Титаны и Аккерманы

Воскресенья всегда были семейными днями. Сколько Леви помнил себя, и даже сколько помнила себя Кушель. В большой гостиной, там, где с ноября по апрель топили камин, накрывали стол белой скатертью с серебряной вышивкой по краю. Скатерти с течением лет менялись, изнашивались от стирок, даже самые прочные, даже при самом бережном уходе, а узор оставался прежним. Незатейливый растительный орнамент, завитушки, листочки, и виноград не виноград, и вьюнок не вьюнок, и не плющ даже, но каждый Аккерман узнал бы его безошибочно среди ряда таких же простеньких узоров и каждый, даже те, кому рисовать было не дано от природы, мог с легкостью его повторить. Орнамент, как было написано в книге истории клана, был символом их ещё со времен основателя, первого Аккермана, какого почитали в семье с не меньшим трепетом, чем титаны почитают Первого Короля. С тех пор члены клана воссоздавали узор на скатертях, льняных салфетках, на парадно-выходной одежде. И по сей день у каждого была дорогая белая рубашка с вышитыми воротничком и рукавами. Ту скатерть, что стелили теперь, вышивала Кушель в позапрошлом году, предыдущая совсем истрепалась и на одном из застолий предательски порвалась прямо в центре, когда кто-то потянулся за очередным куском пирога и слишком прижал ногой край. А ведь её, предыдущую, вышивал сам глава Гарольд. Он выматерился тогда, потом вздохнул, подпер щеку и сказал, что ничто не вечно. Ему тут же хором ответили «Только не ты, старый хрен». Но Гарольд на другой день оглядел прореху, признал, что самому такую тонкую работу ему уже не осилить и перепоручил дело самой рукастой из внучек. Хотел поручить Леви, но тот не нашел времени, хотя и пообещал вышить на замену салфетки, чтобы не отличались от новой скатерти. В семье Аккерманов не было понятия о мужской и женской работе. Мужчины здесь были терпеливыми, а женщины сильными. Камин чистил тот, кто мог, и у кого лучше получалось не вымазаться с ног до головы в копоти, и готовил, кто мог, и убирал тоже. Леви в юности и понятия не имел, что может быть что-то зазорное в том, чтобы вымыть руками пол в комнате и туалет, что это внезапно женское дело. В учебке над ним попытались смеяться, но быстро это дело оставили, а он так и не научился стыдиться того, что естественно для всякого, кто стоит на эволюционной лестнице хоть чуть выше обезьяны — желания жить в чистоте. Забавно было узнать, что годы спустя аналогичный случай произошел и с Микасой. — Сказали полы помыть, — сообщил ей однокурсник, протягивая ведро и швабру, когда они, дежурные, остались одни в учебной аудитории. — Так мой, — спокойно сказала она, становясь на цыпочки, чтобы вытереть высокую доску. Парень задрал бровь, то ли удивленный, то ли раздраженный её наглостью. Они учились первый месяц, и он ещё не знал, кто такая Микаса Аккерман, и как с ней следует разговаривать. — Я мужчина, — он выпятил подбородок и так и держал ведро и швабру на вытянутых руках. Она окинула его взглядом от сапог до макушки и назад и холодно сказала: — Не вижу взаимосвязи. У них дома, если болела тетя Кушель, её подменял в кухне Кенни или даже дед Гарольд, хотя и ворчал, что не для его спины все эти лазания по шкафчикам и наклоны к духовке, а тут: полы, швабра, половая принадлежность — больной какой-то. Так вот, воскресные обеды были обязательны для всех Аккерманов, кто присутствовал в городе. Подготовка начиналась с утра: уборка гостиной, зимой истопка камина, летом чистка москитной сетки от налипшего за неделю мусора, что вечно летел из сада, сервировка стола и непосредственно приготовление самого обеда. Этим обычно занимались двое-трое, заранее пекли булочки и накрывали чистыми полотенцами, чтобы не быстро остыли, запекали птицу, жарили телячьи отбивные, при отсутствии которых дед отказывался садиться за стол. Кого-нибудь посылали в подвал за вином, но только в одиночку, потому как давно уже было известно, что парные хождения, не особо важно кого с кем, вечно заканчивались длительными — прямо там, в подвале, — дегустированиями. А потом заваривали чай. Много чая. Черного и зеленого, и цветочного тоже. С сахаром и без, с молоком и сливками, горячий и со льдом. Пили его с бутербродами с сыром, с коричными булочками и с пирогами, которые лучше всего удавались Исааку. Он готовил их теперь дома, в квартире, где они жили с Хлоей, и приносил с собой. И Хлою приводил тоже. И многие приводили своих: подопечных, друзей, сослуживцев, даже тех, кому просто некуда было податься в одинокое и скучное воскресенье. — Человеком больше, — говорил Гарольд, как говорил до этого его дед, а до того прадед, — человеком меньше, всё равно большая семья. Уж один день в неделю можно потерпеть ваши рожи. — И мы твою терпим, дед, — отвечали ему хором. Уборка после тоже распределялась на всех.