Титаны и Аккерманы

По случаю торжественного приема в королевском саду Кенни надел белую шляпу. Ради Ури. Тому нравилось, когда в праздник все нарядные, и сам, аскетичный и простой в повседневности, нарядился в белую мантию. «А ты в ней не помрешь?» — спросил Кенни, когда увидел. Ури и без того всегда был горячим, как печка, а уж в таком одеянии имел все шансы свариться заживо. «Ну, ты присматривай за мной», — ответил Ури с ехидцей, и Кенни присматривал теперь, но признаков теплового удара не замечал. Зато Гарольду явно было жарко. Он то и дело подносил белый платок к лицу и благородным отточенным жестом промокал лоб. А вот не хрен было выделываться и являться во фраке. И что, что все во фраках, что торжественный прием, и что король тут, ему в силу возраста и заслуг и растянутую пижаму простили бы, но нет же. Старикан ещё гордый и невыносимый по-прежнему, всю семью с утра задолбал выбором между красной бабочкой и черной, Микаса шепнула, когда они с ней столкнулись у столика с напитками. Подобные приемы случались не чаще пары раз в год, когда у королевского дома собирались и верхушка правительства, заслуженные военные чины, достойно проявившие себя титаны, и, конечно, Аккерманы, ни одно подобное собрание не могло обойтись без Аккерманов в максимально полном составе. В абсолютно полном никогда не получалось, обязательно кого-нибудь да уносило из столицы вслед за подопечным. Кенни проводил старика глазами — прекрасная осанка, гибкая ещё спина, длинная жилистая шея и гордо посаженная голова, абсолютно седая, тщательно причесанная. Это хорошо, подумалось Кенни, это прямо дохуя отлично, что мы так охеренно стареем. Либо смерть при исполнении, либо красивая благородная старость. Нет, ему-то, конечно, не быть таким холеным, как дед. Когда он, Кенни, станет главой клана, то в тот же день перестанет сдавать в чистку плащ, и пусть он хоть весь покроется пятнами, не приведи богини кому-то этим попенять, всех будет слать по матери. Вот это наступит житуха! Кенни даже глаза прикрыл, а когда открыл, увидел, что Гарольд Аккерман удаляется вдоль аллеи в компании Рода Рейсса. Дернулся было догнать, потом решил — не надо, дед не маленький, разберется как-нибудь сам. — Через три недели, — сказал Род Рейсс с теплой улыбкой, — шестнадцатилетие моей дочери Флорианы. — Это большое событие, — ответил Гарольд Аккерман и позволил себе заложить руки за спину. Пусть эти пиздюки себе думают, что он ещё ого-го, а поясница уже не та. — О да, — продолжал Род, — она ужасно волнуется. Шестнадцать лет для члена королевской семьи традиционный возраст введения сыворотки. — Он дождался пока Гарольд кивнет, заговорил дальше: — Это не обязательно, лично я никогда не мог понять преимущества… Вы знаете, конечно, о чем я. Все эти перевоплощения, боль, лихорадка при трансформации. Нет ничего особенного, ради чего стоило бы терпеть такие мучения, решил я в свои шестнадцать, и придерживаюсь сего мнения до сих пор, однако мои дети, похоже, буквально все этим пошли не в меня. — Он прыснул, будто остроумно пошутил, Гарольд растянул губы в вежливой улыбке. — Двое старших уже прошли процедуру в положенное время, я считаю, их титаны весьма хороши. Как отец я надеюсь, что им никогда не придется использовать перевоплощение ради подвержения себя опасности, но как член королевской семьи сознаю и принимаю, что долг может вынудить их встать на страже безопасности родины. — Вы здравый человек, Ваша Светлость. Они остановились в тени кипарисов, и сразу стало заметнее, что Гарольд Аккерман, по-прежнему прямой, не сгорбленный возрастом, на голову выше. Род пожевал губами и снова медленно зашагал, Гарольд двинулся следом. — Вы тоже отец, — сказал Род, — и дед, и даже, насколько я знаю, прадед, уверен, вы не менее, а вероятно и более моего знаете это чувство. — Гарольд чуть склонил голову, дескать, какое-такое чувство? — Когда сердцу неуютно в груди. Не это романтическое, как в юности, а постоянное, непрерывное — я об отцовских страхах, о волнении за тех, кого любишь сильнее всего. Гарольд молчал, всем своим видом показывая, что да, было что-то такое, когда я был молодым и глупым, а теперь это кагало неблагодарных засранцев, которые деда лишний раз к стоматологу не свозят, шли бы все в глубокую титанью жопу. Род принял паузу за сопереживание и продолжал: — Ваш клан верно служит нашему государству уже несколько сотен лет, каждый король и многие члены королевской династии имели верных друзей и соратников в лице представителей клана Аккерман, их портреты украшают зал славы центрального дворца. Я помню ту любовь и безмерное уважение, с какими неизменно отзывалась о вас моя досточтимая бабушка, Её Величество королева Сивилла Первая, не щадившая себя на поле брани и тем не менее встретившая кончину в своей постели, и всё благодаря вашим заслугам. Сердце моё радуется, когда я вижу, под какой крепкой и надежной защитой находится мой любимый брат, и его долголетие не вызывает во мне опасений. Но… Договаривай, сказал про себя Гарольд, натянув на лицо подобающее выражение, клянчь моих детей, чтоб прикрывали жопы твоим. — Но мои дети, даже уже обращенные, не могут похвалиться такими же надежными друзьями. Давайте говорить начистоту, ваш клан оказал бы честь королевской семье, если бы пятеро его членов стали хранителями единственных наследников трона, к тому же один из них однажды, хоть и чрезвычайно рано об этом говорить, станет хранителем короля, либо королевы. К примеру, Ваша очаровательная Микаса — ровесница Флорианы, нет поводов думать, что они не подружатся. Как вы считаете? Он снова остановился, мясистые губы разошлись, обнажив белоснежный оскал. Сука, подумал Гарольд, этот точно был у зубного позже меня. Стиснув запястья так, что запонки впились в тело, он медленно и спокойно заговорил: — Позвольте, я расскажу вам об основном механизме, Ваша Светлость. — Механизме чего? — Род не стер улыбку до конца, однако та несколько померкла. — Верности. Знаете ли Вы, Ваша Светлость, как я познакомился с вашей бабушкой? Род замешкался, потом вспомнил: — В зале суда! — Совершенно верно. Её Величество вступились за женщину, укравшую еду для своих голодных детей, и та была освобождена тут же. Вскоре после этого ваша бабушка запустила одну из действующих сегодня социальных программ помощи малоимущим. Сивилла была человеком удивительного душевного благородства и бесконечной внутренней справедливости, — Род взглянул в лицо собеседнику и поразился, как вспыхнули его равнодушные обычно глаза, как преобразилось лицо, и, будто бы от улыбки, резче обозначились борозды морщин. — И как это сочеталось в ней с яростью в войне! Она не переставала поражать меня никогда. И знаете что, — он сказал это мягко, без присущего фразе упрека, — каждый из нас, из Аккерманов, испытывает то же по отношению к своему подопечному. Наша верность глубже инстинкта самосохранения, важнее любви к жизни, к родине, даже к семье, но она не вспыхивает по приказу. Титан должен поразить, увлечь, впечатлить настолько, чтобы всё померкло вокруг в сравнении с его жизнью и его безопасностью. Вы смотрите на Его Величество и Кенни, но не видите главного, они не просто союзники, они друзья! Никто из Аккерманов, — заключил он с гордостью, — не дурак, но при выборе титана нами движет не разум. При всем моем почтении принцессе Флориане, нельзя с уверенностью сказать, насколько сумела бы впечатлиться ею Микаса Аккерман. К тому же, у неё уже есть свой титан. Род молчал. Улыбка совсем сошла с его лица, губы сжались, уголки опустились вниз. — Я слышал, один из ваших поддерживает даже не титана, а человека. — Верно. Что и доказывает правдивость моих слов. — Значит, дело в том, что каждый из королей и королев, а также тьма членов королевской семьи сумели независимо друг от друга обаять тьму Аккерманов? — Совершенно верно, — сказал Гарольд. — Значит, — заключил Род, и голос его взгремел молотом о наковальню, лицо покраснело, шея стала бордовой, и Гарольд с удивлением подумал, насколько он непохож на белокожую Сивиллу, у которой вены просвечивали сквозь тонкую кожу, — мои дети не могут быть исключением. Трое членов клана очаруются ими в ближайшем будущем, ещё двое — по достижении Дирком и Авелем шестнадцати лет. Гарольд тоже не пытался более улыбаться. — Позвольте, неужто я недостаточно подробно разъяснил принцип действия, Ваша Светлость? Позвольте… Род выставил руку раскрытой ладонью вперед, обернулся к площадке, нашел глазами белую мантию Ури и холодно уточнил: — Вы действительно станете перечить королю, герр Аккерман? У Гарольда будто землю выбили из-под ног, он в последний момент удержал себя, едва не покачнувшись, стиснул сильнее запястья, чтобы не дернуть ставшую вдруг слишком тугой бабочку. Действительно, кто бы заводил подобные разговоры без высшего соизволения короля, без его однозначного разрешения. Мрак. — Кенни, — сказал Гарольд, вернувшись к фонтану. Кенни стоял с тарелкой в руках и усиленно что-то ел с неё, рядом с бокалом сока в руках стояла Микаса и несколько военных чинов, — на минуту. Ури возился с пуговицами, когда Кенни Аккерман вошел в спальню и стал оглядываться. На него находило изредка телохранительное настроение, когда он начинал заглядывать под кровать и смотреть за шторами, не притаился ли там шпион, но сегодня Ури больше рассчитывал на помощь в разоблачении, эти традиционные одеяния было так же трудно снять, как и надеть, а звать на помощь таких же уставших, как и он за день, слуг, просто не позволяла совесть. — Ты что-то ищешь? — одна из пуговиц всё-таки не выдержала напора, отскочила и ударилась о деревянную стенную панель. — Да, — сказал Кенни с равнодушием, окинул взглядом секретер и компьютерный столик, — свой ошейник. Не знаешь, куда задевал? Оставив пуговицы в покое, Ури с напряжением вгляделся Кенни в лицо. Тот стоял прямой и растрепанный, от церемониальной прилизанности не осталось и следа: ворот расстегнут, шляпа сдвинута на затылок, нервный блеск в беспокойных глазах. — Выпил лишнего? Но от Кенни не несло алкоголем, да и так, чтобы не контролировать себя с ним, Ури, Кенни Аккерман не напивался никогда. Кенни вдруг бросил кривляться, расслабил плечи, нашел на столе забытую утром пачку сигарет, прикурил, демонстративно наплевав на запрет курить в королевской спальне. — Хуй со мной, — сказал он с искренней горечью, Ури, не знавший ранее от Кенни таких интонаций, почувствовал слабость в ногах, — я как был по сути бандит из подворотни, так и есть, но с дедом ты так за что? Ури нащупал ногой стул, сел, подумал, что надо было стоять, как подобает монарху, но тело ослабло от дневной усталости и от странного, непривычного вида Кенни: подавленного, расстроенного и от расстройства этого — злого. — Старикан всегда тебя любил. Как человека, блядь. И считал тебя членом семьи, несмотря на то, что ты дохуя король. Наши фамильные извинения, Ваше Величество. Ури Рейсс поднял глаза, и Кенни отнял ото рта сигарету. Глаза эти были такие же, как в их первую встречу: огромные, ледяные, пронзающие насквозь и душу, и помыслы. — А теперь четко и внятно, Кенни, что произошло? Микаса как раз вернулась с занятий, когда белый автомобиль с гербом Рейссов подъехал к дому. Король, одетый в простые брюки и такую же простую белую рубашку, пересек лужайку и взошел на крыльцо. Микаса не задумываясь открыла на стук и ахнула в замешательстве, потом очнулась, склонила голову в подобающем жесте и шагнула вглубь прихожей. На звук из столовой вышла Кушель, всплеснула руками и бросилась к Ури, как к тонущему ребенку. — Святые богини, почему ты не предупредил! Какая неожиданность. Проходи, я сейчас всех позову. — Не надо всех, — сказал Ури мягко, расцеловав её в обе щеки,— позови, пожалуйста, Гарольда. Если он захочется видеть меня, разумеется. Гарольд Аккерман не счел для себя возможным игнорировать визит короля. Он сидел за пустым столом такой же прямой, как и накануне, в королевском саду, хоть и не переоделся по случаю, а так и остался в своей любимой растянутой домашней кофте. — Ваше Величество, — сказал он вопросительно. И Ури заговорил. Говорил он коротко, и каждое слово весомо заверяло сказанное, будто большой королевской печатью. — Вам ли не знать, что такое размолвки в семье. К сожалению, королевская семья не исключение. В вашем доме много братьев и сестер, и все они искренне любят друг друга и друг о друге заботятся. Кенни, который сам безо всякого разрешения пришел и уселся около Гарольда, сдержал ухмылку, вспомнив, как отказывался когда-то сидеть с маленьким Леви и сдался только лишь после слезного «Я же твоя сестра, а он твой родной племянник» Кушель. Кто бы мог ожидать, что на него такое подействует. — У меня всего один брат и пятеро племянников. Я, без сомнения, не лучший дядя на свете, но, поверьте, их безопасность заботит меня немало, и мне ясны чувства и переживания брата о судьбах его детей, но я никогда, заверяю — никогда! — не говорил и тем более не давал разрешения на насильственную вербовку членов вашего клана. Кому как ни мне знать, что такое связь Аккермана с его подопечным. Хотел бы я этого для дорогих мне людей? Да. Помышлял ли я когда-либо заставить близких вам служить близким мне? Нет. Но я приношу свои глубочайшие извинения за слова моего брата. Герр Аккерман, — обратился он к Гарольду, — я надеюсь на восстановление наших добрых отношений. Кенни, — тот демонстративно смотрел в сторону, но Ури это не смутило, — мне жаль, что тебе пришлось усомниться во мне и моем к тебе отношении. Это моё слово, как вашего короля и как вашего друга. Гарольд Аккерман расплел крепко сложенные в замок пальцы, поскреб подбородок с пеньками седой щетины. — Ури, сынок, — сказал он с подобающим возрасту спокойствием, — я рад, что мы со всем разобрались. И у меня к тебе две ответные просьбы. — Что в моих силах, — кивнул Ури. — Во-первых, — Гарольд ткнул рукой вправо и уперся пальцами Кенни в плечо, — забери своего дружбана, потому что он вечно ложится в соседней комнате и храпит, как сволочь. И во-вторых, не выпить чая в доме Аккермана — смертельно его оскорбить, так что не торопись, располагайся, у нас точно есть твой любимый жасминовый. — Мятный, — буркнул Кенни и отвернулся ещё сильней.