Уязвимость

Хованский всю дорогу до дома думал только об одном – как бы изощрённо отомстить Ларину за всё это ночное недоприключение. Ничего лучше не придумал, кроме как включить перед ним третий сезон Рашен Стендапа: для Ларина – та ещё пытка. Но вместо этого просто заволок его в свою гостиную, удивляясь, что тот совершенно не сопротивляется, довёл до дивана и угрожающе предупредил, заметив, что Димку явно мутит от яркой цветастой диванной расцветки: — Вот только попробуй наблевать мне здесь, блять. Ларин нашёл в себе силы в ответ усмехнуться с сарказмом: — Ты, безусловно, самый отвратительный человек из всех, кого я знаю, и меня от твоего вида всегда блевать тянет, но я, пожалуй, как-нибудь потерплю, — после этих слов он поспешил перевести взгляд с мерзкой диванной накидки на что-нибудь менее вырвиглазное. Туман опьянения постепенно рассеивался, а из квартиры Хованского, из этого чёртового «магазина дверей», ему явно хотелось съебаться как можно скорее. Ларин жалел уже не только о том, что в первый раз пришёл сюда сегодня по собственной воле, но и о том, что позволил притащить себя сюда вторично. — А ты, бля, не отвратительный? — возмущённо поинтересовался Юра, пододвинув стул и усаживаясь напротив дивана. Ларин чуть изменился в лице. — Да. Я тоже считаю, что беременный мужик – это отвратительно, — помолчав, произнёс он наконец. — Ты, Юр, редко бываешь прав, но ты прав сейчас. — Блять, да я не о том вообще… Хованский опустил голову, проводя рукой по своему лицу и еле слышно вздыхая. Вот почему с этим картавым мудаком так сложно? За сегодняшний вечер Ларина в жизни Юры внезапно стало слишком, слишком много; навалился, как снег на голову, отравил всё вокруг своим присутствием, вывел из равновесия. Хованскому хотелось вернуться к компу, полистать новостную ленту, поиграть во что-нибудь ненапряжное или вообще рухнуть спать, так как усталость ненавязчиво давила на веки, но полупьяный Димка сидел на его диване. И теперь, походу, усиленно размышлял о том, насколько противно и мерзко быть беременным мужиком. Такую участь Хованский никому из своих врагов, а уж тем более друзей бы не пожелал, и, уж конечно же, просто не сумел бы подумать в таком ключе о самом себе. На какую-то крохотную секунду Ларина стало даже жалко. Наверное, именно поэтому Юра попытался оправдаться: — Слушай, я не то имел в виду. Я хотел сказать, что отвратительным ты был всегда, двадцать четыре на семь, — ну вот, отлично, сейчас он усугубит всё ещё больше, — короче, ещё до того, как с тобой произошла эта хуйня, — произнести слово «беременность» по отношению к Димке Хованский не смог. — А с этой хуйнёй… ну, не знаю, это скорее прикольно, чем мерзко. Можешь считать себя избранным. — Каким, нахрен, избранным? Какое, нахрен, «прикольно»? Издеваешься? Ты понимаешь вообще, что всё это из-за тебя?! — Ларин поднялся с дивана, навис над Юрой, опираясь рукой о спинку его стула. Сколько ещё раз ему придётся повторить это переполненное горечью «из-за тебя», прежде чем до Хованского дойдёт? Но тот ответил неожиданно серьёзно и даже как-то виновато-грустно, напоминая при этом провинившуюся псину: — Понимаю. — Что ты понимаешь, падла? — Понимаю, что я теперь батя, вроде как. А ты – мамка. После этой реплики Ларин, судя по всему, осознавший, что с Хованским серьёзно не получится, всхлипнул как-то странно и повалился назад, на диван, обречённо закрывая лицо руками. Угораздило же связаться именно с ним, с этим шутом гороховым, который только и умеет, что тупо шутить про мамок, угораздило же… Глядя на то, как странно сотрясаются плечи Димки, Хованский даже немного испугался: всё это уж слишком походило на немую истерику. Ларин всегда ведь был каким-то припизднутым – а уж теперь-то, со всеми этими гормонами и перепадами настроения, какие обычно бывают у беременных баб... Юра порывисто вскочил со стула, влез на диван рядом и постарался отнять руки Димы от его лица – почему-то взглянуть в его лицо вдруг стало жизненно необходимо. — Дим, ну Дим, бля… Успокойся ты, пидор! Отнять ладони от лица Ларина всё-таки получилось, но теперь он уткнулся мордой в обивку дивана, продолжая беззвучно истерично ржать. Пожалуй, сказывалось всё это дерьмо – неудачи в туре, стресс, выбившая из колеи новость о том, что он залетел от человека, которого ненавидит всей душой, вновь стресс, а алкоголь сейчас стал толчком для выброса эмоций. И Ларину было совершенно наплевать на то, что он, возможно, ведёт себя сейчас, как тупая шкура, наплевать на то, что истерит он сейчас на глазах у своего злейшего врага (пока этот злейший враг, бормоча что-то и матерясь, безуспешно пытается его успокоить), наплевать на то, что Хованский видел его уже и голым, и пьяным, и сейчас вот – с душой наизнанку видит. Он просто от всего устал. Юра между тем отмёл мысль добраться до воды или пива и выплеснуть это на Ларина, чтоб успокоился. Вместо этого он потянул Диму за волосы, разворачивая его голову к себе, зафиксировал в своих ладонях его злое лицо, обхватив ими его щёки. Ларин скалился и смотрел на него с ненавистью, прищурившись – таким взглядом, каким он обычно одаривал исключительно Хованского и больше никого. Посмотрев пару секунд, дёрнулся, снова пытаясь отвернуться. Но Юра этого ему уже не позволил – наклонился к его губам и, всё так же крепко его удерживая, быстро поцеловал. Как же давно, блять, он хотел поцеловать его снова. Да ни одну тёлку так не хотел. Ларин не отвечал – просто приоткрыл рот и закрыл глаза, словно бы признавая свои усталость и бессилие, смиряясь с ними, смиряясь с Хованским. А может быть, хотел тоже. Не двигался, застыв мумией, а Юра целовал не глубоко, всего лишь захватывая губами его сухие губы – то верхнюю, то нижнюю – хоть и торопливо, но как-то непривычно отчаянно и нежно. Наверное, Юра и сам не понимал, какого хуя именно так. Какого хуя всё получилось именно так? Но растворившееся между ними мгновение продлилось недолго: Ларин вдруг будто очнулся от оцепенения, резко отталкивая Хованского и вскакивая. — Не смей так больше делать, понял меня? Ещё раз такое вытворишь – я… я точно сделаю этот грёбанный аборт, — отрывисто бросил он – видимо, не нашёл более весомой угрозы. — Да бля, ты в любом случае его сделаешь, — Хованский пожал плечами, всё ещё отходя от поцелуев и чувствуя разливающееся по телу слабое возбуждение. Его бесило, что от поцелуев с блядским Лариным его вело, как тринадцатилетнего школьника. — А ты против? Вопрос неожиданно загнал Юру в ступор, заставил задуматься над этим по-настоящему – впервые за этот вечер и эту ночь. Он опустил голову и сосредоточенно молчал, хотя обычно-то за словом в карман не лез. В голове хаотично металось слишком много мыслей, сложно было ухватиться за что-то. — Не знаю, — тихо произнёс он наконец. Ларин презрительно и зло фыркнул: — Другого ответа я и не ожидал от человека, который дрочит на детские мультики типа «Май Литл Пони», коллекционирует дурацких плюшевых рыб и только орёт повсюду, что он – гэнгста, хотя на самом деле – мягкотелое чмо. Если так хочешь возиться с колясками и пелёнками, мразь, найди другой инкубатор для вынашивания своих выродков, но не меня. Произнеся тираду, Ларин вышел из комнаты. Должно быть, направился в кухню, но Юра за ним не пошёл – хватит уже; остался сидеть на диване, даже игнорируя стоящую неподалёку недопитую бутылку пива. С пивом думалось бы лучше, с пивом и Димку воспринимать было бы значительно легче, но что-то Хованскому подсказывало, что ему сейчас и глоток в горло не полезет. И ему ведь похуй было на коляски-пелёнки-«выродков», не похуй ему было почему-то на Ларина. Особенно на такого – уязвимого, с затаённым страхом в глазах, самолично приперевшегося к нему домой в поисках если не помощи, то хотя бы поддержки. Да, Димка не признавал этого и всё ещё пытался прятаться за ненавистью и колкими фразами, но Юра-то видел, чувствовал свою победу. Победу вперемешку с робкой и неосознанной иррациональной нежностью, которую он особенно остро ощутил во время поцелуя пару минут назад. Ненавидеть всегда легче, чем признаваться себе в таком, но Юра хотел, чтобы всё это продлилось подольше. Уязвимый Ларин в его квартире и на его кухне (пусть и бесящий, раздражающий и мешающий жить, но Хованский, кажется, уже давно превратился в чёртового мазохиста, недаром ведь смотрит и пересматривает все Димкины видосы), совместная проблема, которая теперь их связывает и которую они похуй как, но обязательно решат вместе. Романтика, блять. А если Ларин сделает свой ёбанный аборт – что будет их связывать? Даже взаимные упоминания в видосах уже постепенно сходят на нет. Ничего их больше не будет связывать, такая вот перспектива. Поэтому, конечно, Юра был против, чтобы, едва он откроет дверь квартиры, Ларин помчался бы в какую-нибудь клинику. Но пока что двери квартиры были закрыты, стрелки часов ползли к утру, а оба они сидели по разным комнатам. Юра смотрел на часы, то и дело нажимая на кнопку смартфона, чтобы время высветилось на экране. Хотел позвонить Черникову: всё-таки делиться своими проблемами с друзьями – это нормально, даже если проблему нормальной никак не назовёшь. Никите он бы, разумеется, не сказал всей правды: соврал бы, вместо Ларина подставив имя своей последней девушки, а Черников, вечно разбирающийся со своими жёнами и детьми, уж мог бы понять и что-то посоветовать. Но потом Хованский передумал: если он утаит ключевой факт и в своём рассказе заменит Димку на какую-нибудь бабу, его проблема просто перестанет иметь смысл. Под утро, задолбавшись читать в интернете о таком феномене, как мужская беременность, Юра устало бросил смартфон на диван. Лучше бы не читал. Лучше бы никогда не встречал Ларина на своём жизненном пути. Но, даже если он подумает об этом ещё примерно сотню раз, ничего уже не изменится. Всё ещё находясь под глубоким впечатлением от прочитанного на самых разных сайтах, Юра решился всё-таки пойти и посмотреть, как там Ларин. Пошёл осторожно и медленно. Интересно, и давно он стремается идти в собственную кухню? Пиздец, дожили. В конце концов, не будет ведь Димка швыряться в него посудой. На пороге кухни Юра замер: Ларин дремал, скрючившись и сидя за столом чёрт знает в какой позе, положив руку на стол, а голову на руку. И было в этой позе что-то такое, что почему-то умилило Хованского. Наверное, он стареет; сказал бы кто ему хотя бы год назад, что он будет умиляться с Ларина – в морду бы дал за такие слова. А сейчас вот… совсем скатился. — Уткин, бля, ну и чё ты уснул на моей кухне? — почти шёпотом спросил он, стараясь вместить в свою реплику недовольство, неверие и сдавленный смешок, получившийся не очень-то весёлым. Подойдя, Хованский довольно ощутимо тряхнул Ларина за плечо: — Дим, блять… Просыпайся и пиздуй на диван лучше. От сна Ларин очнулся мгновенно, будто вовсе и не спал. Молча поднялся, выпрямился и спокойно прошёл в гостиную, хотя, проходя через прихожую, посмотрел на входную дверь так, словно хочет сбежать. Всего один его малозаметный наклон головы в сторону выхода из квартиры – а у Юры уже в груди что-то замерло. Не хотелось выпускать из своей квартиры Ларина. Не хотелось отпускать Ларина. Хотелось смотреть на него, разговаривать с ним и купить ему завтра побольше фруктов и прочих вегетарианских хуёвин, потому что они, сука, полезные. Яблок ему купить.

[мне нравится всё, что тебе нравится мне нравится всё, что тебе]

Когда Ларин лёг, расстегнув пару верхних пуговиц рубашки, Хованский примостился на полу, прислонившись спиной к дивану и откинув голову на диванное сиденье. Он не знал, сколько сидел так, пока Ларин, наверное, засыпал. Но потом вздрогнул от внезапного тихого, сонного Димкиного голоса, словно ему не принадлежавшего: — Юр, а рожать больно?.. — А я-то, блять, откуда знаю? — Хованский искренне был удивлён наивностью вопроса, даже плечами пожал, хотя Дима, лежавший к нему спиной, этого, конечно, не видел. — Наверное. — Если больно, я просто убью тебя. И Юра хотел было что-то ответить, но проглотил слова, глупо улыбаясь, потому что Ларин, несмотря на всё, что пиздел сегодня, кажется, принял решение, а правильное или нет – это уж потом будет видно. Юра прошептал одними губами «Убей» и закрыл глаза, сдавшись навалившейся усталости и чувствуя себя почти счастливым. Когда Хованский уснул, ему почему-то снились зелёные яблоки. Ларину снились детские смерти в свете софтбоксов. Когда Хованский проснулся, Ларина в комнате не было. Не было его и во всей квартире; дверь была открыта ключом. Ларин не отвечал в соцсетях и игнорировал звонки. Ларин уехал.