Hic sunt daemones — «здесь обитают бесы»
Дыхание с надрывным хрипом вырывалось изо рта; на повороте я тяжело привалился к углу дома, пошатываясь и чуть не падая на грязный и мокрый асфальт. В луже плавал разбухший окурок — я качнулся, он бросился в глаза. Пульс барабанным боем отзывался в ушах так, что я почти не слышал монотонного шума, шелеста мелкого дождя. Мокрые волосы хлестали по глазам, когда я пытался отряхнуться, а холодная вода текла за ворот рубашки, заставляя нервно дергать плечами. Я остановился на секунду, жадно хватая ртом промерзший воздух, а впереди загрохотали выстрелы и взрывающиеся амулеты — звук тонкий, будто лопнула донельзя натянутая струна. Яркие столпы света поднимались к темному небу, резали глаза — если долго всматриваться в них, можно и ослепнуть на пару минут. Я знал, что глазеть нельзя, стоять — тоже. Погоня звала; я был гончим псом Инквизиции. С трудом я оторвался от холодного камня, понемногу начавшего перетягивать все живое тепло, какое удалось сохранить мне, сломя голову бегущему под дождем. Вдохнув сквозь стиснутые зубы, я бросился вперед. В легкие тотчас вонзились шипы боли, я задохнулся, сдавленно выругался и сбился с ритма. Подумал, что надо снова бросать курить… Да даже если и так, попробуй побегать в такую погоду за демоном: за тем, кто быстрее слабого человека в несколько раз, так еще и город знает. Ноги подламывались, я задыхался, но упрямо бежал. А что оставалось? Только вперед, хоть взгляд и плыл, а ливень усиливался и словно подумывал, не обрушиться ли на Петербург девятым валом. Боль засела в груди, как осиновый кол. Быстрая тень мелькнула справа, врезалась в меня, сбив с ног. Я выронил пистолет. Покатившись по асфальту, я расцарапал ладони, а удар вырвал когтистыми лапами вздох. Хорошо хоть кожаная куртка смягчила, иначе меня бы совсем срубило. Я сдавленно застонал, чувствуя на себе тяжелое тело. Увидел оскаленную пасть демона, темно-серую кожу, изогнутые мощные рога, алеющие глаза. Тихий рык, клокочущий в его горле, смешался с ударом грома, а белая вспышка молнии осветила угрожающую фигуру. — Попался, инквизитор? — ликовал он. Ответить я, конечно, не смог; закашлялся. Лицо заливал дождь. — Добегался, смертный? — дурея от ощущения власти, взревел демон, сжимая пальцы на моем горле. — Хотел меня поймать, да? Меня?! Его хохот я не слышал — в ушах зазвенело. Я отчаянно пытался дышать с упрямством человека, знающего о неумолимом приближении смерти, но продолжающего бежать от нее. Людям свойственно столь дико цепляться за жизнь, когда, казалось бы, все кончено. Этому меня научил тот, кто почти утратил человечность. Мне приходилось не раз ощущать этот липкий предсмертный страх, который сейчас напополам с кровью струился по моим венам. Я хрипел, пытаясь вдохнуть, демон же с прежней уверенностью продолжал душить: ему доставляло истинное наслаждение наблюдать, как я — человек, заставивший его бежать, — задыхаюсь и слабею. Он, пользуясь неразберихой из-за фанатиков, вырезал семью задолжавшего ему демона. Не успел отойти далеко — прибыла по срочному вызову Инквизиция; я-то думал, что придется столкнуться с культистами, подозрительно утихшими после самоубийства Ураловой, однако пошел оглядеться и неподалеку засек этого неумелого головореза, не смогшего замести следы. Я кинулся за ним с одержимостью охотничьей собаки, обогнав напарников… И загнал его в соседний район. Теперь демон с еще испачканными в черной крови руками душил меня медленно; мой взгляд метнулся, я заметил большой кривой нож, какие ковали в Аду, у него на поясе, но не смог дотянуться. На миг перед глазами стало совсем темно, и я понял, что дело плохо. Но, как ни старался, вырваться я не мог, обессиленный и теряющий сознание. Демон был вдвое крупнее меня. Взгляд померк, руки тряслись — меня колотило то ли от холода, то ли от страха… Демон вдруг замер, и ненадолго когтистые пальцы перестали сжимать горло. Я сделал глубокий вдох, как пловец, наконец вырвавшийся с глубины на поверхность. Я знал, что его остановило. Полубезумная улыбка. Я чувствовал каждую царапину на шее, оставленную его когтями, они отзывались на биение сердца пульсацией жара; я ощущал и все капли, падающие на лицо, в слепо распахнутые глаза, и, конечно, о хватке демона я не мог забыть ни на миг. Когда находишься где-то между жизнью и смертью, все ощущения неизмеримо возрастают. Я по-прежнему улыбался — улыбка была из тех, что навеки застывают на лице покойника. Но я не был мазохистом и даже не сошел с ума, почувствовав ледяные пальцы Смерти, нежно и невесомо коснувшиеся щеки — или то был дождь?.. Улыбка была немного наивной. Но победной уж точно. Я б еще и рассмеялся, если бы легкие и горло так не горели. — Чего ты лыбишься-то?! — зло рявкнул демон, чувствительно встряхивая меня. — Самый умный, да?! Пока он орал, я достаточно отдышался, чтобы ответить. Всего несколько слов сорванным, сиплым шепотом, также кривясь в усмешке: — Taametha… rviss… — смог выдавить я на языке Преисподней. Успел заметить удивленную гримасу на лице демона. А потом, устало прикрыв глаза, чтобы не ослепнуть от ярких всполохов, услышал отчаянный крик. Это сработал амулет-«шокер», вытянутый из кармана сведенной судорогой рукой, — демон и не заметил, как я намертво вцепился ему в рукав, словно в безуспешной попытке отодрать от себя и спастись. На самом деле — вжимая в его голую кожу камушек, заряженный искристой боевой магией. Поток ругательств на архидемонском прервал электрический звук. Отвратительный песий вой — резкий и скрипучий, хоть уши зажимай, — грянул в небо, пахло паленым волосом. Демона снесло с меня, отшвырнуло, ударило о стену — я уловил глухое падение. Мне тоже нужно было время прийти в себя. Не открывая глаз, я вслушивался в его жалкие стоны, как-то не вязавшиеся с образом того здоровяка, что с таким наслаждением убивал меня. «Шокер» должен был обездвижить его на ближайший час или два. Было холодно, а дождь не прекращался, хоть ливень и сменился мелкой и противной моросью. В небе клубился будто бы тяжелый туман серо-стального цвета. Я вымок насквозь, горло горело, словно обожженное, немного кровоточили царапины на руках и шее. Я сжал связной амулет, ловя легкий отклик — мои напарники загоняли другого демона, мелкого, верткого, который мог быть соучастником или наводчиком. Отдаленно звучали выстрелы и крики. Я лениво подумал: когда-нибудь вспомнят обо мне и, может, даже найдут… Мне было почему-то так хорошо, так легко лежать под дождем, смывающим все тревожные мысли. В груди пылала радость: я в одиночку захватил огромного демона-убийцу, справился с ним! — Любуешься? — прохрипел я, поняв, что вместо серого питерского неба надо мной нависает Влад. Сквозь него шел дождь, но моему расплывающемуся зрению Войцек казался живым. Он, кажется, хотел протянуть мне руку, но отдернулся. Я скосил взгляд. Без единого всплеска воды, в которой они стояли, тяжелые военные ботинки переместились чуть правее — туда, откуда слышались слабые проклятия демона. Поверхность лужи даже не всколыхнулась. Веселясь, Влад вытанцовывал по воде вокруг скованного магией преступника. — Да я вот жду, пока эта тушка подаст признаки жизни, — звучал вальяжный голос Влада. — Ты про кого? — подумав, уточнил я. — Про обоих. — Иди нахер, Войцек, — от чистого сердца пожелал я. — Мог бы и помочь… Хотя бы предупредить, что он кинется! Ты же знал! Дождь продолжал идти, невзирая ни на что. В пределе видимости в небе замаячила какая-то крупная черная птица, словно почуявшая легкую добычу. Скрежещущий вороний крик канул в небо, пронзив неожиданно упавшую на город тишину. Петербург затих, будто в ожидании. Чего? Я не знал. Рядом тихо и беспомощно расхохотался демон. — Совсем ебанутый, да, парень? Сам с собой разговариваешь? — выдавил он, видя, что я давно отпустил связной амулет и лежу, крестом раскинув руки. — О, в этом городе все свихнулись. — Да, может, я безумен, — легко согласился я. — Но мне так хорошо… Ты первый преступник, которого я здесь задержал, представляешь? — поделился я. — Поздравляю, — буркнул он. После такого удара электричеством демон мог разве что язвить и пытаться двинуть хотя бы одним пальцем. Заряд, который я в него всадил, намеренно долго удерживая амулет, спокойно остановил бы человеческое сердце. Времени, чтобы отскрестись от асфальта, было предостаточно. — Подъем, — беззлобно приказал Влад, несильно пиная меня в бок. Я коротко взвыл. К ледяным, вымораживающим внутренности прикосновениям духа до сих пор не привык. Влад довольно усмехнулся, размахивая рукой у меня перед носом. То, что мне больно и холодно, Влад полностью понимал, как я выяснил. Но поднимал он меня не из вредности (хотя с уверенностью я не мог бы сказать), а потому что на нас вполне мог выскочить второй демон. Он, подозревал Влад, душить не станет, голову мне расшибет; мне едва удалось убедить его, что сообщником займутся Анна и Дима. Я встал, подобрал пистолет, потом отнял кривой нож у скалящегося демона, помог ему сесть, привалив к стене, надел наручники и присел рядом на крыльцо какого-то черного входа. Я с трудом закурил, проклиная сырость. Прохожих не было: мы заплутали в узком переулке. — Почему ты убил их? — спросил я у демона. Он не хотел отвечать, но потом пробормотал: — Рахаур взял у меня три сотни адского золота, чтобы устроиться здесь, в мире людей; когда пришло время отдавать долг, он не смог. Я рассудил честно: если он не может отдать деньгами, пусть платит кровью. — Честно, — эхом откликнулся я. Мне не по душе была такая справедливость. — И это все? — Да. А нужно что-то еще? Я медленно помотал головой. Может, это было и к лучшему: не резня, устроенная фанатиками для их немого Бога, а самая обычная бытовуха, повседневная жестокость. Я никогда не верил, что мы сможем ее истребить — да и это значило бы, что я лишусь работы. Поразмыслив, я решил, что этот демон — не худшее, что мог принести мне день, и его, пожалуй, можно понять. — В Аду можно резать тех, кто заныкал долг, — прогудел демон, неожиданно обвинительно глядя на меня. — Если бы я заявил на него, разве б вы вернули мне мои деньги? Я решил все по-своему. Так, как надо. А вы, людишки… — В Преисподней такие законы? — заинтересовался я. Многие области Ада для живых оставались неведомы, например, об их системе права человечество мало знало. — Законы, — хохотнул демон и замолк. Перевоспитывать его было поздно: я сознавал, что существо, всю жизнь прожившее по варварским постулатам, дозволяющим резать за деньги или мстить, уже не исправить. После Исхода демоны могли поселиться в нашем мире, но никогда не стали бы такими же, как люди: совсем иная культура, дикая, порывистая, кровавая. Внезапно я задумался: а каково человеку, отправленному в Ад, свыкаться с жестокостью, с беззаконием, названным свободой? Может, это посмертие искалечило Влада?.. Я снова и снова силился его понять. Меня начинала колотить дрожь. Погода была не такая уж мерзкая, с дождящим Петербургом я свыкся, но мокрая туманность заставляла меня беспокоиться. Я боялся неизвестности: кто знает, что скрывается за зыбью? Но еще большее волнение мне внушала темная душа моего напарника… Впереди снова звучали выстрелы, рядом зло стонал и раскачивался арестованный демон, с обидой глядя на меня алыми глазами — кажется, то, как я обошелся с ним, казалось ему бесчестным. Но ведь и он не предложил мне поединок на равных, а кинулся душить! Я молча наблюдал, как никотиновый дым смешивался с паром от дыхания. — Замерз? — вроде как участливо спросил Влад, вернувшийся ко мне: он оглядывал переулок. — Нет, — неразборчиво из-за стучащих зубов отозвался я. — Я задумался… Ты же мог запросто сбросить его или поймать сам. Обоих. — А как же азарт погони? — искренне возмутился Влад. — Я не мог лишить тебя такой радости, инквизиторство. Хоть пробежался немного, а то вечно за компьютером отчеты Огневу печатаешь или графоманством каким занимаешься. Так вся жизнь и пройдет. — Она едва не прошла на полсотни лет быстрее! Надо было предупредить! Мы должны работать в команде, разве мы не союзники? Меня ничуть не смущали косые взгляды, которые на меня кидал демон. Пусть думает что угодно — кто ему поверит? А если и поверит… я был так измотан постоянными недомолвками и не мог обманывать Анну и Диму — может, если бы все открылось, я почувствовал бы облегчение. Посеревший Петербург сам как-то наталкивал на долгие размышления о вечном и не очень; обычно я любил наблюдать за дождем из окна квартиры или офиса, вглядываясь в скрюченные фигуры прохожих, прячущихся под зонтами. Это было довольно забавно — разгадывать, о чем кто думает и во что верит. И играть в поиск невидимого врага. Сейчас весь философский настрой сбивал холод. Я лениво обдумывал возможность слечь с простудой и не появляться на работе целую неделю. Но я знал: Огнев вытащит меня и в полумертвом состоянии и отправит ловить демонов-грабителей, сектантов, маньяков и насильников — да кого угодно, лишь бы я был занят и не задавал неудобных вопросов об Ураловой. Огнев — человек чести, он не стал бы лгать мне, но мог отвлечь, методично нагружать меня то бумажной, то уличной работой. Словно надеясь, что я забуду об ужасной неудаче, которой обернулось мое первое дело. Вдруг громко зазвонил телефон. Надо же, а я думал, он вывалился куда-то по дороге… Механическим движением я сунул руку в карман, достал мобильник и принял вызов, толком не посмотрев имя абонента. На меня тут же накинулся Васильков… Он сегодня командовал выехавшими на убийство двумя тройками. Я удивился, что он не стал пользоваться амулетом, и нехотя поднес телефон к уху. — Кирай, ты жив? — тут же тревожно спросил лейтенант. В голосе его слышалось неподдельное беспокойство — еще бы, каково ему было недосчитаться одного инквизитора, ринувшегося невесть куда?.. — Жив, — честно признался я. — Вы закончили? Я тут демона отловил, куда его тащить? Арестованный яростно посмотрел на меня, но ничего не сказал, зарычал. А вот лейтенант весьма обрадовался.***
Кир долго и с увлечением ругался, рассматривая мои царапины, — по словам некроманта, именно на меня тратилось больше всего амулетов. Еще с тех пор, как меня вытащили полумертвым, избитым из переулка. Мне тоже не особенно нравилось попадать в передряги, а потом загибаться от побочного эффекта лечебной магии, поэтому сегодня, шипя и ругаясь, я сам протирал раны обычной перекисью. Руки буквально горели, я стиснул зубы. Будет болеть пару дней. — Умело же ты зачаровал его, — улыбнулся Кир, вернувшийся от арестованного. — Страшно вообразить, какой силы это был удар; он еще долгое время будет скован… Кир иногда говорил слишком мудреными, старыми словами, тяжелыми конструкциями, хотя он выглядел так же молодо, как я; но я никогда не спрашивал, почему он так выражается. Каждый имел право говорить, как ему вздумается. — Обычный «шокер», — небрежно ответил я, стараясь скрыть детскую радость. — Они в грозу лучше работают — сила стихии, да и электропроводность опять же — дождь… Опомнившись, я вытащил из кармана разряженный амулет и щедро отдал его Киру: мне он ни за что не пригодился бы, но некромант способен был зачаровать его снова и воспользоваться ради Инквизиции. Кир принял подарок, церемонно кивнув, подхватил амулет немного неловко. Иногда, когда он был особенно задумчив, Кир двигался странно, словно бы не управлял своими руками. Я стоял рядом с машиной, на которой мы приехали к дому, где жила семья демона-должника, ныне растерзанная. И наблюдал, как арестованного мной одеревеневшего демона с трудом запихивают в «Уазик». Его рога царапали железную крышу с отвратительным скрежетом. Преступника увозили в офис, а Анна и Дима успели просигналить мне по амулету, что захватили второго, и теперь мы дожидались их. Рядом с инквизиторами, напарниками Василькова, стоял Кир, что-то торопливо им объясняющий. Этот рыжий некромант, которого я впервые увидел рядом с Анной, меня немного пугал поначалу, но потом оказался совсем неплохим человеком. Слухи — досужие россказни. Толпы тлеющих мертвецов за ним не таскались, мелкие животные не падали замертво в радиусе десятка метров, и даже Влада он был не в состоянии почувствовать, так крепко тот обмотался нитями скрывающих заклятий. Никто не нанимал некромантов на должности лекарей, но Огнева не волновали сплетни. Нам сказали лишь, Кир был неудавшимся целителем, свернувшим куда-то не туда. Инквизиции он помогал полностью добровольно и требовал мало, но в штат становиться не хотел. Что-то смущало меня в Кире, словно бы ощущение мертвого, стылого. Но не мне было жаловаться. — Сколько часов ты спал? — спросил Кир, наблюдая, как я обессилено прислоняюсь к капоту Димкиной развалюхи. — Пять. — В целую неделю? — степенно переспросил некромант. — Какое же это дежурство по счету? Я слышал, вчера ты занимался демоницами с Мойки? «Водными духами», — хотел поправить я, но спохватился и не стал спорить: это сразу свидетельствовало бы против меня. Что не укрылось от внимательного взгляда Кира. Вчера была не его смена, и некромант не мог знать о том, что я подменял заболевшего инквизитора-мага. В его праве было наговорить чего-нибудь Огневу, и меня отстранили бы. Этого я испугался: я не мог лишиться работы, единственного, что спасало меня от отчаяния. Но я тоже уставал, а завтра дежурства не было, и я надеялся — почти молился — на одну спокойную ночь. Пусть в нее никого не убьют — неужели я много прошу? — Желательно еще, чтоб не тебя, — подсказал Влад. Он вился вокруг, изредка пропадая — проваливаясь куда-то. Многие инквизиторские ведьмы говорили, что изнанка сейчас нестабильна. Я сердито посмотрел на него: опять за старое, в мыслях роется! Я не знал, что делать с упрямым Владом; слова «личная жизнь» ему были явно незнакомы. Теперь, когда я не отсиживался на больничном, а рвался в бой, Влад был со мной постоянно, неотступно следовал за мной, куда бы я ни пошел: теперь он мог даже пробраться в инквизиторский офис. Дождь успокоился, но по-прежнему было зябко. Конец сентября в Петербурге — сам по себе не такое уж теплое время. Сейчас я, чувствуя растекающийся по телу призрачный холод, мечтал добраться до дома и поспать… и, может быть, выпить чего-нибудь согревающего. Я предвещал темные времена: мало нам было фанатиков, так еще и большинство местных преступников решило воспользоваться удобным случаем. Пока мы гонялись за неизвестными культистами, карманники могли орудовать прямо на Дворцовой, радуясь, что внимание приковано не к ним. Мы сталкивались с осмелевшей нечистью, с теми, кто решил мстить. Я боялся, до чего это может дойти: фанатики не убивали, но их листовки расклеивали подростки за тысячу рублей, и мы не успевали арестовывать их всех. Тем временем по городу катилась весть о скором возвращении ангелов, о злодеяниях нелюдей. Терпение нечисти и демонов иссякало; а ведь их было примерно столько же, сколько людей… Петербург — единственный город в мире, где такое воплотилось. И больше всего Инквизиция боялась открытых столкновений на улицах. Инквизиторов не хватало, а я все время проводил на работе: часть сослуживцев попало на больничный после пары таких пробежек за разгулявшимися преступниками, а заменять их надо было. У меня не было ни семьи, ни домашнего питомца, о котором требовалось заботиться, не было ничего, и я мог посвятить всего себя службе. Служению, как сказал Влад. — Отправляйся в офис, посиди за мирной работой, — посоветовал Кир. — А то, к моему вящему сожалению, придется тебя очень скоро поднимать. Прежде у него никогда не пробивался знаменитый некромантский юмор. Я кивнул ему — попытался. — Мне нужно остаться и осмотреть твоих напарников, они вот-вот возвратятся, — вздохнул Кир. — Обратись к лейтенанту Василькову, он подвезет тебя непременно. Тепло поблагодарив его, я даже хлопнул Кира по плечу, преодолевая какое-то внутреннее беспокойство. Все мы были в одной лодке: я не должен был сторониться кого-то, лишь потому что тот способен управлять трупами; к тому же, некромант был очень любезен. — Удачи, — пожелал Кир. — Удача для светлых, клинок для темных, — непонятно отозвался Влад, хоть некромант и не мог его слышать.***
Смена в офисе началась с полного провала. К счастью, ничего масштабного не произошло, Исход не разгорелся второй раз, я даже ощущал себя относительно живым, если не считать постоянно ноющих царапин… Все обстояло гораздо хуже, чем если бы все крестоносцы (так в СМИ прозвали сектантов-ополченцев, и мы легко подхватили) перешли в наступление и жгли людей прямо под нашими окнами. — Сержант Кирай, что такое у тебя в руках? — громом раздался голос Огнева. В этот самый миг я с победной улыбкой нес к нашему столу тяжким трудом добытые результаты вскрытия Ураловой. Туда же в папку штатные ведьмы, с которыми мы необычайно быстро сдружились, собрали и остальные документы: осмотр ауры, заключение Кира и подобное. Я был чрезвычайно горд, что смог это достать — папка стоила мне обещания Лисецкой подменить ее в одно из дежурств. Я решил, что с меня не убудет. Я предвкушал долгий и обстоятельный разбор дела Ураловой — заново, вспоминая все детали и учитывая версии Влада. То, что преподнесли нам как самоубийство, меня точно не устраивало. Мне не верилось, что такой амбициозный человек сдался бы после гибели десятка сообщников. Следуя официальной версии, Уралова сначала хладнокровно отправляла в Ад случайных девушек, а потом вдруг сорвалась после небольшого провала и убила себя. Что-то здесь точно не сходилось. К тому же, на даче нашли несколько икон, кресты, прочую христианскую атрибутику, и, посоветовавшись с Владом, я пришел к следующим выводам: Уралова была верующей, потому и оказалась втянута в секту, а для них самоубийство было тягчайшим грехом. К тому же, меня волновал ихор. Самая настоящая ангельская кровь — если на записи оставались сомнения, не представление ли это, нечто, сделанное для извращенной красоты, то после анализа я был уверен, что в руки сектантов как-то попал ихор. Васильков, воровато оглядываясь, рассказывал мне, что, когда они прибыли, он был еще свежий, влажный: ангельская кровь сворачивалась куда медленнее человеческой. — Сержант Кирай! — повторил Огнев, повысив голос. Он требовательно протягивал руку, ожидая, что я добровольно отдам папку. Кардинал, как обычно, пугал и твердым выражением лица, и излучаемым чувством уверенности. Я замер, поняв, что отпираться — проигрышный вариант. Папка отлично была видна, и спрятать ее я бы не смог. — Что у тебя? — требовательно спросил Огнев. — Кажется, это не связано с задержанным с утра убийцей? Отличная работа, к слову. Его взгляд показался мне жутковатым, и я сразу осознал: врать бесполезно. Кардинал чувствовал не только ложь, но и все мысли своих подчиненных, словно сам владел ментальной магией. Я беспомощно оглянулся, но инквизиторы продолжали заниматься делами и в упор не замечали нас с кардиналом, застывших друг напротив друга. Разве что, я уловил пару любопытных взглядов, но никто так и не оторвался от компьютера. Огнев по-прежнему ждал ответа. Мне не хотелось испытывать, сколько он может простоять, пронизывая меня взглядом. Я ощущал себя насекомым, которое старательно накалывают на булавку, — чувство, как легко понять, не из приятных. — Заключение, — сдался я. — По делу. Простите. Вы сказали, что оно закрыто, и теперь я не сомневаюсь, что это самоубийство, вот, Кир подтвердил, Уралова зарезалась стилетом… Но это для чего-то нужно им! — воскликнул я. — Кардинал, они определенно что-то планируют! Фанатики затихли после этого случая… — Потому что поняли, что мы начали распутывать их сеть; кто угодно знает, что в таких случаях следует залечь на дно, а не привлекать внимание еще больше, — согласился Огнев. Мне показалось, что Огнев отнимет у меня папку, но он и пальцем к ней и ко мне не притронулся. Лишь сухо и отрывисто приказал: — В мой кабинет. Все в Инквизиции были уверены, что Огнев использует некую тайную магию, заставляющую нас подчиняться. Так и я опомнился после того, как услышал звук закрывающейся двери, и оказался наедине с кардиналом. Он никогда не запирался, и я мог бы свободно уйти, но было ясно: от этой беседы не сбежать. Формально мы были одного ранга, поэтому Огнев вряд ли имел право смотреть на меня таким грозным образом, но во мне не было должного нахальства, чтобы спорить. Влад бы смог. С его гонором можно было горы сворачивать, и сейчас, чувствуя отвратительную беспомощность, я отчасти завидовал ему. Кардинал был старше меня лет на тридцать точно, прошел много испытаний, чтобы занять пост главы Инквизиции, и сражался с тем, о чем я мог не знать вовсе, поэтому уважение заставило меня виновато уставиться в пол, ожидая его слов. Я понимал, что создаю проблемы. И я когда-то сидел на его месте и вынужден был осаживать инквизиторов, не подчиняющихся приказам. Никогда прежде я не позволял себе идти против прямых указаний начальства; Сандор Кирай воспитал во мне верность и исполнительность. Я не мог и представить, что буду вытащен «на ковер» и стану стыдливо оправдываться. Это совсем не походило на прилежного Яноша Кирая… Скорее, на кого-то вроде Влада. — Я ведь понимаю, все понимаю, — на удивление доброжелательно начал Огнев. — То самоубийство выглядит очень подозрительно, но экспертиза прозрачна. После смерти с нее спали все скрывающие заклинания, ее аура — аура мага-менталиста. Мы можем точно сказать, что Уралова зарезала тех девушек и пыталась убить Есеню. Как бы там ни было, она получила по заслугам… Вдруг Огнев замолчал на полуслове и внимательно посмотрел на меня. Его следующий вопрос не оказался внезапным. — Ты так не считаешь, да? — Смерть — это не наказание, — кивнул я. Настойчивый голос с знакомыми порыкивающими интонациями шепнул в ухо: «Смерть — свобода», но я удержался и вставил свое: — Это способ уйти от ответственности. Сама она на него пошла или нет, все сложилось очень несправедливо. — Мы не можем отправиться за ней в Преисподнюю. Это выше нашей власти. Ничего исправить нельзя, привлечь Уралову к ответу не удастся, — Огнев сказал это с едва различимым раздражением, но я с жадностью уловил его. — Дело закрыто, Янош. Так что успокойся и принимайся за ту работу, которая действительно может принести пользу. Мы не имеем права отвлекаться. У нас много дел. Я не был согласен с ним. Может, потому что это расследование стало моим первым на новом месте, и бросать его не хотелось. Осмотрев фотографии, я подумал, что сама Уралова не смогла бы сделать аккуратные, кинематографичные разрезы на запястьях и затем вскрыть собственную сонную артерию. Она была спокойна — разве люди умирают так? Разве мы холодны и сосредоточены, когда чувствуем, как вытекает жизнь? Что, если Уралову убрали свои же, узнавшие о том, что мы напали на ее след? Или ее так хитро подставили, выставив убийцей, а потом уничтожив? Но Кир определенно сказал, что она сделала это сама, а никого больше в доме не было. Мне бы успокоиться, но теперь нервы дергало нечто другое. Значит, решил я, она умерла зачем-то. С целью. — Ты слишком много думаешь об этом, — сказал Огнев, потирая шрам. — Никаких линий рядом нет, других аур не обнаружено. Мне жаль. Уралова была последней зацепкой, а Синькова мы не можем найти. Со временем… — Но надпись… — Она сделана ангельской кровью, верно. Но кто знает, сколько ей лет? Ихор не сворачивается без магии, мог храниться с Исхода. Вполне разумно со стороны Ураловой напоследок посеять панику. — Я вовсе не хочу сказать, что она смогла призвать ангела. Но разве это не значит, что кто-то снабдил ее ихором? Кто-то… из Преисподней? Огнев нахмурился. Я мог за проведенное в Петербурге время стать параноиком, но те золотые потеки на стенах, складывающиеся в слова из Писания, вызывали тревогу у каждого. Веяло от них ужасом горящего Рая; я видел послание на фотографии — мурашки пошли, сильнее, чем в то мгновение, когда я увидел короткий репортаж в новостях. — И вы смиритесь, оставите дело Ураловой как есть? — возмутился я, предвидя скорое окончание разговора. — Мы могли бы докопаться до большего. Я должен!.. Ничего дельного я не узнал, и это порядком злило. Я повысил голос. — Забываешься, Кирай, — с неудовольствием отметил Огнев. — Ты больше не кардинал, да и наше отделение — небольшой отряд тех, кто соблюдает закон в городе, когда все летит к чертям. Нам не на что надеяться и лучше слушать приказы, пока нас не закрыли. Нам сказали справиться с настоящей ситуацией, а не смотреть в прошлое. Огнев сильно разочаровал таким заявлением, и кардинал прочел это по моему недовольному лицу. Я с досадой подумал, что вновь разучился скрывать свои эмоции — годы практики в Будапеште грянули в пропасть. — Ты можешь уехать в любой момент, — сказал Огнев. — А я здесь живу. Недолго, год, но я привык, сроднился. Это мой дом — Инквизиция мой дом. Я отвечаю за всех сотрудников. И не хочу видеть их вышвырнутыми на улицу, когда отделение закроют. Если мы будем неэффективны. Если будем копать доказанное самоубийство, а не разбираться с убийцами на улицах. Поэтому мы подчиняемся всем приказам из Москвы и не вылезаем вперед. Судя по всему, такая жизнь кардинала устраивала, и именно так он выбрал сражаться за свое отделение. Но, поразмыслив, я понял: другого пути правда не было. Не было и людей (и нелюдей тоже!), времени и ресурсов — да всего! — чтобы продолжать расследование. Легче смириться и отступить. Но разве Влад научил меня отступать? — Поэтому занимайся теми делами, на которые мы можем повлиять, — заключил Огнев. — Лейтенант Васильков тебя отдельно в рапорте отметил. Я рад, что ты осваиваешься. — Спасибо… — кивнул я, не зная, что еще сказать. Но все-таки остановился: — Я тоже не оставлю Петербургскую Инквизицию, это я обещаю. Я не умею сбегать. Хотя это, возможно, избавило бы меня от большинства проблем. Огнев ясно дал понять, что разговор об Ураловой закончен. Он же и оказался последним предупреждением: не лезь в это и не усложняй всем жизнь. «Не усложняй» — так существовать легче. По привычке, следуя неизменным ритуалам — к ним человек быстро приспосабливается. Они не боялись перемен, они считали их лишними. В ситуации, в которой балансировала Инквизиция, это было самым разумным… Так и рождались мысли у кого-то вроде Влада — убить Бога, прервать бессмысленное и затянувшееся действо и прекратить падение человечества. Еще недавно его слова казались дикими, но сейчас, столкнувшись с «приказами из Москвы», я был с Войцеком вполне солидарен. Люди не создают перемены, потому что им кажется, будто у них и так есть все: работа, семья и вечность, неизменно возглавляющая список. И за ними почти страшно наблюдать — на что еще человечество пойдет ради спокойствия? Нет, это вовсе не жизнь. Даже Огнев оставался обычным человеком. Может, я ожидал сопротивления приказам с его стороны — в памяти осталась речь, которую он говорил над мертвыми инквизиторами. Но сложно выступать против диктуемой воли, когда на тебе ответственность за всю Инквизицию Петербурга. Так что я решил его не винить.***
Мне не слишком нравилось гоняться за карманниками по ночам; гораздо приятнее прогуливаться (или бегать) по Петербургу дневному, светлому, хотя и печальному. Противная погода, снова решившая меня утопить, лишь усиливала это чувство, но в этот раз я додумался взять защитный амулет у ведьмака, принакрывший меня невидимым куполом. И, конечно, дождя не случилось. — Ты направо, я налево, — предложил Диман и, не дождавшись согласия, отошел в свою сторону. Он старался разделаться с дежурством поскорее и отправиться к невесте, с которой они, как я невольно услышал, запланировали романтический ужин… Хотя это и не имело смысла: Огнев не отпустил бы нас раньше срока. Я медленно побрел по плохо освещенным улицам, вглядываясь в лица прохожих, пожалуй, несколько невежливо. Они кутались в шарфы, ежились от пронизывающего ветра, налетевшего со стороны Финского залива, и ловко огибали лужи. У некоторых в вечерних сумерках горели глаза разноцветными огоньками, и их лишь это отличало от обычных людей. Я остановился на небольшом мостике, нагнулся к воде, всматриваясь в свое бледное отражение. Оно было едва-едва различимо в чернильной вязкой воде. Грозно зашумело одинокое дерево с бедными остатками листвы… Посчитав, что я далеко от напарников, а прохожие более заняты собой, чем блуждающим инквизитором, я достал из кармана дешевые наушники и надел их. Невидимый Влад, остававшийся подле меня, многозначительно хмыкнул и воплотился рядом, подстраиваясь под мой мерный шаг. Разговоры с ним стали частью моей жизни, и я не жаловался, хоть Влад подчас и высказывал отвратительные вещи. — Удивительное место! — делился он, вертясь рядом. — Прага всегда представлялась мне городом готических замков, но Петербург… Город-кладбище, не иначе! Закованный в гранит, тяжелый, мертвенно-серый, с этой старой обваливающейся лепниной, со статуями ангелов на крышах. Отчего их не сбили, интересно? — в его увлеченном голосе прорезались хищничьи нотки. — Культурное достояние, Войцек, — проворчал я чопорно. — Так тебе нравится здесь? К Петербургу я чувствовал какую-то странную любовь, смешивающуюся с восхищением. Я не был магом, не улавливал богатство и дикость изнанки, но ощущал себя причастным к какой-то великой истории, когда блуждал по улицам, изредка касаясь то стены с облезающей краской, то ажурных кованых ворот, то статуи гордого льва, охраняющих мосток… — Он уставший, помертвевший, — проговорил Влад. — Хотя я чувствую в нем огромную силу. Медленно бьющееся гигантское сердце. Может быть, мы немного похожи… Мне бы хотелось почувствовать это, — вдруг разоткровенничался он. — Мертвый не знает ни запаха ветра, ни его промозглого холода, ни плеска воды под ногами. Мы шли; Влад задрал голову к небу, глядел на выкатывающуюся из-за темных туч луну и усмехался. — Ты читал Маяковского? — спросил он. — Не слишком-то много… — протянул я, стыдясь, что знаю всего пару самых известных стихотворений: в образовании инквизиторов мало времени уделяли художественной литературе. Я не касался Серебряного века русской поэзии, так полюбившегося Владу, однако мог бы наизусть зачитывать ему выдержки из «Молота ведьм», и мне стало противно от этой мысли. И Влад стал читать — нервно, но четко, чеканя, как марш, что у меня замирало сердце. — Я думал — ты всесильный божище, а ты недоучка, крохотный божик. Видишь, я нагибаюсь, из-за голенища достаю сапожный ножик! — веселясь, лихо выкрикивал он в глухой тишине спящего тревожного города, и слышал его лишь я. И у меня ныло от этого в душе. — Крыластые прохвосты! Жмитесь в раю! Ерошьте перышки в испуганной тряске! Я тебя, пропахшего ладаном, раскрою́ отсюда до Аляски! — провозглашал Влад с гордостью и тут же, поблескивая будто бы пьяными глазами, жадно спрашивал: — Ну, как тебе, инквизиторство? А мне было и страшно, и хорошо; что-то особо смелое, кощунственное звучало в его словах, в рычащем голосе того, для кого не было ничего святого во всем свете. Влад радовался, счастливый своей свободой и безнаказанностью, упивался. И его надрыв, его отчаяние — все это болезненно вплеталось в изнанку Петербурга, увлекало и меня тоже, словно какая-то лихорадка. И я, вторя ему, шепотом повторял: «Смотрите — звезды опять обезглавили и небо окровавили бойней!». И вспоминал пылающий Исход, купол неба, окрашенный в рыжие оттенки всепожирающего огня, и мне казалось, что я видел громаду горящего Рая изнутри. Величайшую победу и самый ужасный проигрыш. И безучастное небо ему, конечно, не отвечало. И Влада это приводило в еще большую ярость, и слова звучали громче, но скоро они иссякли. Он не запыхался, широко скалился и казался довольным ночью. Тишина была непривычна — после такого вопля. — Могу я спросить? — рискнул я. — Не про Бога, как я понимаю? Я неловко улыбнулся, как бы показывая, что не хочу участвовать в его безумии — из страха, из ощущения жуткой неправильности. Это противоречило всему, во что я верил: не в Бога, я утратил Господа еще давно, но помогать в предумышленном убийстве — увольте… — Нет, но близко… Про ихор, — признался я. — Насколько я знаю, один Ад располагает ангельской кровью? И нельзя получить ее, не связавшись с демонскими контрабандистами. Выходит, у крестоносцев какое-то соглашение с Преисподней, но это полный бред: они ведь ненавидят всех нелюдей! — воскликнул я, окончательно потерявшись. — Ихор — мощное оружие, — пояснил Влад. — В человеческой или демонской крови много энергии, но в ангельской — в разы больше. Помнишь квартиру с жертвенником? Им хватило бы прирезать одну ощипанную ангелицу, а не десяток девчонок. Так что ихор хранят Высшие, которым Люцифер доверяет, и Гвардия. Это мы добывали его. Что-то подсказывало мне: я не хочу об этом знать, это ужаснет меня еще больше, но я твердо спросил: — Добывали? — После Исхода Гвардия вырезала ангелов. Всех, инквизиторство, не кривись. И я там был. И я резал. Мы понимали, что нельзя оставить никого. Совсем никого. Иначе они соберут силы, восстанут, начнут мстить и это затянется снова. Это была война за свободу; нам оставалось вешать их на фонарях, пока не закончатся… не фонари, конечно. — И ты никогда не сомневался? Не чувствовал, что это неправильно? — растерянно спросил я, глядя на него в неровном свете фонаря. Улица была пуста, я видел одного Влада, покачавшего головой. — Пожалуй… Однажды мы явились в какую-то маленькую грязную славянскую страну на Балканах. К ним упал ебаный сияющий ангел; некоторые бежали из обрушающегося Рая. Она была ранена, просила о помощи… Ее продали в ближайший бордель. Как дешевую шлюху. Когда мы нашли ее спустя год с небольшим, это… было уже не живое существо. Забитое, тусклое. В застывших потеках золотой липкой крови, с лохматыми волосами. Вся в ранах, синяках, с ней не церемонились. Блядь… Ее крылья посерели, все были с проплешинами, с язвами и струпьями — их сковали чем-то ржавым. Она смотрела пусто. Так темно… Затраханная сломанная девка, никак не гордое дитя Небес. Она не поняла даже, что происходит. Просто не сопротивлялась, как и всегда. И мне на мгновение показалось, что мы творим милосердие. Очевидно, об этом же размышляли остальные, и им это не нравилось. — Вы убили ее? — Отсекли голову. Я кивнул, поскольку не придумал, что можно ответить. Ад был жесток, это я знал, но я понимал, почему они это сделали. Я помнил, что демоны и ангелы не могли бы жить в мире никогда, и кто-то должен был победить. Однако в нашем мире Последнюю Войну выиграл не Свет, как предсказывали веками… — Можешь считать меня преступником, если тебе так хочется, — сказал Влад. — Но ангелы веками вели крестовый поход против демонов. Их дети гибли в той войне. Мы имели право поступить так же жестоко. — Но ты не демон, — поспорил я. — Нет, но Гвардия — демоны. Они стали мне… семьей, — пробормотал Влад, словно впервые признался в этом кому-то. — Их война — моя война. Если бы у меня была семья, разве я не сделал бы ради нее что угодно? Мне было горько от этого разговора, от этих раздумий. От того, что стало с Владом. Я прикурил, снова обошел район, но ни на кого подозрительного не наткнулся. У меня в кармане лежал амулет, сканирующий ауры: я касался его, когда пересекался с кем-то, но камушек оставался холодным. Если б у кого-то из встреченных прохожих в кармане был боевой амулет или оружие, он бы вспыхнул и обжег мне руку. Мы с Владом больше не разговаривали, и он снова растворился. Мне стало одиноко, я подумал о напарниках. Анна, отправившаяся раньше нас с Димкой, патрулировала прямо, по центру отведенного нашей тройке квадрата. Разделяясь, мы могли обойти гораздо больше, но и увеличивался шанс закончить жизнь в переулке от удара чем-нибудь тяжелым по затылку. Возможно, это меня больше волновало бы, если б не близость Влада. Я шел по вызубренному маршруту. Каждый день одно и то же — немного больше, и я начал бы сходить с ума. В чем смысл? Из раза в раз проверять, все ли спокойно? Но мы ведь знали, что нихрена подобного: нам объявили не войну, так бой. Но вместо подготовки к нему или поиска ответов мы продолжали патрулировать центральные улицы Петербурга и отлавливать мелких преступников. «Существует шанс, что какой-нибудь фанатик устроит теракт, есть такие сообщения, — заученно отвечал Огнев, недовольно сверкая глазами. Но его досаду вызывали отнюдь не мои назойливые вопросы, а глупость нашего положения. И кардинал продолжал, справившись с собой: — Идите с включенными амулетами, проверяйте лей-линии. Малейшее отклонение — зовите подмогу. Лучше пусть зря съездят, чем получится новый круг». Так шли дни. Протекла неделя, даже чуть больше. Боевые тройки неспешно прогуливались по Петербургу, видимо, наслаждаясь местной архитектурой. Я вот понемногу рассматривал фасады, проходя мимо домов, и, пожалуй, к концу месяца мог бы безошибочно сказать, сколько улица в длине, если мерить шагами. Или, скажем, сколько сигарет можно выкурить, проходя по Фонтанке. По сравнению с этим погоня за демонами казалась исключительным событием, которое заставляло меня верить, что мы не бесполезны. В центре, куда определили нас, почти не орудовали грабители или медвежатники: их ловили в глухих спальных районах. Единственным плюсом неделю стоявшей промозглой погоды было отсутствие лишнего народа на улицах ночью. Обычно во втором часу жизнь в городе начиналась, как рассказывал Диман, но в такую слякоть никаким туристам ночной Петербург не сдался — тем более, Инквизиция убедила их в опасности прогулок. С наступлением темноты город вымирал. Было темно, лужи отвратительно хлюпали под ногами (ближе к середине обхода я уставал обходить их), и звуки заставляли вспомнить знаменитые болота, а ледяной ветер безумно кидался прямо на меня. Дежурства в такое время — настоящее испытание. Но мне, как ни странно, нравилось — как я и признавался иногда Владу. Нравилось бродить по опустевшим улицам, чувствуя тяжесть нависших над городом туч. Нравилось идти неспешно среди горящих невесть для кого витрин. Свет их дробился в лужах на миллионы мелких и разноцветных частей. Живой, текучий свет под туманной серостью неба. Часы моих ночных прогулок давали мне шанс полюбоваться городом, который я не замечал за повседневной суетой. В Будапеште я почти не видел красоты парков и соборов, но Петербург захватил меня, приковал к себе. Петербург — город романтиков, с таким мнением я встречался. Едва прибыв, я думал, что это обычная присказка, образ, приманивающий туристов. Мне стоило провести несколько ночей в бесцельных блужданиях, кутаясь в насквозь промерзшую кожаную куртку, чтобы понять. Ночью город преображался. Или, может, он был таким и днем, но мы не замечали этого за заботами. Туманная осень вступала в свои владения в сумерках, пахнущая прелой листвой и ржавчиной. Я проходил мимо Александровского сада и сквозь решетку глазел на тени в подножиях его деревьев. Город будто плыл в полутьме, тонул в ней. Город задыхался — от жажды света и одновременно от ненависти к нему. Он видел многое и смотрел прямо в душу. Тени в ночи, вырисовывающиеся на фоне неба шпили, делающие город похожим на единый собор… Я не видел смысла в дежурствах, но смог углядеть что-то важное в огнях пустых улиц и в тусклом свете, продирающимся сквозь удушье туч. В эту ночь ноги сами вывели меня на набережную. Я подозревал, что свернул куда-то не туда… но совсем не думал над своим просчетом. Я прислонился спиной к парапету. Внизу зловеще шумел ветер над Невой, я мельком глянул в черные воды и едва не пропал: гипнотизирующие и манящие скользили волны. Последний раз я стоял над Невой днем, среди спешащей толпы. Воспоминание было недавним, но показалось, пробежала вечность. Не знаю, поменялся ли я, но город точно незаметно стал другим, более враждебным и настороженным, будто затаившийся зверь, собирающийся то ли напасть, то ли защищаться. Вокруг не было никого, проехала пара машин, и Петербург снова затих. Что-то зловещее и торжественное было в тишине, в которой ясно слышался шорох волн. Снова мелькнули фары автомобиля… Я вдруг улыбнулся — в прошлый раз я стоял здесь с Владом, тот много болтал и театрально делал вид, что хочет спрыгнуть вниз. Присмотревшись к воде, я задумался, каково в ней тонуть. Мысли были внезапные и весьма мрачные, и я быстро попытался переключиться. Я не знал, куда делся Влад, но он молчал. Может, обиделся, что я не поддержал его рассказы об охоте на ангелов. Я решил не дергать его зря: опасности никакой не было. Однако подозрительно всмотрелся в движущуюся темноту… — Как ты меня заметил? — разочарованно прошелестело справа. Я от неожиданности готов был выхватить пистолет, но различил Анну. Гораздо проще найти в ночи черную кошку, чем вампира, но мне случайно удалось. Увидев, что ее обнаружили, она встала так, чтобы слабый свет ближайшего фонаря падал на ее лицо. — Давно ты здесь? — чуть смущенно спросил я. Я не заметил, как забрел на ее территорию; но я успокоил себя тем, что на моей части было пусто и глухо. Наверное, Анна вышла на набережную раньше, а потом заметила меня. Она скрылась в темноте, чтобы посмотреть, что я буду делать дальше. Любопытство или инстинкт хищника? Я не знал и не хотел думать. — Что-то случилось? — спросил я, не дождавшись ответа. Анна выглядела задумчивой и мрачной. Или мне показалось? Ночь — время изменений и загадок, и я не мог говорить наверняка. Но скорее чувствовал, как ее что-то тревожит. — Это немного личное, — наконец ответила она. — Если так, то не стоит рассказывать, — тактично согласился я. Анна молчала, думая о своем. Отсутствующий взгляд слепо скользил по огням на другой стороне. Чувствуя себя лишним, я сел на ступеньки, спускающиеся на гранитный берег, и снова закурил. Рановато бросать собирался; я жадно вдохнул горький дым. Продержался всего полдня. — Почему ты боишься собак? — вдруг спросила Анна, присаживаясь рядом. — Кто тебе сказал? — чуть не подпрыгнул я. Анна слегка отодвинулась, смущенная тревогой, прозвучавшей в моем голосе. Я виновато посмотрел на нее, но она отвернулась, закрыв лицо прямыми смоляно-черными прядями. Глаз ее, чуть светящихся алым даже сквозь линзы, я не увидел. — Я успела заметить, прежде чем лишилась сознания, — тихо сказала Анна. — Видела кое-что, запомнила плохо. Но собаку я точно ни с чем не спутала. Она надвигалась на тебя, и ты был обездвижен так же, как и я — перед своим страхом. Сигарета прогорела до фильтра, я замахнулся и кинул ее в реку. Достал зажигалку, повертел ее в руках, но не нашел желания закурить еще. Так и остался сидеть, щелкая колесиком и наблюдая за появляющимися лепестками огня. Пламя отражалось в глазах Анны, делая их какими-то ненастоящими, будто искусно выточенными из темного камня. — Та тварь ушла, — сказала она спустя минуту. — Что ты с ней сделал? Я видела, что выстрелы не помогли. — Смог сосредоточиться, избавиться от страха, и она отстала, ей нечем стало питаться… — Желания рассказывать правду я не испытывал. — А тебе не кажется, что это тоже немного личное? Анна замялась. — Прости. Ты обиделся, что я не ответила? Я виновата, да… Мы ведь напарники, — заметила она. — Должны понимать друг друга, чтобы лучше работать. Не думай, что я пытаюсь оправдываться или что-то такое… Мне действительно понадобился совет… Может, я тоже смогу не бояться? Сейчас она мало чем напоминала грозного ночного вампира, когда рассыпалась в извинениях. Я незаметно улыбнулся. — Я все время хотела понять, что ты за человек, — призналась Анна. — О, Денница, это как-то не так звучит! Я могу работать с теми, кого понимаю, но ты сложный, Янош. Дима — он… обычный такой, с ним все ясно. Он никогда не скрытничает, все мысли на поверхности. А ты сразу какой-то загадочной фигурой был, а потом все завертелось… Рядом с тобой происходят удивительные вещи. Еще и существо то, которое нас всех наизнанку вывернуло. — Да уж, знакомство получилось ближе некуда! — весьма искренне рассмеялся я. — «Меня зовут Анна, я вампир, и я боюсь укусов других вампиров». Мельком я подумал, что теперь она уж имеет полное право оскорбиться, но Анна рассмеялась в ответ. Поразительно, как ночь меняет людей. Даже вампиров — детей темноты. Откровения сыпались легче. — И все же, почему собаки? — Почему укус? — парировал я. Анна сама начала разговор, ей первой и рассказывать о страхах. Но она долго подбирала слова, не готовая начать свою историю. Я чувствовал примерно то же, хотя и немного спокойней было от осознания, что Влад все знает. Ни с кем я не делился своей историей, поэтому было так трудно. Но я понимал: жить без нее станет проще, легче. Нет необходимости скрываться, когда никакой тайны не существует. Однако я не был готов рассказать обо всем. Зато коллекционировал чужие секреты; они сыпались на меня. Сначала узнал об Огневе и его бедовой дочке. И личное дело Влада прочел, пусть и по-прежнему слабо догадывался, за что тот решил убить Бога. Теперь к этой коллекции тайн могла добавиться история Анны. Казалось, у каждого в этом городе есть свое страшное прошлое. — Не могу, — сдавленно сказала Анна. — Но… никто из моих знакомых вампиров не хотел вечной жизни! Понимаешь, как это ужасно? Наблюдать, как проходят эпохи, как люди стремительно сгорают. Для меня годы текут иначе. И мне страшно. Страшно от того, что со мной сделали. Я хотела обычной мирной жизни… На миг показалось, она готова разрыдаться, но вместо этого Анна зябко поежилась, хотя все знали, что вампиры не мерзнут. — Я и сам не могу рассказать, — сознался я. — Мне жаль, что с тобой такое случилось. Правда. Никто не заслуживает превращения без согласия. В темноте было плохо видно, но Анна согласно кивнула. — Спасибо, Янош. Ты добрый человек, хотя и скрытный; я могу это понять, мне кажется, у тебя за плечами нечто более ужасное, чем один подлый укус. Мои страдания были скорее духовными, но ты… Если тебе захочется кому-то рассказать, я всегда готова выслушать, — поклялась Анна. — Мне кажется, мы немного похожи. Я тоже отдалялась от людей, потому что знала, что застану их старение и смерть… Но здесь я начинаю забывать об этом. Мне кажется, я наконец нашла свое место, я делаю мир лучше, отплачивая за то, что он отдает мне кровь. Мы молча наблюдали за неспешным движением волн. Оба не в силах шевельнуться, завороженные тишиной и видом текучей воды, мы потеряли счет времени и так и просидели бы до рассвета. Но внезапно за спиной раздался голос ведьмака: — Я их ищу везде, а они тут сидят вместе! — деланно возмущался Диман. — А работать что, я один должен? Ну, люди… и нелюди! Полная безответственность! Его голос стряхнул оцепенение. Я встал, вежливо помог подняться Анне. — Что случилось? — требовательно спросила она, вернувшаяся в привычное состояние. — Да вы на часы смотрели? — закатил глаза Диман. — Нас сейчас сменят, вот и все. Дежурство окончено. За нами Васильков со своими ребятами заедет, — продолжил он. — Хорошо, что я вас по аурам нашел — сказал ему, чтобы сюда подъехал. А вот, кстати, и он! Ликование я мог понять: всем хотелось отдохнуть. Димка еще успевал посидеть с невестой, а мой шанс беспробудно проспать до утра приближался вместе с Васильковым. Я уже видел свет фар, страшно слепивших. Мы не сомневались, что это его машина. Лейтенант взял служебную, решил не тратить свой бензин, понял я. Дима бросился к подъезжающему автомобилю, собираясь что-то выяснить, когда… Мир перевернулся. Грохот я слышал как бы издали, он звучал грозной канонадой. Яркая вспышка заставила крепко зажмуриться; я не заметил, когда подломились колени, но очнулся лежа на асфальте. Меня будто вдавило в землю неведомой силой. В ушах звенело, яркие пятна плясали перед глазами. Последним, что осталось в памяти, был дикий крик Анны. Меня громко звали по имени. — Ян! — продолжал орать кто-то во тьме. Я поморщился — точно Влад, больше никто так меня не называл. — Что?.. — слабо пробормотал я. Язык заплетался. — Вставай! — рявкнул Влад. Я открыл глаза, подождал, пока зрение начнет показывать целую картинку… Картинку, на которой изображена полыхающая груда изодранного железа и пластика — всего, что осталось от машины после взрыва. Влад всегда появлялся, когда был нужен. Всегда, когда что-то происходило. Когда кто-то умирал. — Что происходит? — невнятно спросил я. — Если бы я знал… Влад смотрел куда-то мимо огня странного, красно-желтого цвета. Но не он и не обломки металла приковали его внимание. Он развел руки, начал выводить какое-то сложное заклинание (ловкие движения его пальцев зачаровали меня); огонь словно бы стал ниже, смирнее, но по-прежнему откусывал куски плавящегося металла. Магическое пламя — то самое, которым уничтожили Рай. Я содрогнулся. В машине были инквизиторы. Но выжить в такой аварии не смог бы никто… Я поглядел на Влада, молясь, чтобы он обнадежил меня, но тот лишь покачал головой. И отпустил заклинание, распавшееся искрами. От мысли о том, что случилось с верным, преданным лейтенантом Васильковым, мне сильно поплохело. В свете пламени я различил искореженное тело на асфальте. Водитель — его вытащили из пылающего кошмара; дверь валялась в стороне кривым погнутым листом. Дима пытался сделать что-то, наклоняясь над телом, а Анна, зажав рот ладонью, покачивалась рядом. Было предельно ясно, что лейтенант мертв.