Глава 12
8 ноября 2016 г. в 00:48
Однажды все становится просто, потому что Славе кажется, будто выключили телик, показывающий нескончаемый фильм о неприглядной реальности. Слава смотрит в посеревший квадрат окна, и ему видится, что мир будто вывернулся наизнанку. И Славу тоже выворачивает вместе с этим миром, его тошнит прямо на пол, хотя, казалось бы, нечем. Есть чем, есть — этой пугающей реальностью, которой осталось так мало и с новой дозой не останется совсем. Слава вытирает рот клетчатым рукавом рубашки и снова вглядывается в вечерние сумерки. Деревья будто увязли в этом тумане, очертания улицы побледнели, почти стерлись, как и Славины мысли. Остался только иррациональный страх, вызывающий почти непреодолимое желание спрятаться в шкафу.
Резкий звонок в дверь заставляет Славу нервно дернуться. Он плетется к двери, по дороге собирая плечом все углы, но не чувствует при этом боли — только страх, засевший в голове, заставляющий видеть движение теней в темных углах коридора, а в зеркало вообще лучше не смотреть. Замок удается открыть не с первого раза, потому что руки трясутся, да Слава вообще весь дрожит. Но, наконец, он поворачивает ручку и запускает посетителя внутрь квартиры, тут же прикрывая за ним дверь.
— Доктор едет-едет сквозь снежную равнину, порошок целебный людям он везет, — бормочет Слава, улыбаясь с облегчением.
Хоть Карелина изрядно потряхивает, он все еще может вести себя несерьезно, совсем как раньше, хотя дрожь во всем теле, нервно бегающий взгляд и влажные виски немного выдают его состояние.
Павлик хмыкает, что-то говорит — у Славы шумит в ушах, поэтому смысла не разобрать — и протягивает то, что поможет ему снова почувствовать себя сносно. Слава прекращает расчесывать свое предплечье, где уже появились кровавые полосы, и роется в кармане рваных джинсов, извлекая оттуда смятые банкноты. Славе кажется, что очертания коридора тоже размываются, как и улица за окнами его квартиры, на которую он уже давно не выходит, и Павлик тоже расползается, как тающее масло по стенке, заклеенной обоями с дурацким орнаментом.
— Ну, дозировку ты знаешь… Осторожней давай там, — говорит Павлик, беря деньги, и Слава его слышит, хоть и словно сквозь ватную заслонку в ушах.
Он кивает и хочет быстрее выпроводить заботливого Павлика за дверь, как можно быстрее, потому что терпеть эту сгущающуюся блекнущую серость становится почти невозможно, в висках давит и стоять, на самом деле, не так просто. Слава захлопывает дверь и хватается за стенку, переводя дыхание, на лбу выступили крупные капли пота, который он вытирает не менее мокрой ладонью, а во рту, наоборот, сухо, как в Сахаре. Славина рука, которой он опирается о стену, плавно съезжает вниз, и он едва удерживается на ногах, а потом плетется на кухню, ощущая себя невыносимо уставшим, но все еще контролирующим себя.
На самом деле, Слава уже не помнит, как начал колоться. Просто однажды у него в руках оказался халявный героин, и он решил его понюхать для разнообразия. Ден тогда чуть не запалил его, и Слава еле успел сгрести с письменного стола остатки порошка. Он знал, что нельзя подсаживаться на что-то серьезное снова, знал, как тяжело будет спрыгнуть, но все равно делал это все чаще и чаще в промежутках между отсутствиями Дена, творческим кризисом и работой, а после встречи с Мироном в баре, он решил, что ему нужен первитин и шприцы, как раньше. «Винт» не так опасен, если все делать с умом, а Карелин делал, хоть уже и сжег себе вену. Просто, нужно было написать текст для баттла, нужно было откуда-то брать силы и энтузиазм что-то дальше делать, нужно было избавиться от желания испортить Дену жизнь окончательно — и со всем этим первитин отлично справлялся. Первый приход был особенным, остальные уже так не ощущались, и, в очередной раз прицеливаясь иглой в вену, Слава словил себя на мысли, что хотел бы, чтобы Ден пришел прямо сейчас и остановил это. Слава хотел бы, чтобы Ден увидел, как он втыкает иглу в свои и так уже попорченные вены, вышвырнул бы шприцы и метамфетаминовый порошок, как следует въебал бы ему, как Мирон тогда, в январе, а потом… А потом что? Слава вспомнил тот день, когда это все началось, когда Ден душил его этим ебучим ремнем, а сейчас этот же самый ремень, перетягивает его руку, выполняя роль жгута, и тонкая игла проникает в вену, впрыскивая необходимую дозу яда в кровь, и Чейни не придет, потому что они расстались вот уже почти полтора месяца назад.
Слава откидывает голову и прикрывает веки, чувствуя, как мир вокруг резко становится куда лучше, чем был еще минуту назад. С каждой секундой все лучше и лучше, кайф не заставляет себя ждать, разливаясь по артериям, пропадают паника и страх, и звонок мобильного не пугает теперь — Ден зачем-то звонит уже третий раз, но Слава берет трубку только сейчас.
— Привет, — в динамике повисает молчание на пару долгих секунд. — Ты дома? Не против, если я заеду часам к одиннадцати забрать, что оставил?
Слава улыбается, если бы не первитин, он бы сейчас, наверное, спалился, Ден бы точно что-то заподозрил, а так, голос звучит весело — веселее, чем обычно.
— Вещи что ли? — Слава прижимает трубку плечом к уху, а сам распутывает затянутый на руке ремень, думая: «конечно вещи, долбоеб, не тебя же», — Ну приезжай, я буду дома. Хотя у тебя есть ключи, мог бы и не звонить, — он слышит, как Чейни хмыкает и думает, что, конечно, хуй бы тот приехал без звонка, и именно поэтому никогда не узнает о Славиных небольших трипах. — Ты с Юлей живешь, да? — он не удерживается, вопрос слетает с языка сам, но Славе настолько пофиг и настолько хорошо, что он даже не хочет думать о том, что подумает Чейни.
— А это важно? — спрашивает Ден и после паузы добавляет, — вообще, не думаю, что тебя должна интересовать моя личная жизнь, но если бы ты соизволил чаще брать трубку, то я бы пригласил тебя на новоселье, а так извини, конечно...
Слава шипит от боли и только сейчас осознает, что все это время сжимал в руке шприц и случайно вогнал иглу в запястье. Он разжимает пальцы, инсулинка падает на пол с тихий стуком, а Слава подходит в окну, наблюдая за тем, как сумерки, уже превратившиеся в черноту, будто колеблются, как море, но делают очертания соседних домов невероятно четкими. Слава садится на подоконник и смотрит вниз, во двор-колодец, и сгустившаяся там темень кажется не мрачной, а яркой. Не вечер, а чудо.
— Ну, правильно, давно пора, поздравляю, — Слава ухмыляется своему отражению в окне, подсвеченному фонарями, и дотрагивается до него пальцами, кажется, что рука может пройти сквозь стекло.
Славе вдруг остро хочется почувствовать Дена рядом, хочется ощутить его руку на своем горле, его губы — на своих, услышать его слова о том, что все это неправильно, что все можно вернуть, исправить, потому что Чейни умеет делать работу над ошибками за других. Но сейчас не будет.
— В общем, я в одиннадцать заеду, — повторяет Ден, и Славе слышатся ноты холода в его голосе. — Пока, Слав.
Слава не прощается, просто отключает вызов, ощущая непреодолимое желание что-то писать — стихи, рэп, один хуй — как это обычно у него бывает после очередной дозы.
— Саша СТ был поэт, —бормочет Слава и берет с холодильника исписанную тетрадку, несколько выдранных листков летят на пол.
Они не виделись с Деном с января, а сейчас уже конец февраля. За это время Слава успел скатиться с безобидного наркотического баловства до почти регулярных уколов метамфетамина, похудел килограмм на десять, потому что почти не ел, да и с винтом это особо не нужно. Он почти дописал текст, чуть меньше, чем полностью состоящий из удачных панчлайнов, он выудил все меткие факты, зарифмовал всю могущую задеть оппонента, то бишь Мирона, информацию. Он написал несколько десятков стихов для новых треков и даже кое-что уже положил на бит. И он понимал, что пора бы остановиться, но продолжал вкалывать все новые дозы, потому что иначе начинал падать в вязкость колодца, в заплесневелые воды реальности. Он думал, что разберется с зависимостью позже, но в периоды между приходами из зеркала на него смотрела его тень. Иногда в такие моменты ему казалось, что еще чуть-чуть, и он попадет под измену. В далеком темном прошлом у него уже был такой период в жизни, когда до наркологического диспансера оставалось недолго, но он сумел справиться сам.
Слава курит сигареты одну за одной, прикуривая их друг от друга, хотя раньше предпочитал использовать в основном траву. Его пальцы подрагивают от возбуждения, неровные строчки ложатся на лист, пепел падает туда же. Он не знает, зачем пишет, да это и не важно, сейчас ему кажется, что он может написать, что угодно, и все это будет гениально, по меньшей мере.
да, мне не дожить до возраста Бабангиды или Христа,
час не настал, но однажды сойду с поста, шагну с моста,
я, как горящий кристалл, не комета, а падающая звезда,
выпиваю, ставлю стакан на стол и снова доливаю до ста.
как ты самоназванным мессией не стал,
но каждый раз воскресаю и делаю стафф.
пишу жизнь сходу и на чистовик — это мой белый стих,
снова иду ко дну, я утопленник в этих колодцах питерских.
яд убивает, он в кровь проник, и не вытолкнуть дым из легких,
с виду почти покойник, но пока не в списке поэтов мертвых.
тут все в серых тонах тонет, знаки на воде, слова на бетоне
дождливый сезон в иссохшем затоне Припяти
здесь нельзя утонуть, но невозможно выплыть.
Настенные часы тикают слишком громко, Слава видит, как стрелка ползет к одиннадцати, но Чейни почему-то не звонит, да и похуй на Чейни. Может, он передумал забирать свои вещи, может быть, они с Юлей решили посвятить этот вечер чему-то более интересному и важному. Так даже лучше — Слава в этом уверен. Ему в общем-то все равно, придет ли Ден, потому что энергия буквально переполняет, льется из пальцев на бумагу. Слава сам не заметил, как скурил целую пачку "Кент" за каких-то пару часов. И в какой-то момент он решает, что ему нужно все-таки догнаться. Слава сам не знает, зачем это делает, ведь кайф от предыдущего укола еще длится. Он высыпает горку метамфетаминового порошка на столешницу и делит ее кредитной карточкой на ровные дорожи, а потом снюхивает их при помощи стодолларовой банкноты, предназначенной для покупки новых порций мета — получается почти, как в фильме. Почти, потому что и так бьющееся с нездоровой силой о грудную клетку сердце, теперь, кажется, проломит ребра, прорвет кожный покров и вывалится на стол, и будет трепыхаться там, лежа на исписанных смятых листках и остатках порошка, перемешанных с пеплом от сигареты. Давление, кажется, подскакивает до двухсот, во рту снова пересыхает, и тогда Слава понимает, что, кажется, переборщил в этот раз.
Пару минут он лихорадочно соображает, стоит ли звонить кому-то, потому что интуитивно ощущает, что, если не позвонить хотя бы в скорую, то ему настанет пиздец, уже окончательный. Он зачем-то сует в карман листок, который исписал какими-то стихами, и только потом открывает «контакты», пролистывая их, будто надеясь обнаружить там телефон волшебника, на секунду зависая над номером Дена, теряя драгоценные секунды. В памяти всплывает небезызвестная строчка Мирона про то, что нужен врач, лучше на дом и немедленно. Наконец, Слава сдается, и звонит в «скорую». Голос дежурного звучит глухо, может быть, из-за помех на линии, а, может, из-за стучащей в висках крови. Он, наверное, целых несколько бесконечных минут пытается сначала вспомнить, а потом произнести вслух свой адрес, но все же ему это удается. Дежурный говорит, что скорая помощь скоро приедет — ага, Слава знает, с какой скоростью они обычно приезжают, но это все, что он может предпринять на данную минуту. Телефон выпадает из ослабевших пальцев, и, наверное, разбивается о кафель — ну и хуй с ним — а Слава чувствует, как его снова рвет, на губах пузырится пена. Краем сознания он успевает подумать, что, кажется, не закрыл дверь после ухода Павлика, потому что очень спешил уколоться, и сейчас это только на руку — если скорая изменит своим принципам и оправдает свое название, то им не придется терять время, выламывая дверь (если им вообще не в лом будет это делать), и у Славы появится шанс не умереть, ну, по крайней мере, не сегодня. Хотя, прежде, чем упасть на пол и больно удариться об него головой, он думает, что, возможно, смерть — это не самое плохое в этой жизни.