Месье Дюбуа

Полуденный чай в гостиной проходил в полной тишине, перебиваемой постукиванием фарфора и репликами маман о сегодняшней чудной погоде, а месье Дюбуа то и дело соглашался с ней. Не прошло и дня, как он появился в нашем поместье, а мой рассудок полностью покинул пределы юношеских мыслей. За последние сутки дума моя претерпела столько волнений, что не хотела отвечать на позывные со стороны маман, пытавшейся хоть как-то вовлечь меня в разговор, тем самым поддержав беседу. Но я лишь мог одобрительно промычать и снова уставиться в чашку с чаем, не смея более поднимать глаз, а тем более разглагольствовать. Но даже так я трепетно желал хоть краем глаза взглянуть на милого моей душе мужчину, сидящего напротив, закинув ногу на ногу, и облокотившегося на бархатную спинку кресла. Я чувствовал, что и он тоже мечтает встретиться взглядом со мной, и потому месье не отводил глаз от моего робкого и сжавшегося стана. Но маменька тем временем продолжала играть в свою собственную игру. - А было бы чудно, Мишель, если бы Фредерик давал тебе уроки скрипки! - воскликнула она, взбудоражив обоих мужчин, сидящих рядом. - Катрин, это замечательная идея! - подхватил месье. - Музыка не будет лишней для юноши, тем более Мишеля с детства волновала игра на скрипке. - Чудесно! Фредерик, я поручаю в Ваши руки своего сына. Порешив дальнейшую судьбу без участия её обладателя, они подняли свои чашки и, кивнув друг другу, отпили горячего чаю, заключив тем самым соглашение. Будучи сторонним наблюдателем, я чувствовал, как жар в теле нарастал с каждой секундой и каждым словом маман и месье, как чувство безвольности и радости одновременно окутывают мой разум. Я ликовал и страшился, я ждал этого и отрекался в сию же секунду. Дальнейшие полчаса маман и месье провели в обсуждении деталей моих занятий музыки: когда, во сколько и где, и сошлись они на том, что уроки стоит проводить и у нас в поместье, и у месье Дюбуа в квартире, начиная со следующего понедельника через день после обеда, ввиду того, что ни мне, ни месье занять это время нечем. Со всем выше сказанным я бы согласился, даже если бы был глубоко против, но беспрекословное послушание матери и пылкое желание быть рядом с месье полностью лишали меня какого-либо мнения. Чаепитие подошло к концу, и маман, сославшись на внезапное утомление, покинула гостиную и удалилась наверх в свои покои. Неуютность и смущение смешались во мне, я бы хотел так много чего спросить, сказать, сделать, но не мог, как и месье напротив. Фредерик, как называет его матушка в любом обществе, ёрзал в кресле, не зная, куда себя деть, но вскоре он взял себя в руки и, устремив на меня свой взор и широко улыбнувшись, заявил: - Вы так повзрослели, Михаил. Смею предположить, что многих мадмуазель Вы свели с ума. «Уж лучше бы Вы молчали, месье! Какие мадмуазель, какой ум, когда мой разум пленён Вами и лишь только Вами!» - Что Вы! Матушка говорит, что я ещё юн для девушек, - повторил я слова матери, постоянно твердящей мне их по поводу и без (хотя и поводов никогда не было), чем вызвал тихий смешок месье. - Ваша матушка, безусловно, плохих советов не даст, но дела сердечные – удел мужчин, ибо именно в этом ремесле им нет равных! Любая дама расцветёт как душистая роза по весне, стоит лишь только ей попасть в руки маэстро любовных игр, и также может потерять свой цвет и облететь, стоит только новому бутону мелькнуть в глазах мужчины. Даже мадам, что сама играет на столь сложном инструменте и думает, что она познала все тайны и прелести сей игры - ничто, по сравнению даже с таким юнцом, как Вы, потому что она – женщина, ведомая нами, мужчинами. Ваша матушка просто не в силах научить вас таким простым истинам, потому позвольте мне, Михаил. - Я… я даже не знаю… - произнёс я вслух, когда хотел в уме, но месье словно и не нужно моё одобрение или просто участие в разговоре. - Решено! Сегодня же мы отправимся в одно прекрасное местечко! Собирайтесь, Михаил, Вы должны предстать во всей красе! И с обещаниями вернуться в половину восьмого, месье Дюбуа покинул поместье, взбудоражив меня и оставив с возмущением в голове. Поднявшись к маман, я застал её не в лучшем расположении духа: ей и правда стало дурно, и она, лежа на кровати, обдавала себя веером, а вокруг неё суетилась служанка Лизавета, держа в руках мокрое белое полотенце. Я объявил о намерении сегодня удалиться вместе с месье, на что матушка одобрительно взмахнула рукой, мол, ступай, только оставь меня в покое. Я занялся приготовлениями, но сам был глубоко погружён в раздумья: во-первых, я почти каждый день смогу находиться в обществе месье, а, во-вторых, сегодняшний вечер, каким бы он ни был, я проведу вместе с ним. Всё это и радовало, и смущало, и возбуждало, и холодило одновременно. Будучи рядом с месье, я теряю способность к мышлению, в глазах лишь только образ любимого, а в голове переплетение прошлого и реального, нашего с ним секрета вчерашних лет и непринуждённости общения сегодня. Я безумно завидую и ревную прошлому мне! Ведь именно этот пятнадцатилетний мальчик удостоился чести быть ласкаемым руками месье, а я, двадцатидвухлетний юноша, и не смею просить, но страстно желаю оказаться в одном водовороте чувств и страстей с любимым мужчиной, быть желанным и любимым им! Вы говорите о дамах, месье, но сами предпочли мужскую плоть. Смею ли я надеяться, что ваш выбор может повториться? Долгожданный час пробил, и экипаж месье Дюбуа подкатил к поместью, возле парадных дверей которого маячил из стороны в сторону я, уже давным-давно облачившийся во фрак тёмно-синих тонов и торопивший время. Месье Дюбуа предстал во всей красе: уложенные назад волосы, во фраке цвета переспелой вишни и накрахмаленной сорочке. Из нагрудного кармана красовалось два полураспустившихся бутона роз, один из которых он торжественно поместил в мой нагрудный карман. Закончив с прихорашиванием, мы отправились в то самое чудное местечко, которое я бы ни при каких обстоятельствах не посещал. Проехав по тёмным, неизвестным мне закоулкам, постоянно сворачивая с одной улицы на другую, экипаж остановился возле какой-то заброшенной квартирки, в которой не было и намёка на признаки жизни. Мой спутник, как будто его совсем не смущало моё недоумение, не раз о котором я заикался во время нашей поездки, неспешно подошёл к входной двери затхлого дома и три раза постучал по облезлому дереву. Через мгновение за дверью послышалось шевеление, а после скрипнул засов, и в двери появилось отверстие, из которого на нас посмотрела пара бегающих глаз. - В Лондоне снова дождь, - произнёс месье Дюбуа, и глаза по ту сторону двери скрылись за засовом, забрав с собой единственный лучик света, а после защёлкали замки и загремели цепочки, и дверь подалась назад, а стоявший с боку еле заметный человек почтительным тоном пригласил нас пройти вглубь мрака. Мы спустились вглубь по деревянной скрипучей лестнице, обещавшей провалиться с каждым нашим шагом. Чем дальше мы проходили, тем отчетливее доносились голоса и музыка, а на стенах мелькали разноцветные тени. Творившийся внутри содом пестрил своим разнообразием, ввергая новоприбывших гостей в противоречивые чувства: я застыл в шокирующем ступоре, а мой спутник изнемогал от вожделения, оскалив зубы в блудливой улыбке. Тусклый свет, исходящий от торшеров со свечами, расставленных по всему помещению, освещал людей и их пороки, считавшихся здесь уместным ремеслом и способом удовлетворения. Сразу же возле входа нас встретили полуобнажённые девицы, сидевшие на софе, оббитой красной замусоленной и пропитанной человеческими соками тканью. Их нагие груди, некоторые из которых были проколоты в коричневых сосках, тёрлись друг о дружку, а сами дамы целовали друг друга. После них и на полу, и на креслах, и на любых других поверхностях мужчины и женщины тонули в содоме. Это предлагаемый товар, а покупатели сидели за закрытыми дверями, из которых доносились стоны и скрипы. Месье Дюбуа, обдав жаром мою руку, схватил её и повёл меня сквозь весь этот притон и усадил напротив трёх дам, сидевших на одном крохотном диванчике. Фредерик нашёптывал мне непристойности, коим эти прекрасные леди могли меня научить, а они улыбались, обнажив ряд кривых, жёлтых, гнилых зубов. Вся обстановка и воздух, коими был наполнен подпольный бордель, тяготили сумбурностью и плотностью нависших над головой дымов и благоуханий. Предлагаемые женщины нисколечко не трогали меня, и все их старания, которыми они пытались расшевелить мой орган, канули в неизбежном провале. Мы уже не были в главном зале, девушки проводили нас в другую комнату – спальню плотских утех. Месье сел в углу в кресло и закурил папиросу, выдыхая дым в потолок, а меня же уложили на пышную кровать, устланной подушками и шелками. Одна из лучших комнат, подумал я, а девушки приступили к своей работе. - Ну, что же с ним такое? – негодовали проститутки, когда мой фаллос не отвечал на их ласки. Но меня и правда нисколько не трогал их стан и лобзания. Моё тело игнорировало их, но тут, не выдержав, самая старая из них, а, значит наученная опытом, в алом парике и с проколотым языком, который она демонстрировала при любой возможности, оттолкнула своих напарниц и, усевшись рядом, погрузила мой вялый член себе в глотку и неистово начала двигать головой вверх и вниз, плотно сжав губами мою плоть. В этот момент я невзначай бросил взгляд в дальний угол: мой месье сидел в кресле, широко раздвинув ноги и вытащив наружу свой жезл. Он ласкал его одной рукой, сложив на нём в колечко три пальца, а безымянный и мизинец отставив в сторону. Взор месье не сходил с меня, он испепелял моё тело своими чёрными глазами и облизывал раз за разом пересыхающие губы. Работающая надо мной старая дырка ухмыльнулась, ощутив во рту всю мою твёрдость, думая, что это её заслуга. Но встал у меня далеко не на неё, а на месье, на его столь похабный лик, вызывающе соблазнивший меня. Дырявый рот проститутки в мгновение стал мне омерзителен, и я без колебаний оттолкнул её и гаркнул на всех троих, чтобы те убирались восвояси, а сам направился к сидящему в кресле Фредерику. - Михаил… - шепнул месье, и я поцеловал его. Сопротивления не последовало. «Возьмите меня. Утолите мой голод. Вознаградите за годы ожиданий». И месье, внимая просьбам, одарил меня любовными ласками. Мы таяли друг в друге, целовались и обнимались, нежась в простынях борделя. Руки Фредерика обдавали жаром, прожигая кожу до костей, а ощущение пылких губ не исчезало с тела: он целовал меня везде, где желал. Я не смел возражать его прихотям, ведь и я хотел того же! И я так же трогал его, желая всё больше и больше прикосновений в ответ. Мы не знали, заглядывал ли кто к нам в комнату, или те дамы удосужились оградить нас от постороннего любопытства. Мы забылись в этом злачном месте и любили друг друга, проникали и дарили сладкие минуты удовольствия. Фредерик с осторожностью проник в меня, но всё равно алые бусинки крови выступили под стремительным напором месье. Я думал, что ещё в тот далёкий год он научил меня любви между мужчинами, и я никак не мог предположить, что всё то – лишь окраина безмерного блаженства, даруемого мужчиной для мужчины. Я ощущал себя двулико: два начала сплелись во мне, и каждое дарило свои ощущения. Но и там, и там пылал огонь, желавший вырваться наружу белым семенем и утопить нас в сладострастном исступлении. Вместе с первыми лучами солнца, стремившихся проникнуть в зашторенные окна, я стремился домой в экипаже месье Дюбуа. Сам он остался в борделе улаживать, как он сказал, некие дела. Я радовался возможности избавиться от его общества, но не потому, что оно противно, а потому, что смущающее. После всех страстей я уснул, а когда проснулся, - месье, стоя ко мне спиной, надевал пиджак на свои плечи. В стыде я снова закрыл глаза и притворился спящим, а Фредерик, видя, что я всё ещё прибываю в неге, решился меня разбудить. - Просыпайтесь, Михаил, нам более нельзя здесь оставаться, - произнёс он, положив руку мне на плечо. Я тут же распахнул глаза. – А, Вы и не спали. Я заметил, как на его щеках на мгновение показался румянец, но он тут же исчез, навсегда перекочевав ко мне. Месье Дюбуа помог мне одеться, и мы направились прочь на свежий воздух. Усадив меня в экипаж, он хлопнул за мной дверцей и сказал, что, как я уже заметил ранее, его ждут кое-какие дела. Мы обменялись улыбками, и кучер, стегнув лошадей, повёз меня домой, а Фредерик направился назад в затхлый бордель. Подкатив к дому, я заметил, что шторы в окнах материнской спальни развешаны, и это насторожило меня. В гостиной маман маячила из стороны в сторону с неубранными распущенными волосами и в ночных одеждах. - Мишель! – бросилась она ко мне, стоило только мне показаться в дверях поместья. - Где вы были с месье Дюбуа? Она смотрела на меня в надежде услышать всё. И в кое-то веки мне пришлось ослушаться её наставлений. - Матушка, - я чмокнул её в пробор на голове, - не волнуйтесь так. Со мной всё в порядке. Я был с месье и ничего дурного не случилось. - А где Фредерик? - Он направился домой. - И не зашёл?! Маман кипела от злости. Она отошла от меня и села за письменный столик, занявшись письмом. Я понимал, кому оно адресовано, и что оно принесёт адресату новую головную боль, но направился наверх к себе. Уже стоя на втором этаже, я услышал, как мать отдаёт приказ немедленно передать письмо лично в руки Фредерику Дюбуа.