежде чем я обнаружил тебя. Хм, никогда прежде не спасал инквизиторов. — Я не собирался умирать, в этом ты прав, — произнес я, пожалуй, слишком патетично, вспомнив нашу краткую беседу три дня назад. — Я вот тоже не собирался. Но тот ублюдок со «Скорпионом» забыл уточнить, — зло усмехнулся Влад. Могло показаться, но его глаза потемнели. — Наши интересы совпадают: оба мы хотим знать, что убивает нелюдей в Петербурге. Так ты не будешь против, если я поваландаюсь рядом? Втайне. Вдруг ты что-то интересное и полезное найдешь об этих уебках? — Нет, не то чтобы против… — неуверенно проговорил я. — Послушай, это как-то неожиданно… Я все-таки чувствовал себя обязанным, и Влад наверняка прекрасно это понимал. Он показал силу, проявил милость, и столь умелый маг пригодился бы Петербургской Инквизиции. Над этим стоило всерьез подумать: предложение было выгодно со всех сторон, однако… Я привык доверять чутью, и оно предвещало нечто неприятное от Войцека. Хотя, может, мне просто не нравилась его нагловатая усмешка?.. — Взвесь все, я не настаиваю на немедленном решении. И тебе стоит поспать, — велел Влад. — Ты не до конца восстановил силы, я вижу… И я ухожу, не дергайся. И не забудь о нашем разговоре! Это важно! Я не смог бы заснуть, останься он рядом, но Влад бесследно пропал, пока я сонно моргал. Вот он был — и тут же исчез. Протерев глаза, я тихо застонал, признавая, что полностью растерян. Жалел, что не у кого спросить совета. Но что-то удерживало меня от звонка Огневу: я решил пока не рассказывать ему о Владе. И я действительно легко провалился в сон и медленно вспоминал дни, когда мы с Войцеком виделись в первый и последний раз и едва ли обменялись парой коротких фраз. Но, вспоминал я, Влад остался прежним: с насмешливым прищуром, встрепанными темными волосами, короткими, ершистыми, и размашистыми движениями. Тогда он тоже был мертв, но я не замечал этого, потому что большее внимание приковала Падшая, пришедшая с ним. В тот раз, незадолго до Исхода, в Будапеште стали вспыхивать церкви, и Ад тоже захотел разобраться… Дремота навалилась тяжело и душно. Запах пожаров во сне оказался слишком ярким, рубиново-красным. Несколько недель мы пытались найти фанатика, сжигавшего церквушки. А потом появилась она — девушка, чем-то сильно напоминающая мне Войцека. Запомнилось не столько ее появление, сколько то, как я нашел ее следующим утром в церкви, распятую на кресте и с колом между ребер. Ее звали Карой, если мне не изменяла память, и она даже тогда продолжала язвить. Во сне Падшая была какой-то другой, резкой и уверенной, ожившей и воплотившейся в хрупком теле Тьмой. А за ее спиной в прошлый раз стоял Влад. Тогда меня поразили их решимость и единство — того безумного священника мы все же нашли (без головы, и я не сомневался, чья это была работа). Теперь Ад пришел за помощью ко мне. Во сне думать над подобными вещами было глупо. Недолго я пытался, но потом отдался потоку бессвязных образов. Каждое воспоминание, шрамом остававшееся в моей душе, просыпалось ночью. Заканчивались подобные сны одинаково: небо горело в Исход.***
Открытые переломы были вылечены, как и все внешние повреждения. Времени у магов для этого было предостаточно. Белый шрам под правым глазом, оставшийся у меня, служил напоминанием о том, как не стоит себя вести с одержимыми. Я пытался узнать, почему не разгладился он. Выяснил, что едва не лишился глаза, и лекари больше заботились о нем, чем о рубце ниже… Расспрашивать больше не стал. Все тело болело, а ходил я с трудом, предпочитая по большей части ползти по стеночке. Но это все равно было хорошо, что я вообще мог двигаться. Глаза же оказались неожиданно чувствительными к свету, поэтому я был вынужден оставаться в квартире с зашторенными окнами. От прямых солнечных лучей резало глаза, я фактически ничего не видел, но и тут мне повезло: погода в Петербурге установилась промозглая и серая. Войцек, пунктуально заглянувший на следующий же день, спокойно ответил, что такое бывает после магического лечения. Побочный эффект — скоро пройдет. Поскольку сил на прогулки по городу не было, я не стал спорить; дожидался, пока слабое человеческое тело оклемается. Не перенапрягался, лениво набрал отчет. Больше трудиться мне не давали, и я стал читать новости в интернете. Пока Дима шатался на работе, вся квартира была в моем распоряжении, и я мог позволить себе осторожно беседовать с Владом и рыться в ноутбуке ведьмака. Я сидел на больничном вторую неделю, включая ту, на протяжении которой валялся пластом на диване. Чуть не каждый день от конторы присылали лекаря, который водил вокруг меня амулетом и хмыкал; это был старый седенький маг, а тех, кто меня штопал, постоянно держали в боевой готовности. Однако этот забавный старичок говорил, что я полностью здоров и цокал языком. Я никогда не любил врачей, потому говорил с ним односложно и старался скорее отвязаться от визитов. За неделю я привык к Владу, неожиданно возникавшему и так же, не прощаясь, уходившему куда-то. Его голос, громом раздававшийся в пустой квартире, не вызывал теперь желания схватиться за соль и очертить круг. Особое удовольствие Владу доставляло меня пугать и таинственно намекать: будь его намерения столь злостными, соль меня не спасла бы. Я и сам догадывался, что он нечто большее, чем обычный дух. Но в одном Влад был полностью честен: он действительно не собирался ни на кого кидаться, хотя по какой-то причине не показывался остальным. Тут ему повезло — большую часть дня ведьмак проводил на работе, а невеста без него не показывалась. Таинственная невеста Димана оказалась весьма приятной девушкой — той самой, с длинным русым хвостом, и тоже не была плодом воображения. Если же надо было, эта милая девушка вспыхивала, стоило кому-то ее задеть. Меня, как поправляющегося от тяжелых травм, пока не трогали, а Диман наловчился уворачиваться от летающих вещей — сказывались частые тренировки. Единожды я стал свидетелем их ссоры. На фоне гомерически хохотал невидимый Влад, наслаждавшийся зрелищем и охотно комментировавший его, и оттого ситуация становилась еще более неловкой. Огнев больше не появлялся; знакомые Димана, бывшие к кардиналу поближе, шептались, что тому здорово досталось от «верхов», поэтому Огнев так пристально наблюдал за моим лечением в первое время. Теперь же, когда опасность миновала, он со спокойной душой занялся своими делами. Но я помнил наш обстоятельный разговор и речь Огнева над погибшими. Кардинал знал что-то очень важное или пытался узнать, для него это была не просто работа… Но и без Огнева навещали меня часто. Когда-то я под влиянием человеческой культуры подвергался стереотипу о том, что вампиры — сплошь бесчувственные кровопийцы. Смущенная больше меня Анна с громадной коробкой шоколадных конфет заставила поменять все взгляды. Запомнился и следующий эпизод, в котором мы втроем пили чай с этими конфетами на кухне ведьмака. — Вкусно? — улыбнулся я, наблюдая за быстро исчезающими конфетами. Анна выглядела бледной и измученной, какой-то осунувшейся: видимо, проблема с донорской кровью так и не разрешилась, и я начинал волноваться за нее. Но она бодрилась и, увидев меня целым и отдохнувшим, сразу заулыбалась, перестав стесняться клычков, которые я находил весьма очаровательными… — Кровь юных девственниц незабываема, — подыграла Анна. — Но шоколад мне больше нравится. Хотите еще? Вот эти, с орешками! Такие замечательные! Мы с напарниками беседовали о каких-то глупостях, стараясь не затрагивать работу и напряженность в городе. Оттаяв, Анна казалась настоящей, милой и приятной, и ей это больше шло, чем когда она возвращалась в более привычный всем образ холодного вампира. Пока мы сидели, я задумался с грустью: почему у всех людей не могло быть так? Почему в нечисти многие видели враждебную непонятную силу, когда они столь мало отличались от нас и не заслуживали злости и презрения? Мечтая о том, что однажды люди и нелюди действительно станут братьями, а не представятся такими в заявлениях крупных политиков, я и провел этот вечер. Как казалось, то, что я едва не погиб, и дальнейшее трудное выздоровление сплотили нашу боевую тройку и позволили мне легко влиться в петербургское отделение. Был первый раз за много лет, когда я мог полностью положиться на своих товарищей и доверить им свою жизнь, и никому из нас не нужно было громких слов, чтобы это понять. Наставало нелегкое время, и, глядя на меня, напарники будто извинялись, что не оказались поблизости и одновременно опасливо вздыхали: на моем месте мог оказаться любой из нас. И самое время было сплотиться. И хотя дома у Димы было славно, хотя меня не оставляли напарники и старались обо всем рассказывать, я начал скучать по работе. Меня выбешивало бездействие, с которым я столкнулся, и то, что Огнев не давал мне дотянуться до дела и узнать больше, прикрываясь заботой о подчиненном. Никто не говорил о том, откуда взялись те двое убийц, то ли дело замяли, то ли не смогли понять, что произошло, и оставили подвешенным… Молчание настораживало. У дела был длинный, нехороший след: после того громкого происшествия преступления ненадолго прекратились, но в последние дни я видел сообщения об избиениях прямо на улице… Они стали наглее, эти люди. Или появились подражатели — менее организованные, скорее всего, какая-то шпана? Я стал жалеть, что не попытался разговорить мага: может, он и сболтнул бы лишнего. Что-нибудь, за что можно было зацепиться. Ну, да мне было не до того. Но даже Войцек, часто навещавший меня, отмалчивался и отказывался рассказывать о истинных причинах его появления в Петербурге. Как мы должны так работать? Оставалось лишь надеяться, что он прояснит мне что-нибудь во время расследования, и тем сильнее я хотел выйти с больничного. Что не мешало мне задавать вопросы. — И как же ты их убил? — устало спрашивал я в один из вечеров, в который мне было нечего делать — и это меня мучило. — Я думал, нельзя воспользоваться чужим амулетом… — Охуенно я подставил несчастный случай? — легко похвастался Влад, будто речь шла не о чьих-то жизнях. Он, мертвый, куда проще относился к этому — и меня это немного корежило. — Я Высший боевой маг, по силе я выигрываю с лихвой. А амулет был сделан небрежно, может, поспешно: я давно подцепил ниточку заклинания, стоило дернуть… Бабах! — Чего же ты ждал? Что я встану? — Мне нужен союзник достаточно смелый, чтобы противостоять… — Кому? — перебил я его вдохновенную речь. Влад не продолжил, но я не стал пока настаивать, уча себя терпеливости. Он спас мне жизнь и помогал вытащить с того света. Да и пересекались мы раньше по работе, пусть и совсем недолго. Я не одобрял варварских методов, которыми расправились с будапештским священником, и считал, что судить нужно по закону, если есть возможность. Но искать и распутывать дела Влад умел — в каком-то смысле он был лучшим охотничьим псом, какого можно представить. Жестоким и хватким. И я чувствовал, что нуждаюсь в его помощи больше, чем он — в моей. Поначалу я настороженно приглядывался, чем развлекал Войцека. Я быстро уяснил, что есть Влад, который украдкой таскал мне обезболивающие амулеты из Преисподней и рассказывал какие-то истории про преступления, раскрытые им в Праге, и есть опасный человек с глазами зверя, который виделся мне где-то в безвременье, когда я боролся со смертью. Нельзя было так сразу определить, как я к нему относился. Конечно, история о задании сверху (точнее, снизу) была правдивой, да и магическую печать на запястье Влад мне показал, но у него определенно были свои мотивы. Он пошел сам, вызвался, несмотря на неудобства жизни среди людей — я был уверен, что Сатана мог бы послать воина более живого. Чем-то Влад его убедил. Он хотел быть здесь — и в этом мне виделись не только скука по человеческой жизни и ностальгические чувства. — Думаешь, мне удобно таскаться из Ада на Землю? — притворно жаловался Влад порой. — Каждый раз ставить портал, а межмирье — мерзкая штука. Не советую тебе туда залезать. На самом деле я понимал, что пребывание в мире людей ему в радость. Что он видел в этом городе, в маленькой квартирке? Я не понимал, что так тянуло мертвых назад, но Влад наслаждался пребыванием на Земле, веселясь и мечась по дому ведьмака, как деятельный смерч. Вероятно, ценить жизнь начинаешь после смерти, что довольно занятная мысль. — Завтра выхожу на работу, — объявил я наконец воскресным вечером. — Может, теперь расскажешь, что происходит, раз этим заинтересовался сам Люцифер? Хотя я не любил телевизор, стал смотреть его частенько: включал новостные программы, надеясь перехватить что-нибудь ценное. Я был заперт в четырех стенах, даже спускаться во двор в одиночку мне запрещали лекари — чем еще пристало развлекаться? Конечно, мониторить новости. Делать вид, что я участвую в жизни. Везде мельком объявляли о беспорядках: они прокатились по Европе, но скоро утихли. Я полагал, крупицы информации об убийстве инквизиторов в Петербурге все-таки просочились. Шествия и марши, требующие ограничить нечисть и их магию, скоро прекратились, не найдя отклика правительств. Будапешт я в репортажах не видел, и это радовало. Когда испуг прошел, народ снова вернулся в свои дома, в которых по соседству жила нечисть. Мы стали ближе за пару лет после Исхода, и это давало надежду. Волнение за границей угасло, а здесь, в Петербурге, кто-то снова и снова разжигал его, плескал масла в огонь, когда все успокаивалось. Я пощелкал программы, наткнулся на съемку из какой-то восточной исламской страны — они единственные не признавали Исход и вели свою собственную священную войну. Демоны обходили те земли десятой дорогой, нечисть или бежала, или притворялась людьми. Вряд ли их война была связана с нашими беспорядками, но она натолкнула меня на кое-какие мысли. Недавно Диман рассказал мне, вернувшись после ночной смены, что кто-то намалевал кресты на стене старого доходного дома. И попытался изобразить надпись на енохианском, но ведьмак, презрительно усмехнувшись, заметил, что ничего общего с языком ангелов та мазня не имела. — Что это, бунт? — вслух размышлял я с Войцеком. — Думаю, Анна была права: за дело взялась какая-то организация… Религиозные фанатики? Здесь, в России, церковь всегда имела особое влияние. — А теперь опальные священники решили устроить бойню? — переспросил Влад. Позабавленно хмыкнул. — Возможно, это и месть нам за уничтоженный Рай: многие пытались обвинять Ад в геноциде, визжали про преступление против человечности. Или человечества? Я невнимательно слушал. Эти долбоебы не понимают, что ни о каких людях речь не шла: это война ангелов и демонов, у них иные законы. — Ты ушел в сторону, — недовольно заметил я, уже не боясь перебивать. — Что это, по-твоему? Нечто серьезное или стихийный бунт, с которым мы ничего не можем поделать и следует всего лишь ждать… — Нет, бездействие — худший выбор. Это объявление войны, — спокойнее заметил Влад. — Кто-то хочет разжечь вражду между людьми и нечистью. Ты ведь понимаешь, чем это может закончиться? Планету растерзают — и это будет лучший финал. Наше дело — выяснить, кто именно за этим стоит и что им нужно. — Но почему в Петербурге? — допытывался я. — Нападения происходят повсюду, в СМИ пишут про волнения во всех странах. Но центр все равно здесь. Разве нет других городов с сильной природной магией? Лондон? Бретань? Прага, в конце концов? — Петербург — убежище для нечисти, — напомнил Влад. — Могу ошибаться, но это единственный город, в котором их доля значительно больше людской. Нам остается разбираться со всей этой херней. Посмотрим, может, что и выйдет. «Может, что и выйдет». Я сдержался и не стал передразнивать вслух, посчитав это достаточно небезопасным. Итак, было воскресенье, Диман уехал куда-то со своей девушкой — в кино, вроде бы, я не запомнил. Я автоматически переключал каналы, часто мигал экран, но ничего интересного по телевидению все равно не было. До новостей оставалось добрых полчаса, а мне совсем не хотелось смотреть мелодрамы для домохозяек. Я выключил и принялся нервно расхаживать по гостиной. Войцек развлекался тем, что пытался с помощью телекинеза и левитации приготовить чай. Он отлично умел разрушать и сыпать боевыми заклинаниями, но, стоило попросить его попросту передать какую-нибудь вещицу, как весь его запал куда-то пропадал. Так что идею его я всецело поддержал: ему нужно было привыкнуть к бесплотному телу. После второй разбитой кружки засомневался, однако останавливать Влада не спешил. Гораздо занятней было наблюдать за его почти детским упорством, с которым он принимался за дело заново. Снова и снова. Да, он выглядел слишком уж живым: хмурился, рычал неясные ругательства сквозь зубы и закатывал глаза. Ничуть не похожий на страшные видения — не тот зверочеловек, с ненавистью давивший слова о войне. Был ли это Влад или мои собственные мысли, вывернувшиеся наизнанку? Ведь Войцек в омуте боли был последним, что я запомнил. — Тебе чай с сахаром или без? — отвлек меня Влад. Ответить я не успел. Что-то звякнуло, звучно упало, он разразился новыми проклятиями. Я успел заметить, что в моменты особого раздражения у Влада прорезался забавный, немного шипящий чешский акцент, хотя духи и демоны адаптировались к любым языкам. Вероятно, чай мне предстояло пить все-таки с сахаром. И его там в соотношении с водой было слишком много. — Впервые вижу боевого мага, не способного совладать с обычной сахарницей, — усмехнулся я. — Да иди ты… — беззлобно отозвался Войцек — и даже не выругался, что, как я выяснил, свидетельствовало или о его исключительном добродушном расположении, или о сосредоточенной работе. — Лучше отскреби свою тушку от дивана и сам приготовь. А-а, не можешь? Я деликатно промолчал. В прошлый раз я едва не ошпарился: пальцы иногда слушались плохо. Команда из нас была так себе. А я никогда бы не подумал, что так спокойно сидеть на кухне с таинственным духом и размышлять то ли о чае, то ли о мировом заговоре, с которым нам предстояло разобраться — как я и мечтал, с переездом в Петербург моя жизнь преобразилась. Стоило бояться своих желаний…