50 оттенков серости

Вдох-выдох, и Слава опять играет в edge play. Пропадает и тонет, заплыв за буйки реальности.       Темно-синяя бельевая веревка контрастирует с бледной кожей, стягивает шею, волна эйфории накрывает с головой. Перед глазами все плывет, пока Слава жестко скользит плотно сжатыми пальцами по своему члену. Тихий стон вырывается изо рта, когда он кончает, одновременно прекращая затягивать веревку на своей шее, сперма выплескивается толчками, пачкая край белой майки, едва не забрызгивая лысого вождя, изображенного на ней. Другой лысый, но живой и не вождь, смотрит на него с экрана мобильника — новая фотография Оксимирона, одна из последних, с концерта в Хабаровске.       Слава откидывает голову, прислоняясь затылком к стене, грудь тяжело вздымается, воздух заполняет легкие, принося облегчение, и Карелин смеется. Однажды он пополнит статистику умерших от аутоасфиксиофилии, конечно же, если что-то или кто-то не доберется до него раньше. Он вытирает испачканную в сперме руку о майку — похуй, все равно стирать — и стягивает с шеи петлю.       Слава не выходит на улицу два дня, не отвечает на звонки, десять пропущенных из которых принадлежат Чейни. Он может позволить себе эту небольшую изоляцию, потому что имеет стратегический запас алкоголя и травы, и полную голову дурных мыслей. Не то, чтобы Слава был фанатом самокопания, как Мирон, скорее наоборот, на большую часть вещей он смотрел сквозь очки здравого похуизма, но, как истинный поэт, имел душу, напоминающую колодец — один хуй знает, что там водится в этой темной воде. Вот и Славины подводные монстры периодически показывались на поверхности, иногда утягивали на дно, но он умел плавать и надолго задерживать дыхание, поэтому раньше как-то все обходилось. Один раз он чуть не пошел ко дну, но Ден его спас, по счастливой случайности оказавшись рядом, сейчас же Славе совсем не хотелось втягивать его во все это.       Карелин решил остаться один на один со своим нездоровым садомазохистским хобби, со своими навязчивыми больными мыслями о Федорове и со своим пристрастием к алкоголю. Саша уехала навестить родителей, что даже на руку, может быть, стоило бы и ее оградить от этого серого болотного мира, в котором нет места нормальным вещам, ну, по крайней мере, тем, которые считаются нормальными. В их с Сашей постели уже давно не только они двое, с ними, как минимум еще воображаемый Мирон и менее воображаемый, но от того не менее недосягаемый, Денис, а еще нездоровые Славины фантазии. Он почему-то не решался рассказывать об увлечении играми с асфиксией своей девушке, потому что… Ну, Слава не хотел, чтобы она знала о таком, это ни к чему. Мирону бы рассказал. «Расскажи».       Слава мысленно отмахивается от голоса внутри головы, который часто дает дельные советы, но не в этот раз. Он встает на ноги, держась за стену, и бредет на кухню за чем-то покрепче пива. «Ты же хочешь, чтобы он был с тобой».       Слава не будет рассказывать Мирону об этом, даже если тот вставит дуло пистолета или член ему в рот (последнее, может, было бы неплохо), просто потому, что Федоров из другого мира. Да, Слава имеет все шансы выебать его на «Слове», если конечно жид не сольется-таки, выдумав годный предлог. Но выебать Федорова в прямом смысле — за гранью любой фантастики. Даже в мире, где Федоров пассивный гей, даже в мире, где он путешествует по волшебной стране в компании мескалина, мухоморов и зеленых фей, воображая себя бабой, даже в мире, где вымерли все телки, где Окси заснул, сожрав отравленное яблоко, где он ебется за прайс и Карелин клиент — скорей всего, даже в этом мире Федоров его пошлет на хуй. Да потому что это Оксимирон. Можно назвать его задроченным гиком, можно записать на него четкий дисс, опустить на баттле, но он все равно, сука, на целый лестничный пролет выше.       А Слава в пролете. Он думает, что, наверное, в жизни Федорова был всего один человек его пола, которого он подпустил достаточно близко, чтобы это немного отдавало голубизной — это лошок Шокк. А так, Федоров по части телок, лесботских или длинноволосых — это без разницы, главное, что он ведет себя, как альфа и ему это в кайф, а до всяких парней, балующихся асфиксией, пусть они даже и круты, ему дела нет. Слава больше чем в этом уверен. Он зачем-то наливает водку в рюмку, рука подрагивает, расплескивая немного прозрачной жидкости по столешнице. «Ты не можешь знать, что на уме у жида. И не забывай, он слушал твои треки, слушал твои диссы, слушал твои слова, адресованные Эрнесто и вызвал тебя на баттл. А еще вспомни тот случай».       Тот случай Слава помнил и так, хотя старательно не придавал ему значения, потому что был реалистом. Это произошло больше года назад, после «Версуса». Слава тогда пережрал алкоголя, перекурил дури, что дало выворачивающий наизнанку результат. Он уединился в маленьком туалете бара, не закрыв дверь на защелку, и, склонившись над толчком, увлеченно выблевывал свой обед вперемешку с выпитым за последние два часа. Дверь приоткрылась и в туалет заглянула короткостриженная голова, принадлежащая еврею, хорошо знакомому Славе. Еврей, напротив, не знал, что это за долговязый парень, только был в курсе, что он тусуется со «СловомСПБ». Сначала Мирон извинился и хотел было уйти, но видя, как Славу выворачивает, вошел в туалет и закрыл за собой дверь, ведомый непонятным порывом. — Эй, чувак, может тебе водички? — Мирон протягивал ему пластиковую бутылку с минералкой.       Слава, уже распрямившись, вытирал губы тыльной стороной ладони и благодарно выхватил из пальцев Мирона бутылку, тут же выпивая ее почти залпом. Впервые Карелин стоял так близко к Оксимирону, и впервые был в такой нелепой ситуации. Слава, несмотря на свое крайне неудовлетворительное состояние, ощущал исходящую от Мирона энергетику, его голубые пронзительные магнетические (не без помощи веществ) глаза изучали Карелина с некоторым интересом. Славе почувствовал себя животным в зоопарке, но улыбнулся Мирону краем рта, изображая легкую степень пренебрежения. — Спасибо, братан.       Карелин метко зашвырнул пустую бутылку в мусорку и проследовал мимо Мирона к выходу, задев того плечом, почти демонстративно, но уже не увидел, как Федоров смотрит ему в спину, удивленно приподняв одну бровь. Этот случай ничего не значил, конечно, но весь остаток вечера Карелин ловил на себе странные взгляды Федорова, и ловил себя на том, что сам постоянно выискивал его среди собравшихся. Именно тогда, опрокидывая в себя очередной шот и фокусируя взгляд на бритом затылке вещающего что-то около барной стойки Федорова, Слава понял, что испытывает к этому человеку совсем не только смесь признания и жажды захейтить, но и еще что-то. «Он смотрел на тебя, прямо в глаза».       А куда он должен был смотреть, на член что ли? «Он смотрел в баре тоже, пока ты не отвел взгляд. Это странно».       Слава не знал, является ли странным то, что на тебя смотрит Оксимирон. Слава вообще ничего больше знать не хотел, поэтому опрокинул в себя стопарик водки. Телефон, оставленный на полу в комнате, начал звонить. Слава пошел обратно, задевая плечом все косяки, а потом плюхнулся на колени, хватая трубку. — Наконец-то, долбоеб!       Такое приветствие услышал Слава, когда поднес мобильный к уху. Голос злого Чейни не сильно отличался от голоса уравновешенного Чейни, но Карелин за несколько лет дружбы успел научиться улавливать разницу. Сейчас Ден был явно злой, ну конечно, десять пропущенных. Может, он уже вообще решил, что Слава откинулся от передоза или еще что-нибудь. — Ты почему трубки не берешь? — Ден, видимо, уже успокаивался, удовлетворенный хотя бы тем, что Слава ответил на звонок. — Я приеду к тебе часам к девяти? Ты никуда не собираешься?       Слава зарывается пальцами в волосы и тянет их, причиняя себе дискомфорт. Он хочет спросить «зачем?» и почувствовать себя на том месте, на котором обычно находится Ден, отшивая Славу в очередной раз, но вместо этого просто нажимает на «отбой». Один хуй знает, зачем вообще брал трубку, если знал, что Ден будет докапываться.       Телефон звонит снова, но Слава уже не обращает на это внимание. Он натягивает относительно чистую майку, отправляя скомканный «ленина пакет» за диван, надевает кеды, сдергивает с вешалки куртку, прихватывает недопитую бутылку «Столичной», сует в карман «Кент», и выходит из квартиры летящей походкой — если Ден решит наведаться все-таки, то лучше на время уйти из дома, потому что ни сил, ни желания, ни связных слов у Славы нет.