Титаны и Аккерманы

Микаса застыла в дверях, прижимая к груди порванный по шву бумажный пакет с грейпфрутами. В кухне, прямо напротив, видно через прихожую, как на ладони, сидел на кухонном диванчике Армин и намазывал шоколадную пасту на большое печенье. — Привет, — сказал он, когда их взгляды встретились. — Извини, я внезапно, зато вкусного принес, — он указал, выпятив подбородок, на большую банку с белой крышкой и пакет печенья. — Ты голодная? Разувшись на ощупь, Микаса вошла и положила пакет на стол, из прорехи тут же выкатился большой грейпфрут, ударился о сахарницу и остановился, ещё секунды три покачался по инерции. — Немного, — ответила она, словно не замечая чрезмерно длинной паузы. — А где Эрен? — В ванной. — Микаса прислушалась, действительно шумела вода, шуршала под струями пластиковая занавеска. Армин перехватил её мысли, увидел их в сжатых губах и складке между бровями, и поспешил успокоить: — Автобус сломался, четыре квартала шли пешком, взмокли. Эрен пропустил меня, так что я уже чистый. Взял синее полотенце, ничего? Бросил в стирку. — Ничего, — сказала Микаса тихо, — оно же твоё. В самом деле, уже не гостевое, и тапочки давно не гостевые, и зубная щетка стоит третьей в стаканчике, тоже синяя. Армин здесь, даже когда его нет, его присутствие витает повсюду: в заложенной стикером книге, незакрытой вкладке в браузере, в жирных сливках к кофе и в самом кофе, который кроме Армина в этой квартире никто и не пьет. Микаса так торопилась сегодня домой, даже не остановилась, чтобы купить новый пакет, бежала по лестнице, на ходу доставая ключи… Это здорово, что Армин здесь. Нужно порадоваться. Эрену от его присутствия всегда хорошо, он становится спокойным и веселым, и самой Микасе в присутствии Армина хорошо тоже. Отдельно от Эрена. «Забота о титане прежде всего», — напомнила она себе, десять раз вдохнула и выдохнула сквозь стиснутые зубы, пока мыла руки над раковиной, долго и тщательно вытирала их кухонным полотенцем, потом так же тщательно, по одному, стала мыть грейпфруты и складывать в плетеную корзинку. — Я переночую у своих, — она не то спрашивала, не то утверждала. Армин тщательно прожевал откушенный кусок, шоколад остался у него на губе и в углу рта, такой броский на белой коже, как сажа на крахмальной простыне. — Почему? — спросил он с неподдельным удивлением. — Я думал, мы, наконец-то, посмотрим тот фильм. Микаса снова вытерла руки, подошла вплотную к нему, прислушалась шумит ли ещё вода, и, наклонившись, губами сняла сладкое, коснулась щек и подбородка, прохладного лба. — Чтобы не мешать, — и опять полуспрашивала, неуверенная, недоверяющая собственным словам, как бывает всегда, когда слова говорятся из надобности, а хочется, чтобы возразили, одернули, предложили иной вариант, тот самый, который больше всего желаем. Армин взял её за предплечья, жесткие, ощутимо рельефные даже под длинными рукавами, и мягко потянул к себе. Микаса переступила ногами, всё-таки поддалась, уперлась коленями в обивку дивана по сторонам его худых бедер, опустила лицо в пахнущие шампунем волосы. Её шампунем, любимым, с ромашкой. Переплетя пальцы, он откинулся, чтобы посмотреть ей в лицо, Микаса опустила глаза, с трудом заставила себя поймать его взгляд. — Я не хочу прогонять тебя отсюда, — сказал Армин, — занимать твоё место. Оно твоё, я на него не претендую, понимаешь? Микаса неуверенно кивнула. — Если тебе неуютно, когда я здесь, — продолжал он, — я уйду прямо сейчас, скажу Эрену, что вызвали на службу. Я прошу тебя не терпеть ради меня неудобств, я и так создал их тебе слишком много, прости. — Он тронул губами её шею, ниже, между ключицами, поднялся выше, нашел губы, вкус шоколадной пасты всё ещё ярко чувствовался. Микаса ответила с жаром, набросилась вдруг, будто тысячу лет не целовала, хватала жадно, прикусывала зубами, толкалась языком и обнимала, стискивала в ладонях его плечи, тонкие, даже хрупкие, совсем, как у мальчика, она до сих пор иногда боялась сделать ему больно, навредить своей непомерной, неженской силой. — Я не хочу уходить, — вышептала она наконец, — и не хочу, чтобы ты уходил. Но не знаю как. Армин не глядя, ощупью, вытер пальцами выступившие слезинки, прижал её лоб к своей шее, под ухом, чтобы слышно было, как бьется тугая жилка, как бьется в нем сердце. Микаса вслушивалась в этот размеренный стук и понемногу успокаивалась, выравнивала сбившееся дыхание. Это было легко, прижать её к сердцу, как младенца, и подержать, Микаса всегда поддавалась этому, с самого детства, и после, повзрослев, не умела противиться. Поразительно, но Эрен, даже зная об этом, не умел этого применить, ему не хватало простого терпения — высидеть несколько минут недвижно, размеренно дыша, вслушиваясь в Микасу, вливаясь в неё, чтобы сердца сравнялись в биении, чтобы спокойствие овладело духом и телом. Но Армин мог, он многое мог даже в этом хрупком своем, тщедушном теле, с тонкой кожей и просвечивающими сквозь неё венами. Обнаженным он был почти весь голубой на просвет, словно обвели разбавленной акварелью, а после не смыли. — Я останусь, — сказала Микаса, и слова прозвучали уверенно. — Спасибо. Я люблю тебя, ты знаешь? Она всхлипнула, словно не хватило дыхания, ответила: — Знаю. И я. Щелкнул замок ванной комнаты, и Эрен, не утрудив себя даже обернуть полотенце вокруг бедер, вышел, прошел в кухню, оставляя на паркете капли, срывавшиеся с плохо вытертых волос, и радостно воскликнул: — Ты уже дома! Будем ужинать, я голодный, как титан! Поцеловал Микасу, куда дотянулся, в шею, в щеку, в нос, и Армина — в висок и переносицу. — Наконец-то все дома, а то вечно кого-то не хватает. Неуютно. Микаса и Армин обнялись крепче и так сидели, пока Эрен гремел у плиты.