Уязвимость

Ларин тонул. Тонул и в собственных мыслях, и в алкоголе, и в громкой музыке, словно бы отскакивающей от стен этого задрипанного бара – звучал какой-то дерьмовый рэп, и это почему-то напоминало о Хованском. Бухло тоже напоминало о Хованском – и вместе с тем помогало забыться. Ларин вдруг почувствовал абсолютное, непробиваемое равнодушие ко всему: к себе, к происходящим событиям, к тому, что будет дальше. Смотрел на себя будто со стороны, понимая, что всё-таки мало изменился с тех пор, как из бухающего деревенского паренька переквалифицировался в топового видеоблогера. Его по-прежнему легко сломить. Всего одна фатальная ошибка – и здравствуй, алкоголь. Дима повертел в руках стремительно пустеющий бокал, сделал ещё один глоток. С одной стороны, напиваясь, он разрушает себя, ломает свои устои и принципы – зарекался ведь больше не пить. С другой стороны, он словно физически ощущал, как каждый глоток разрушает Выродка – так он его окрестил – хотя бы этим разрушением хочется отомстить Хованскому, чтобы испытать тихое удовольствие. Ларин прекрасно знал, что на таком маленьком сроке внутри него, по сути, ничего ещё нет, но почему-то в мыслях уже формировался вполне конкретный образ ребёнка с кудрявыми волосами. Ненавистный образ. Глоток – как порез ножом по детскому телу. Глоток. Порез. Глоток. Совершенно не жалко. Ты разрушаешь меня, я разрушаю тебя, малыш. Мы квиты. Несмотря на количество выпитого, блаженной расслабленности почему-то не наступало. Наоборот, стало ещё хуёвее, чем раньше: замутило, голова закружилась, стало нестерпимо душно. Пришлось снять куртку и повесить её на спинку высокого барного стула – чуть не пизданувшись с совершенно неудобного стула при этом. Ларин вспомнил, как однажды валялся где-то на обочине дороги, бухой и ненавидящий себя. Сейчас он так не хотел. Ещё ведь и выкидыш, наверное, может случиться, если он упадёт как-нибудь неудачно… Стоп. Что это, блять, за мысли, отдалённо напоминающие заботу об этой херне внутри него? Ему ведь как раз и нужен выкидыш, чтобы сделать ребёнку как можно хуже, если уж на то пошло, разве не так?.. — Эй, ты в порядке? Ларин поднял расфокусированный взор, сосредоточился на говорившем. Перед ним, облокотившись о барную стойку, стоял какой-то мужчина – самый обычный, на первый взгляд, но было в нём что-то такое, притягивающее – глаза, наверное. Впрочем, Ларин выпил уже столько, что ему и Хованский сейчас идеалом красоты покажется. Опять Хованский… да что ж такое. Вопрос заставил Ларина усмехнуться. В порядке он, как же. Не считая того, что поебался со своим врагом, а потом умудрился залететь от него, как какая-то шкура, а потом напился, как свинья последняя, чтобы заглушить горе. Ну а так – конечно же, в порядке, блять. Слегка подавшись вперёд, он попытался что-то произнести, но его снова нехило качнуло в сторону, отчего незнакомец вовремя ухватил его за предплечье, удерживая. — Ну-у, приятель, что-то тебя совсем развезло. — Я тебе не пр… — Ларин, услышав слово, которое часто употреблял и сам, обращаясь к своим подписчикам, на этот раз попытался отреагировать на реплику. Ему всё ещё удавалось мыслить связно, поэтому он никак не ожидал, что его речевой аппарат начнёт его подводить. Однако, приложившись к алкоголю в квартире Хованского, а затем догнавшись здесь, в баре, он мог это предвидеть. Сейчас его снова вдруг затошнило; было ли это из-за того, что за последние годы он, похоже, совершенно разучился пить, или из-за грёбанной беременности, о которой даже думать не хотелось – он не знал, но лишь посмотрел на своего вынужденного собеседника как-то жалко и беспомощно, после чего улыбнулся слабо – в улыбке мелькнуло извинение: — Прости, чувак, мне херово очень, — сказал на удивление не-пьяно. Ларин надеялся, что после этих слов тот отвалит, и он, подавив тошноту, и дальше сможет спокойно рефлексировать в гордом одиночестве, но мужик совершенно неожиданно поволок его к выходу, всё так же держа за предплечье и говоря что-то о том, что нужно выйти на воздух – тогда обязательно полегчает. Похоже, он оказался прав, и Ларин был ему за это благодарен. Настолько, что даже проигнорировал, как тот – нарочно ли? – стал придерживать его за талию, пока они выходили на улицу из душного бара. Если бы его так приобнял Хованский, у Ларина не осталось бы сомнений, что тот к нему пристаёт. Хованский… Хованского здесь не было. Когда они вышли, Ларин оперся спиной о стену здания, равнодушно глядя с тротуара на проезжающие чуть в отдалении машины – в этом районе вовсю кипела ночная жизнь. Под светящейся неоновой вывеской, подпирая плечом стену, Ларин чувствовал себя так, словно находился в Квартале красных фонарей. Вывеска причудливо освещала лицо его нового знакомого, который, встав напротив и убедившись, что Ларин не собирается шататься или падать, закурил. Дима повёл носом, вдыхая сигаретный дым – это ведь ему тоже «нельзя сейчас», как выразился Юра. А значит, нужно пуститься во все тяжкие – только принять кокаин и поебаться осталось для полного морального разложения. — Я раньше не мог тебя где-то видеть? — поинтересовался мужчина, пристально вглядываясь в его лицо. Ларин фыркнул: и всё-таки людей, которые не будут узнавать видеоблогерскую рожу, остаётся всё меньше и меньше. Обратная сторона хайпа, от которой никуда не деться. Сейчас ему не хотелось бы, чтобы его – в таком-то виде – хоть кто-нибудь узнал. Он пожал плечами, покачал головой: — Точно нет. — Ну, окей, — не стал спорить собеседник. — Не холодно без куртки? — его взгляд переместился с лица Димы ниже, на его чёрную рубашку, расстёгнутую немного у горла. Холодно, действительно, было, но это и отрезвляло. Ларин прищурился: вопрос звучал по-гейски. Или ему это только показалось? — Нет, — он снова мотнул головой – излишне резко получилось, отчего перед глазами на секунду всё поплыло, превратилось в сплошную яркую мешанину огней. — Ладно, — мужчина немного помолчал, улыбнулся: — Не расскажешь, как докатился до жизни такой? Рассказывать что-либо Ларин сейчас уж точно не хотел, но отрицательно качнуть головой в третий раз не рискнул – уж слишком всё металось перед глазами. Запрокинув голову, он нехотя произнёс: — Я вообще не пью, — в глазах собеседника проглядывалось насмешливое недоверие, и Дима пожалел, что тот не является его подписчиком: тогда не нужно было бы ничего доказывать. — Просто… не самый лучший период в жизни. — Всё настолько плохо? Как-то помочь тебе, может? — Мы даже не знакомы, с какого хуя? — С какого хуя не знакомы, или с какого хуя я хочу тебе помочь? — они оба разговаривали чуть пьяно; собеседник оказался немного ближе, отчего Ларин явственнее почувствовал запах сигарет, туманящий голову ещё больше, но отчаянно попытался ухватиться за мысль: — Значит, ты гуманист? Думаешь о комфорте человека, даже не зная его? — мысли всё-таки глупо ускользали. Ларин вздохнул: — Зря… Закурить дай лучше. — У меня последняя осталась. — Ну дай… последнюю. Мужчина усмехнулся, двумя пальцами вынимая сигарету из собственного рта и передавая её Диме. Но сигарету до его губ так и не донёс: Ларин замер вдруг, через пелену сигаретного дыма глядя незнакомцу в глаза. Что-то перемкнуло: Дима потянулся к нему так, как это бывает в фильмах, когда один персонаж хочет поцеловать другого. А руками потянулся к его ширинке – совсем не так, как это бывает в фильмах. Трахаться с незнакомым человеком, предварительно налакавшись в этом грязном баре, нихуя не хотелось. Зато хотелось делать всё назло Юре, который, сука, сказал: «Давай ты не будешь творить хуйни». А ещё… Трахаться хотелось как раз-таки с Юрой. Эта мысль, проскользнувшая в мозгах, моментально отрезвила – сильнее, чем холод, забирающийся под рубашку, сильнее, чем окрик в следующую секунду: — Ты чё делаешь-то, мудак, совсем охерел?! — и сильнее, чем последовавший за этим окриком удар в челюсть. Всё остальное Ларин помнил смутно, как в каком-то сюрреалистическом сне, и снова наблюдал всё происходящее будто со стороны: вот он падает на землю, невольно хватаясь за челюсть, а второй рукой – почему-то – за живот, вот этот чувак орёт, что не гей, и обзывает Диму пидором, а вот – заезжает Ларину ногой по колену. Сосредоточившись на нём, Ларин даже не сразу заметил второй силуэт, выскочивший из темноты, как чёрт из табакерки. Зато не услышать этот осточертевший голос с визгливыми нотками было просто невозможно: — Да это ты, блять, охерел его бить! Сам ты пидор, понял? Да я тебя сейчас так отпизжу, что полетишь в ебеня, я гангстер, ясно, блять? Ларин просто закрыл глаза, отчаянно надеясь, что всё это – всего лишь сон. Сейчас он откроет глаза и проснётся в своей постели – трезвый, счастливый и, желательно, без ебучего эмбриона внутри себя. Но боль в челюсти была на удивление реальной, а Хованский всё так же продолжал раздражающе орать – его маты прорывались сквозь пелену опьянения Ларина, стучали по вискам. Хованский. Откуда он, блять, здесь вообще появился? Появился в такой нужный момент, использовал, как всегда, наитупейший аргумент «я гангстер, нахуй» и, судя по всему, готов был снова отхватить пиздюлей – как будто мало было ему Нойза и тётки с перцовкой. Ничему его жизнь не учит. И всё это – ради него, Ларина? Защищал?.. — Забирай своего дружка-педика и валите с ним в гей-клуб, — не остался в долгу мужик. Но пиздиться с Хованским по какой-то причине не стал – вряд ли испугался, скорее всего, просто решил не связываться – ушёл обратно в бар, сплюнув на асфальт напоследок. Хованский же, что-то ещё прокричав вслед «гомофобу хренову», присел рядом с Лариным, сидевшим у стены и безучастно наблюдавшим пьяным взглядом за всей разыгравшейся сценкой. — Ну чё, живой? — Юра скользнул ладонями под лопатки Ларина, усадив его более ровно, словно безвольную куклу. — Я тебе говорил, как сильно ты меня заебал? Что ж тебе неймётся-то всё, Дим? — А представляешь, — Ларину вдруг стало нестерпимо смешно, — как он мне въебал бы, если бы узнал, что я не только пидор, но ещё и беременный пидор? — Он не въебал бы тебе, если бы ты к нему не полез. Ларин не знал, что после того как он уведомил Хованского о своей чёртовой беременности и покинул его квартиру, тот не находил себе места. Да и как тут спокойненько пить пиво и гамать в игры после такой новости? Юра вовсе не был таким похуистом, каким хотел казаться, и просто не мог послать всё в пизду. Он ходил из угла в угол. Пинал валяющуюся на полу коробку из-под Oculus Rift. Зарывался рукой в кудрявые волосы и шептал «Блядский, блядский Ларин» так, словно бы это хоть как-то могло помочь. Зашёл зачем-то на Ютуб, включил последнее видео Димки, высказал мерзко улыбающемуся на экране Ларину всё, что он о нём думает. Затем сорвался наконец из дома – и это посреди ночи-то – исключительно ради того, чтобы высказать всё это Ларину лично, а вовсе не для того, чтобы убедиться, что с этим ебанутым всё в порядке. Разумеется, «Ларин» и «в порядке» – понятия далеко не совместимые. И дело не только в его психическом состоянии. По пути к дому Ларина Хованский остановился, увидев знакомую фигуру в чёрной рубашке возле какого-то бара и рядом с каким-то мужиком. Слишком рядом. Но это не мог быть он. Ларин не ходил по сомнительным заведениям. Ларин не пил. Ларин не… Ларин абсолютно заслуженно получил в челюсть. И Юра с удовольствием понаблюдал бы за этим актом справедливости – в какой-нибудь другой реальности, при других обстоятельствах, в другое время, но – не теперь. Теперь он рванулся вперёд, чувствуя в груди что-то иррациональное по отношению к суке-Ларину, неправильное, ненужное. Именно оно заставляло сейчас поднимать с земли Димку, виснущего на нём мешком, ставить ровно, пока он цеплялся Хованскому за шею так, словно не душил – обнимал. И бубнил разбитым голосом что-то про то, что у его подписчиков будет такая же реакция, как и у этого мужика, если они всё узнают, и что они отпишутся, и про аборт пиздел, и про то, что будет пиздеть о том же в своём новом формате, наглухо ебанутом «Дайджесте своего тела», потому что, когда все отпишутся – ему будет уже похуй, что снимать. Хованского заебало его бормотание. Пожалуй, единственное, что Ларин умел хорошо – красиво запрокидывать голову в этом свете неоновой вывески. Охуительно. — Может, уже заткнёшься, блять? — не выдержал наконец Юра, отпуская его. Ларин моментально согнулся в приступе кашля – тошнило. Снова. — У меня куртка и телефон в баре остались. Сходишь? — еле выговорил он, дрожащими ладонями упираясь в свои колени. — Если их не спиздили ещё… — Тварь, ты хоть понимаешь, насколько сильно ты мне жизнь поганишь? Нахрена мне всё вот это надо, возиться с тобой? Ларин хотел возразить – кто кому здесь ещё жизнь поганит, но Хованский, чертыхаясь, уже скрылся в баре. Дима чувствовал на языке мерзкий желчный привкус. Ещё омерзительнее было ощущать на себе руки Хованского, пока тот, вернувшийся всё-таки с курткой и смартфоном, грубо запихивал его, растрёпанного и неадекватного, на заднее сиденье вызванного такси. А затем сел рядом – вместо того, чтобы назвать адрес водителю и хлопнуть автомобильной дверью, оставив Диму одного. — Мне твоя забота нахрен не сдалась, — отчётливо произнёс Ларин, тупо пялясь на ночной проспект через окно автомобиля. И воскликнул вдруг, с трудом сдерживая полуистеричный смех: — Он всё равно родится дауном. Как ты, Юр! — пьяно засмеялся всё-таки над собственной идиотской (как и весь его юмор, впрочем) шуткой, игнорируя подозрительный взгляд водителя. В этот момент Хованский пожалел, что так быстро спас картавого уёбка от того мужика возле бара – пусть огрёб бы по полной. Но было уже поздно сожалеть. Устроившись поудобнее на противоположной от Юры части сидения, так, чтобы даже коленками с ним не соприкасаться, Ларин закрыл глаза. Сквозь дрёму он услышал, как Хованский называет водителю почему-то свой адрес.