50 оттенков серости

      Иногда может казаться, что все рушится. Ключевое слово здесь — «казаться», потому что, когда все действительно идет по пизде, ты сразу это понимаешь. Сейчас Слава понимал, что тогда, в середине декабря, все было еще относительно нормально. Тогда можно было попытаться все исправить. Там было время, когда можно было изменить ход событий, сейчас — уже нет. Необратимый процесс, а прогресс или регресс — это еще предстояло выяснить.       От Дена не так просто что-то скрыть, особенно, если живешь с ним в одной квартире, но, как ни странно, он еще ничего не подозревает, и Слава был почти горд собой, своим актерским талантом. Он себя не оправдывал, но и не видел в происходящем своей вины. А что было делать? Эта зима была будто против него с самого начала. Слова замерзли в мозгу, не желали выходить на поверхность, на бумагу. Алкоголь не приносил облегчающего эффекта. Наоборот, заставлял проваливаться в мутный полутранс, в котором не то, что рифмы нужные не подбирались, а даже думалось с трудом. Больше того, думать совершенно не хотелось, и Славе казалось, что он все глубже уходит под лед, с каждым днем было все труднее заставлять себя не пить больше той нормы, за которой наступает провал.       Денис вернулся из Челябинска. Денис был веселый, довольный жизнью и полный планами на завтрашний день и, вообще, на ближайшее будущее, и это не злило, но казалось неправильным. Слава все больше понимал, что ему не место рядом с Деном. Дену не место рядом с ним, и хоть Слава просто вычеркнул ту ночь с Мироном из сознания, не вспоминал об этом, это все равно сидело где-то внутри, отдавая тупой виной. Но главная причина была в том, что у Славы действительно закончились идеи и слова для их воплощения, центр фантазии был перекрыт, как городской родник зимой. Но Слава знал, что нужно сделать, чтобы все получилось.       Вторая половина декабря. Еще даже не вечер, а за окнами чернота, и на крышу не подняться, чтобы посидеть там, как раньше. Денис еще не вернулся, в последнее время он стабильно приходит гораздо позже Славы — слишком много дел. Коха тоже куда-то подевалась, наверное, спит, свернувшись шерстяным клубком в комнате. Слава пытается что-то писать в тетради, но получается плохо. Он делает пару глотков пива, хмурится, зачеркивает лишнее слово, прикусывает кончик ручки, понимая, что снова не может ничего выдать. А ведь раньше он просто садился и писал поточно, по приколу, по кайфу, без лишнего напряжения, а в итоге почти всегда выходило что-то дельное, что потом можно было положить на бит и выложить в сеть. А сейчас он мучился с идиотской рифмой битых три часа, и в итоге только раздраженно перечеркнул весь лист, а потом выдрал его и швырнул на стол к другим таким же скомканным черновикам. Все идет не так, все плохо, чернота за окном, кажется, заползает в голову, лишая последней возможности думать. Хочется спать, но Слава упрямо пьет пиво, от которого сознание тяжелеет еще больше. Резкий телефонный звонок буквально заставляет нервно дернуться, и Слава тут же хватает трубку, сжимая ее едва не до скрипа. — Слав, я задержусь сегодня, тут возникли вопросы неотложные. Потом расскажу. Может быть, утром приеду.       Голос Чейни звучит вымотано, но, вместе с тем, довольно. Конечно, ведь Денис знает, что и для чего делает, занимается тем, чем ему хочется заниматься, и получается у него неплохо, и еще одна бессонная ночь — это совсем не препятствие для него. Слава только желает ему не перетруждаться там, и говорит, что ждет. Он говорит это тем своим обычным беспалевным тоном, который в последствии никак не поменяется, почему Ден и будет думать, что все нормально, все как обычно.       Но, когда Слава отключает звонок, то едва сдерживается, чтобы не разъебать телефон об стенку. Он аккуратно кладет его на столешницу, опять отпивает пиво, облизывает губы и смотрит мутным взглядом на исписанный листок, лежащий перед ним. Три часа и ничего толкового. Строчки сходятся и разъезжаются, глаза болят. в серой дымке тумана, под серым дождем, весь в сером на фоне серости асфальта, обрисованный мелом, я буду лежать, не достигнув возраста зрелости, в отличие от героя книги Сартра, но я уже успел понять истину, я не "в", а "вне", так легла моя карта, отказался быть мастером в игре бисерной, ты все пытаешься не проебаться в нарды. я не шел к успеху и ебал вашу Касталию, себя своим порокам скармливая и останавливая, лишь бы не быть таким, как ты, улавливаешь?       Слава морщится так, будто у него болит зуб. Он аккуратно выдирает из тетради и этот листок, складывает пополам, скручивает его в трубочку. На кухонную клеенку с раздражающим узором из синих квадратов ложатся две дорожки порошка. Слава знает, что нельзя продолжать возвращаться к прошлому, ведь несколько лет назад он с таким трудом слез с этого совсем не хайпового поезда, но теперь, наверное, это единственно, что может ему помочь вернуть прежнюю форму. Он снюхивает амфетаминовые полоски удачи, неминуемо ведущие к творческому прогрессу. Время не заставляет себя ждать, эйфорическое чувство и прилив энергии буквально заполняют изнутри. Слава чувствует легкое покалывание в пальцах, мутная усталость исчезает, будто ее и не было, все становится так правильно, так заточено под то, чтобы написать, наконец, что-то нормальное. И он пишет. Чернила расползаются словами по тетрадным клеткам, и Славе кажется, что он снова бог, что он какой-то кухонный Джек Керуак от рэпа. И это сравнение не воспринимается странно. Рифмы подбираются внезапно быстро и будто даже в тему. я всегда был в подземелье, за пределами дверей и стен вашей петушатни недоделанной, но сейчас плюю на все твои водоразделы, я открываю дверь с ноги, держу тебя под прицелом, хватаю за горло, отделяю голову от тела, потрошу и жарю тебя, как петуха или мертвую деву - выбери сам. и вот ты уже не у дел. ты теперь просто деталь, бесполезная часть от целого, но, видит Бафомет, я этого снаффа не хотел.       Когда Ден звонит снова, Слава, не глядя на экран, отключает телефон. У него слегка подрагивают руки от желания записать все, что приходит в голову, потому что именно сейчас такой момент, когда эти строчки можно удачно зарифмовать. Потому что под спидами это проще, чем без них. ты поднялся в башню из слоновой кости, снова двигаешь шашки и бросаешь кости, но я хочу рукопашный, жду тебя в гости, у меня для тебя плохие новости: совершенно нет жалости или совести. легко втопчу в "grime" твои кости.       Слава не перечитывает то, что пишет. Просто попутно зачеркивает, тут же находит новое слово и вставляет его. Он пишет всю ночь и даже часть утра. Когда серый рассвет неприятно рассеивает темноту за окном, перед Славой на столе среди скомканных бумаг, окурков и пустых пивных банок лежат исписанные листки, и он примерно понимает, что это еще далеко не все. Но главное, что процесс сдвинулся с мертвой точки, и, когда придет время баттла, у него будет годный текст, чтобы разъебать Мирона. Если не этот, то другой, существуют тысячи невысказанных панчлайнов. Ну и что, что амфетамин? На войне все средства хороши.       Но Ден не должен был знать. Слава и сам не знал, как далеко это все может зайти. Как любой наркоман, он был уверен, что процесс будет ему подконтролен, что он слезет со спидов так же легко, как когда-то с более тяжелых наркотиков. Сам.       Но после новогодней ночи, когда они с Деном, пьяные, уже под утро заваливаются домой, Слава первым делом закрывается в ванной. Потому что ему срочно нужно добавить «скорости», ему это нужно регулярно уже как с полторы недели. Именно «скорость» позволяет Славе делать то, что он делает, и делать это хорошо. Например, ебать Дена. Они трахаются весь остаток ночи и часть утра, пока, наконец, Ден не рубится, по-прежнему ни о чем не догадываясь, и Слава тоже отключается с легкой улыбочкой на губах, прижимаясь к чужой горячей спине. Если бы Ден узнал, он бы его убил. Но Славе это нужно, очень нужно, с амфетамином он чувствует себя прежним Гнойным.       А потом все идет не так. Наступает тот самый момент, точка, на которой реальность меняет ответвление. Январь слишком холодный, и Слава тоже будто остывает на тех промежутках, которые проводит без «скорости». И Ден все еще не понимает странных Славиных приступов депрессии, утомленности, раздражения. Или у него просто нет времени и желания, чтобы это заметить. — Я просто с Юлей был, — говорит Ден и уголки его губ приподнимаются вверх. — Она тебе привет передавала. Интересовалась здоровьем твоим, спрашивала не надо ли помочь чем. Но я сказал, что лечение проходит хорошо, — он снова улыбается, а Слава, наоборот хмурится. — Вы, наверное, мое здоровье всю ночь обсуждали? — интересуется он, вскрывая банку пива. — В следующий раз не стоит волноваться, передай ей. Лучше трахни ее уже, наконец, — Слава изображает натянутую улыбочку и идет к выходу из кухни, попутно бросая Дену: — Ну что ты так смотришь? Может, тебе очки у Всяча одолжить, чтобы, наконец, разглядеть, как Юля к тебе относится на самом деле?       Ден ничего не говорит, а лучше бы сказал. Потому что это, наверное, вторая неосознанная попытка Славы заставить Дена уйти самостоятельно. Первая была тогда, когда Слава впервые после долгого перерыва выложил на столе амфетаминовый порошок, почти сразу после той ночи с Мироном, а потом повторял это действие снова и снова, заметая все следы и выглядя максимально не подозрительно так, что даже обычная внимательность Дена не сработала.       На самом деле, Славино замечание не такое уж беспочвенное. Он действительно знал, что Ден нравится Юле. А Юля, скорее всего, потенциально, нравится Дену. И если бы Слава не встрял в ненужное время со своими гомосексуальными проблемами, то, возможно, они бы уже были вместе. И хоть Слава даже сейчас раздваивается в своем окончательном решении, но краем сознания понимает, что просто не имеет права быть с Деном и дальше, поганить его возможность иметь нормальные отношения.       Ден уходит спать, так и не говоря ничего. Слава закрывается в другой комнате, на стол ложатся порошковые треки, которые помогут на время стать нормальным, прекратить тонуть.