Титаны и Аккерманы

Микаса проснулась, когда голоса в коридоре стали слишком громкими. Обычно сон её был по-аккермански чуток, но вчера была пятница — по программе кросс в полном обмундировании и с вещмешком — тяжелый день, она едва добралась к себе после ужина и тут же легла в постель, даже не позвонила Эрену перед сном. По коридору ходили — свои и посторонние, это было ясно по тяжелым шагам, все Аккерманы ступали тихо, почти бесшумно, а эти топали, как слоны. Желтый циферблат электронных часов подсказал, что уже глубокая ночь, без четверти два, что, интересно, чужие делают в доме в такое время? Микаса натянула штаны и майку, сунула руку под матрас, достала охотничий нож — большой, с резной костяной рукоятью и широким кровостоком — одну из немногих вещей, что остались у неё от отца, и босиком подошла к двери, прислушалась. Медленно приоткрыла дверь. В нос ударил резкий и душный запах, похоже, кто-то разбил флакон духов, только кто же станет душиться такой гадостью? Уж точно не тетя Кушель. И не дед Гарольд, конечно же, из комнаты которого вышел мужчина в зеленом медицинском костюме и Ави, ночевавший сегодня в особняке. Он внимательно вслушивался в слова медика, сама Микаса ничего не могла разобрать, они были в другом конце коридора и говорили вполголоса, а потом Ави увидел её и сказал закрыть дверь. — Что-то с Гарольдом? — спросила она, тиская рукоятку ножа за спиной. — Всё будет хорошо, — нервно ответил Ави. — Сиди пока в своей комнате, пожалуйста. Микаса послушно закрылась и стояла под дверью, вслушиваясь, как голоса опять становятся громче, шаги ближе, совсем тяжелые, и запах, такой гадкий, страшный. Она никогда не слышала его раньше, но уже ненавидела всем сердцем. Через минуту в дверь постучали, Микаса тут же открыла. На пороге стояла Кушель, спокойная и собранная, с сумкой в руках. — Гарольда забрали в больницу, — сказала она. — Пожалуйста, оповести всех членов семьи, кого сможешь, это очень важно. Гея спит в детской, вряд ли она проснется, но всё-таки спустись вниз, позаботься о ней, если я не вернусь до утра. Полагаюсь на тебя. — Что с ним? — крикнула Микаса, когда Кушель уже ступила на лестницу. — Сердце. Гарольд Аккерман никогда не жаловался на здоровье. Он любил посетовать на годы, но был ещё крепок и бодр, густые, хоть и абсолютно седые, волосы, походка ровная, идеальная выправка, сразу видно военное прошлое. Сердце. С чего вдруг? Как так? С каких пор? За ужином был как обычно. Вернувшись в комнату, Микаса взяла телефон, обулась и спустилась в гостиную. Прислушалась у комнаты Геи, заглядывать не стала, опасаясь разбудить. Хорошо, когда тебе пять лет, сон сладок и безмятежен, хоть весь дом перевернется вверх дном. Больше в особняке никого не было. Лето. Ночь на субботу. Как назло один из тех дней, когда клан разбредается кто куда, многие уехали из города, кто-то в этот сезон совсем далеко, как Хлоя и Исаак, которые опять отправились в Шиганшину, так что им сообщать бесполезно, во всяком случае, не сейчас. На столике у камина нашлись блокнот и ручка, Микаса быстро составила список тех, кто точно должен быть в городе, набралось не так много, всего пять человек, потом записала тех, кто мог быстро вернуться. Первым она позвонила Кенни, но телефон был отключен. Тогда набрала Леви, тот ответил после второго гудка, но голос был совсем сонный, вряд ли он хотя бы глянул на дисплей, чтобы узнать, кто звонит. Когда подопечный под боком, можно позволить себе расслабиться и крепко уснуть. — Это я, — сказала Микаса в трубку. — М? — Я — Микаса. Гарольду стало плохо, его увезли в больницу, Ави и Кушель поехали с ним. Леви проснулся мгновенно. — В какую именно? — Не знаю, думаю, в первую городскую клинику, но лучше свяжись с Кушель, может, перенаправят в королевский госпиталь. — Понял. Ты одна? — Я в порядке. Сторожу Гею. Не могу дозвониться Кенни. — Он в резиденции Рейссов, — сказал Леви, — наверное, отключил телефон. — И как с ним связаться? — Забей. Будь на связи, если что — позвоню. Эрвин Смит выглянул из кухни. Сегодня они ночевали в штабе, как и вчера, и всю неделю до этого. Пользовались душем в конце коридора тремя этажами ниже, ели полуфабрикаты из микроволновки и иногда выходили пообедать в кафе за углом, там подавали яичную лапшу, Леви настаивал, чтобы подопечный полноценно питался. В кухне же между приемной и кабинетом можно было разве что заварить чай и сделать бутерброды. — Звонили из дома, — сказал Леви, прошел в носках по чистому полу и достал из-за шкафа свои ботинки. — Что произошло? — У старика сердце прихватило, забрали. Вернувшись в кухню, Эрвин убрал в холодильник ветчину и сыр, поставил на место чашку и, на ходу раскатывая манжеты и застегивая рукава, вернулся в кабинет. — У нашего госпиталя хорошее кардио-отделение, я позвоню Доуку, возможно, лучше доставить герра Гарольда туда. Обувшись, Леви рассовал по карманам телефон, бумажник и прочие мелочи, встряхнул куртку в шкафу, чтобы по звону определить, где ключи от мотоцикла. — Оставь, — сказал Эрвин, — поедем на служебной машине. Я с тобой. — Это тупо, — буркнул Леви. — Ну уж как есть. Особняк настолько редко бывал безлюдным, что Микаса по пальцам могла пересчитать часы, когда оставалась в нем совершенно одна, и никогда это не было так жутко, как в этот раз. Оглушительно тикала на ходу секундная стрелка, ворчал холодильник в далекой кухне, камин в полутьме — а Микаса зажгла лишь торшер, яркий свет слишком резал глаза — смотрелся бездонным провалом в другую вселенную. Технически, конечно, была ещё спящая Гея, но спящий человек — это обычно как будто не считается, тем более спящий ребенок. Она уже позвонила Саре, её матери, та обещала немедленно выехать и быть в городе уже к утру. — Микаса, — сказала Сара в трубку, когда её разбудили ночным звонком и в двух словах обрисовали ситуацию, — девочка, тебе не страшно? Сара была четвертой, кто её об этом спросил за последние полчаса, и Микаса в ответ уже просто скрипела зубами. Она такая же Аккерман, как прочие, какого черта её должны напугать такие смешные вещи, как одиночество в ночном особняке, особенно на фоне произошедшего. Все, кому она смогла дозвониться, держались естественно и хладнокровно. Все Аккерманы периодически оказывались в госпиталях. О чьем-то здоровье даже всерьез приходилось беспокоиться, не все ранения, несмотря на аккерманскую способность к быстрому восстановлению, проходили бесследно, так что многие члены клана дружили с медиками или хотя бы знали в лицо персонал хирургического и травматологического отделений госпиталей, однако Микаса не могла припомнить, чтобы хоть кому-то из них понадобился кардиолог. И всё-таки родственники держались спокойно, спрашивали, куда увезли деда, справлялись о самой Микасе и тут же покидали дома. Все, кроме Кенни, телефон которого по-прежнему отвечал механическим голосом и предлагал оставить сообщение. Микаса оставила и всё-таки на сердце было беспокойно не только из-за деда, но и из-за не до конца выполненного поручения. Она встала, обошла кресло. На каминной полке среди статуэток лошадей и драконов, стояли фотографии в рамках. Молодой Гарольд с Её Величеством Сивиллой Первой. Высокий, темноволосый, гладко выбритый, он стоял навытяжку, как на посту у королевского дворца, а Сивилла улыбалась, скосив глаза в его сторону, и от этого фотография теряла всю серьезность и торжественность. На другой Гарольд стоял с Гарри — родным братом, которого Микаса не застала в живых и знала только по рассказам Кушель и Кенни, которым он приходился родным дедом — возле туши убитого кабана, и дула их ружей смотрели в кроны дубового леса. На фото по центру была и Микаса, там были все, живые и здравствующие два года назад, даже совсем маленькая Гея на руках Ави, родного дяди. Гарольд, прямой, уже абсолютно седой, в белом костюме, Кушель в вечернем платье, Леви с кристально белым шейным платком, Кенни в белой шляпе, единственный из всех улыбается своей фирменной улыбкой, вот-вот расхохочется и всех начнет щекотать. Их снял тогда личный фотограф Рейссов после приема во дворце по случаю очередной годовщины очередной военной победы. Он расставлял их на ступенях у входа так, чтобы каждого было видно, а в итоге казалось, что они облепили Гарольда, как виноградины общий черенок, который выдерни, и все посыплются на пол, лишенные стержня. Микаса села в кресло, закрыла глаза, вслушалась. Особняк по-прежнему молчал. Спать не хотелось, хотя день предстоял тяжелый и подремать следовало бы, да как тут задремлешь? Слабый след чужеродного дому запаха ещё оставался в воздухе, Микаса различила его, и теперь он не отставал, точно пропитал всё кругом: мебель, книги в шкафу, её саму. Мерзкий запах, злой и тревожащий. Ави позаботился, чтобы она не увидела, как уносят Гарольда, не увидела его слабости, от одной мысли о которой начинало колотиться сердце, как колотится, когда стоишь на крыше высокого здания. Вроде и нет страха высоты, но чувство пропасти под ногами вгоняет в холодный пот, и от мысли об этом невозможно отвлечься. Все они пожизненно стоят на высоте, весь клан до последнего человека, даже маленькая Гея, только кто-то у самого края крыши, как Гарольд. Он упадет, и кто-то должен стать следующим. И следующий должен об этом знать. Микаса потерла веки и оглядела комнату. Встала, нашла на полке толстый телефонный справочник, которым годы и годы никто не пользовался, открыла и сразу наткнулась на карандашные пометки, оставленные чьей-то твердой и аккуратной рукой, не стала задерживаться, провела пальцем ниже, нашла номер резиденции короля Рейсса. Городскими телефонами теперь пользовались крайне редко, но они ещё не полностью вышли из обихода, и оставалось надеяться, что стационарный телефон стоит до сих пор где-нибудь в холле королевского особняка, и что номер его стабилен так же, как и династия. Рука у Микасы вспотела и во рту было сухо, звучал уже девятый гудок, а на том конце линии никто так и не поднимал трубку. Она сбросила звонок, минуту подождала и набрала номер снова. И снова к телефону не подходили. Телефон Кенни был по-прежнему выключен. Возникла мысль, не записан ли где-нибудь номер Ури, но если и да, то это где-нибудь в кабинете Гарольда, а если он узнает, что Микаса рылась в его столе… Узнает, будет ругаться, громко поминая свои заслуги перед отечеством, совершаемые не затем, чтобы всякие соплячки позволяли себе шариться в его записях. Именно так и будет. Наверняка. И пусть, всё равно Микаса пойдет и поищет. Только наберет вот номер ещё раз, и… Недовольный мужской голос ответил после щелчка: — Резиденция Его Величества короля Рейсса. В первую секунду у Микасы язык к нёбу присох, она попыталась сглотнуть, но лишь сухое дыхание продрало напряженное горло. — Доброй ночи, — выговорила она, — могу я поговорить с Его Величеством? Голос надменно ответствовал, что Его Величество спит. И осведомлена ли фрау который нынче час? — Меня зовут Микаса Аккерман, — сказала она, как могла уверенно, тон получился недостаточно твердым, она поморщилась. — Я ищу господина телохранителя Его Величества Кенни Аккермана, по важному вопросу. Не могли бы вы, — она подумала, что человек не представился, и как, интересно, к нему обращаться? — пригласить его к телефону или передать сообщение? В трубке молчали, она подумала, не положили ли, но ни щелчка не было, ни гудков. Наконец сказали: — Ожидайте, фрау Аккерман. Микаса хотела бы дать отповедь, как умела это делать Кушель, что не фрау, а фройлен, да не вовремя было и глупо, и неважно сейчас. Уснуть не удавалось, и к двум часам ночи Кенни уже отлежал себе бока, а простыня под ним собралась настолько чудовищной гармошкой, что он, психанув, выдрал её из-под себя и швырнул на пол. Не надо было пить этот кофе за ужином. Пусть там и рома было в половину кофейной порции, сон всё равно не шел, будто забрел в бордель по дороге и забыл обо всем на свете, особенно о Кенни Аккермане, который так его ждет. Кенни выкурил две сигареты, по пояс высунувшись в окно, и свежий воздух, вопреки ожиданию, не нагнал сонливости, а только взбодрил. Подумалось, не организовать ли ночной прием пищи, эдакий полночник, аналог полдника, употребляемый, чтоб не загнуться с голоду между ужином и завтраком, но идти в кухню и обслуживать себя самому было лень. Совсем разболтался, подумал Кенни с раздражением, даже Ури обходится без слуг, а если старый хрен Гарольд узнает, что ему кто-то наливает кофе и убирает за ним тарелки, отлупит аккерманским кодексом, и сомневаться нечего. Пристыдить себя пристыдил, а есть не пошел всё равно, в особняке — хотя какой это особняк, самый натуральный замок — полно народу, все эти рейссовские племянники во главе со своим папашей, который похоже вечно возле холодильника и пасется. Сталкиваться с кем-то из них ночью — это не те ночные приключения, которых Кенни себе желал. Он нашел под кроватью пульт, убрал звук до минимума — Ури спал в смежной комнате, и спал чутко, — пролистал с три десятка каналов, и выяснил, что совы, очевидно, не считаются за людей, раз им предлагают смотреть только убогие сериалы, викторины для альтернативно одаренных и повторы новостей. Остановился на канале про животных, где совершенно умилительный аллигатор с изяществом доедал неуклюжую антилопу, и вода вокруг было насыщенно красная, будто вылили ведро акварели. Как давно это было, подумалось Кенни, сколько же лет прошло с тех пор, как Гарольд — все взрослые, очевидно, были заняты, раз именно он вынужден был тратить на это день — водил их с Кушель, Ави и Сарой в террариум. Отлично запомнилась огромная комната, полная массивных стеклянных загородок, а за стеклом грелись под лампами ленивые, почти недвижные рептилии. Один крокодил был раза в два больше Кенни, которому на тот момент было лет десять, он приоткрыл глаза и посмотрел на него с интересом, а утыканная остриями зубов, похожих на гряды покрытых снегами скал, пасть раздвинулась, будто от подступающего смеха. Им всем понравилось, даже больше серпентария, где Кушель во что бы то ни стало хотела купить ужа, и Гарольд ей разрешил. Мама, правда, велела потом нести обратно, потому что какие ещё к черту змеи в доме, совсем с ума посходили, и долго отчитывала Гарольда, который, выходит, приходился ей дядей. Кенни слабо помнил, кто кем в семье ему приходился. Аккерман — значит, свой. Гарольд, как выяснилось, считал так же. Аллигатор как раз потащил недоеденную тушу ко дну, когда в дверь негромко и деликатно постучали. Кенни едва коснулся ногами пола, а Ури уже появился в дверях спальни, чуть встрепанный, в пижаме с круглым воротничком. — Я открою, — сказал он, и прошлепал босиком мимо. Кенни вскочил. — Я тут типа телохранитель или какая-то такая хрень, не напомнишь? С легкой улыбкой Ури кивнул и остался стоять у него за плечом, когда Кенни поворачивал ручку и думал, что ножи-то у него остались в штанах и ботинках. Но за дверью стоял всего лишь безобидный Джон. Старый дворецкий, служивший ещё при Сивилле, вредный и на одно ухо глухой, которого не отправляли на покой исключительно из уважения к заслугам перед династией. Старикан даже глубокой ночью каким-то чертом умудрился выглядеть так, что хоть королю визиты наноси. Впрочем, именно это он сейчас и сделал. — Доброй ночи, Ваше Величество, — сказал дворецкий, почтительно склонив голову, и Ури подвинул Кенни в плечо, чтобы не выглядеть по-дурацки, — Вас просит к телефону фрау Аккерман, выражает желание обратиться к Вашему телохранителю. У Кенни в груди что-то дернулось и застыло. Это ещё что за новости? — Кушель? — спросил он нервно. Дворецкий не удостоил его ответом. Сунув ноги в ботинки, но не удосужившись надеть штаны, он нервным шагом преодолел бесконечный дворцовый коридор, лестницу, гостиную с камином, и уже почти вбежал в холл, где на высоком столике стояла ваза с цветами и пережиток эволюционировавших средств связи — проводной телефон. — Кушель, — сказал он, подвинув локтем треклятую вазу, та покачнулась на краю, но устояла. — Это я. — Кенни, — ответили ему с другого конца, — чтоб тебя, это Микаса. Ури встал, когда Кенни вернулся в комнату, взглянул в его лицо и раздумал отчитывать за курение в спальне. Просторного холла королевского госпиталя Аккерманам катастрофически не хватало. Они теснились на кушетках, на подоконниках, согнали со стула молоденькую медсестру. Там Аккерманы, тут Аккерманы, сунешься в уборную — и здесь какой-нибудь Аккерман справляет нужду. К полудню их наконец попросили убраться к чертям, но никто не сдвинулся с места. Главный врач, заламывая руки, обратился к присутствовавшему тут же королю, Ури постарался внять его просьбам. — Врачи уверяют, — сказал он, завладев всеобщим вниманием, для чего Кенни пришлось подсадить его на каменный вазон с декоративной пальмой и придерживать, чтоб не свалился, — что жизнь герра Гарольда вне опасности. Мне понятна ваша тревога, но присутствие критического числа посетителей тормозит работу госпиталя. Возвращайтесь домой, как лицо, заинтересованное в бесперебойной работе клана, я беру ответственность за ситуацию на себя. Кто-то заворчал, что не затем несся в столицу от самой южной границы Сины, чтобы сидеть теперь в фамильном особняке. Кенни возмутился: — С тобой, пиздюк мелкий, сам король разговаривает! С той же стороны выкрикнули, что нефиг, раз речь пошла о регалиях, прилюдно придерживать самого короля за задницу. Аккерманское море пришло в движение, темные макушки мельтешили повсюду, разбавленные островками блондинистых шевелюр — подопечные и друзья прибыли вместе со своими хранителями. Не было в помещении человека, который не знал бы деда Гарольда и, если уж не любил, то хотя бы не относился к нему с почтением. Ури потер глаза. Он прибыл сюда с Кенни под утро, перед рассветом, и с тех пор не возвращался домой и не ложился, хотя ему предложили занять выделенную для членов королевской семьи палату, но Ури отказался, не чувствуя для себя возможным расположиться с комфортом, когда столько людей ютится в холле. Все ждали, когда Гарольд проснется. Все были похожи на растерянных детей, которых отец посадил в парке на карусели, а сам исчез, и вот карусель неотвратимо замедляет ход, а родителя всё не видно, и неизвестно, что делать дальше. Увещеваниям они не поддавались, галдели, нервничали, скрывали волнение под напускным раздражением и не желали покидать здание. Не получалось с ними спокойно. Пришлось приказывать, манипулируя высоким положением. Приказу короля, в отличие от мягкой королевской просьбы, воспротивиться Аккерманы уже не могли. Холл пустел, пустела парковка перед госпиталем, медики наконец свободно вздохнули. — Теперь, — сказал Ури с облегчением, когда Кенни снял его на пол, — можно подняться наверх, выпить кофе. — Ага, — ответил Кенни с насмешкой, Ури не сразу догадался, по какому поводу, — а то как же. Из-за вазона в углу высунулся острый нос, а вслед за ним Леви Аккерман в полный рост. В угловом кресле, прикрывшись буклетом с противозачаточными средствами, сидела Кушель, возле лифта, спиной к Ури, стоял, привалившись к стенке плечом, Эрен Йегер, к нему потянулась рука, дернула за угол. — Ну вы-то, командор, — устало проговорил Ури, различив у стенда с огнетушителем Эрвина Смита, — против королевского приказа… Эрвин Смит отдал честь, хоть и одет был в гражданское, сказал: — Счел возможным, исходя из факта, что приказ касался исключительно клана Аккерман, к коему я… Ури махнул на него рукой, мол, молчите, всё с вами ясно. Сказал всё так же из-под руки, вдруг навалилась сонливость, он с трудом переносил шумные сборища, долго отлеживался после приемов во дворце: — Поднимемся всё-таки, раз нас теперь мало. Микаса, не прячьтесь и отпустите своего подопечного. — А у меня их, — откликнулась та, — тут двое. Армин Арлерт выглянул, поздоровался с королем. Возле палаты не шумелось и не болталось — сидели тихонько, сгрудившись в креслах в маленькой нише коридора. — Ты-то зачем примчался? — спросила Кушель у Кенни, взяла его за рукав. — Так мелкая такой хай подняла. Дед помирает, пиздец, пиздец! Микаса подняла голову от эреновых колен, буркнула, что и близко такого не говорила. Кенни сидел и не отнимал у Кушель руки, обхватил её прохладные пальцы и сказал очень тихо, с тяжелой хрипотцой прокуренного горла: — Я не готов. В кресле напротив цыкнул Леви, дернул плечом под наброшенной курткой. — Никто не готов. — Заткнись, крысеныш. Все знают, что дед уже старый. Он молодец, но старый до пизды, не все дома столько стоят, сколько он живет. — Присутствующие молчаливо согласились, Кенни продолжал: — Отца нет уже восемь лет, деда тридцать, бабушки, когда бабка умерла, — спросил он Кушель, — ты про всех помнишь? — Та не ответила, стиснула руку. — Я, — говорил он уже так тихо, что слышала одна только сестра, — я не готов быть вместо него. Я думал, это дохера круто, но вот на пороге уже, а я не готов. В жизни настолько слабым себя не чувствовал. Блядь, Кушель, как я всё это смогу? Присутствующие Аккерманы жалобно жались к своим подопечным, когда в нишу заглянул врач и разрешил посетить больного. Дед Гарольд сидел в постели, как в собственной столовой, с видом, что все кругом дураки, один он умный тут лежит в белой пижаме. — Гребаные паникеры, — заявил он вместо приветствия, — ну прихватило чуток, кого в мои годы не прихватывает. А если б я просраться не мог, что, тоже коновалов теребить, мало им кроме меня забот. Я вообще где? Ему ответили где, Гарольд насупился ещё сильнее. — Ни хрена себе я персона. Так хоть чая подайте, в горле как газет понапихано. Медсестра, крепкая женщина средних лет, твердо ответила, что чай ему уже дали. Гарольд скривился: — Что это за моча? Я пью только черный, — и едва не затеял скандал, услышав, что про черный он теперь может вообще забыть. Ещё хуже стало, когда узнал, что сегодня его домой не отпустят, придется переночевать в госпитале. — Дедушка, — сказала Микаса и села к нему, взяла за правую руку, в левой стоял катетер, к нему тянулась зловещая трубка капельницы, — я останусь с вами, почитаю вам книжку про девочку-волшебницу, помните, вы мне читали, когда я была маленькой. О том, что главное волшебство — это любовь и вера в человека. — Это я тебе такое читал? Микаса кивнула: — Да. Правда. Гарольд нервно поджал губы, потом рявкнул так, что Эрен и Армин попятились, а Эрвин Смит инстинктивно дернулся их прикрыть. — Кто ребенка сюда притащил?! Расстроили девчонку, сволочи! Да, блядь, заберите, всё одеяло мне соплями намочит, Леви, пиздюк мелкий, хер ли там стоишь, брал бы пример. Сразу видно, кто деда любит, и это вообще не ты. Леви закатил глаза, глубже сунул руки в карманы. — Не ссы, дед, Кенни за всех вместе расстроился. Прикинул уже масштабы жопы, которая его накроет, когда ты откинешь коньки. Он почти увернулся от подзатыльника, подхватил на ходу Микасу и оттащил к выходу. Гарольд, кряхтя, подтянул себя повыше, Кушель поправила ему подушку, дала отпить воды из стакана, он кивнул ей вместо слов благодарности и сказал, обращаясь к внуку: — С одной стороны я рад, что тебя, наконец, хоть какое-то чувство ответственности пробрало, под сраку-то лет, с другой я нихера не пойму, с чего это ты взял, что именно ты займешь моё место? Кенни от такого заявления сдернул шляпу и нервно развел руками. — А кто? Дед Гарри из могилы восстанет или Арнольд, глухой, как пень, будет всем заправлять? Кто, дед?! Гарольд Аккерман задрал брови, вернул их туда, где им подобает быть, и произнес длинно, не сбиваясь и без капли насмешки: — Быть главой клана — неподъемная ответственность и каждодневный тяжелый труд. Это не привилегия — это ноша. Далеко не всякий, будь он хоть трижды Аккерман, способен её на себя взвалить. Дыши глубоко, Кенни, ты не способен, но тебе и не надо, достаточного того, что ты, волею глупой судьбы, хранитель самого короля. Когда пробьет мой час или если я не смогу далее исполнять свой долг по состоянию здоровья, главой клана Аккерман станет Кушель. Среди наступившего гробового молчания будущая глава клана хлебнула из белой больничной кружки мятного чая, от которого отказался глава действующий, и сказала: — Ну охереть теперь!