Четыре мили до Фейсинга

      Да, он понимает, что на службе в церкви соберется половина Гладстона, и Майкл наверняка привлечет всеобщее внимание.       Да, ему, безусловно, придется здороваться с огромным количеством людей и отвечать на множество вопросов, вежливо кивать собеседникам и выражать свою заинтересованность в том, что они говорят.       Нет, он уверен, что Джеймса там не будет — кто хоть раз видел докера, посещающего службы?       Стоп, откуда вообще взялась мысль о Джеймсе?..       ***       В воскресенье Майкл остался на материке: старик Дигори дал ему выходной, снабдив этот широкий жест привычным уже пожеланием повеселиться напоследок. Но у семейства Грейсмарков были свои представления о веселье, так что день начался с утренней службы в церкви Святого Иоанна. Майкл посчитал себя обязанным пойти с ними — из вежливости. И капитан, и миссис Грейсмарк страшно обрадовались этому, очевидно, решив, что будущий смотритель — человек набожный. Майкл не стал их разубеждать.       По дороге к храму Изабель взяла Майкла на абордаж: она словно бы случайно пристроилась сбоку, и он вынужден был подхватить девушку под руку. Капитанская дочка нарядилась в белое кружевное платье, подчеркивающее ее фигуру, а на голову водрузила изящную шляпку. Майклу, одетому в свой лучший костюм, подумалось, что со стороны они двое, наверное, смотрятся очень гармонично, и от этого что-то внутри у него неприятно сжалось. Словно кто-то за кадром выписывал сценарий его жизни, настойчиво переплетая судьбу Майкла с судьбой Изабель. Девушка же, напротив, воспринимала все как само собой разумеющееся: она весело рассказывала своему спутнику о достопримечательностях Гладстона, снабжая эти рассказы собственными едкими комментариями.       — Вы знаете, что наша церковь названа так в честь собора Святого Иоанна в Перте? — спросила мисс Грейсмарк, когда они шли по улице. — Бывали там? Папа рассказывал, что тамошний собор удивительно мал, и прихожане во время службы стоят прямо на улице. Зато эта церковь стала первой во всей Западной Австралии. А знаете, что самое смешное? Когда Ватикан разрешил основать храм в Перте, из Бельгии туда отправился священник Йостенс, — он должен был найти участок для строительства. Так вот, плыл он в Австралию на корабле, который назывался «Речная ведьма»! Не правда ли, в этом есть какая-то ирония? Священник верхом на ведьме добирается до земли обетованной…       — Слышал бы вас сейчас наш милый викарий! — Майкл невольно рассмеялся.       — Дэниэл прекрасно понимает, что я хожу на службу с одной-единственной целью — выгулять очередное платье. — Изабель лукаво глянула на Майкла. — Так, а теперь посмотрите направо! Видите тот дом? Говорят, что в нем живут привидения! Сейчас расскажу, это очень занимательная и пугающая история…       ***       После службы прихожане сгрудились в церковном саду, чтобы обменяться впечатлениями от событий прошедшей недели. Большинству из них не терпелось познакомиться с будущим смотрителем, однако Майкл выдержал это стоически. Затем Изабель с матерью отправились к портнихе, капитан — по делам в порт, и Майкл оказался предоставлен сам себе. Он решил, что самое время не спеша осмотреть Гладстон. К его радости, в дверях церкви Майкла догнал Дэниэл и предложил составить ему компанию.       — Я заметил, что вы сблизились с нашим славным докером?       Майкл в этот момент как раз любовался видом на гавань с невысокого холма, куда они забрались вместе с мистером Рэдклиффом, поэтому вопрос викария застал его врасплох.       — Мы вместе пили, да. Это сложно было не заметить. — Майкл криво ухмыльнулся.       — Нет-нет, на самом деле я очень этому рад, — мягко сказал Дэниэл. — Я наблюдал за вами, пока сидел в «Устрице». Было заметно, что Макэвою по-настоящему интересно общаться с вами. Не просто пить — для этого ему вполне подходит компания грузчиков, — а именно разговаривать. Джеймсу опасно замыкаться в себе. Он один из тех, по ком война прошлась особенно сильно.       — Неужели? Он не производит впечатления человека, потрепанного жизнью. Скорее наоборот.       — А вы загляните поглубже. Джеймс — шотландец, как вы наверняка уже догадались по его акценту. Он был одним из тех, кто первым ринулся на призывные пункты в самом начале войны. Как и вы, Макэвой служил под британским флагом. Попал в пехоту. А в апреле пятнадцатого его вместе с тысячами других отправили на мыс Геллес.       Майклу не нужно было объяснять, что это значило. Он смотрел на гавань Гладстона, на мачты грузовых судов, стоящих в доках, и вспоминал рассказы сослуживцев, участвующих в Галлипольской кампании. Тогда, в апреле 1915 года, десант союзных войск высадился на турецком полуострове в районе мыса Геллес и попал под пулеметный огонь османцев. За день союзники потеряли убитыми восемнадцать тысяч солдат. Несмотря на это, командование отдало приказ продвигаться дальше — вглубь полуострова. Говорили, что это было похоже на ад: белое небо над головой, выжженная солнцем земля под ногами, чудовищная жара и постоянные бои с турками, не приносящие ничего, кроме бесчисленных смертей. К концу лета стало ясно, что так называемая Дарданелльская операция потерпела крах, и в декабре оставшихся в живых эвакуировали с полуострова.       — Как Джеймс сумел выжить в той каше — одному Богу ведомо, — продолжил викарий. — И одному Ему ведомо также, почему после войны Макэвой не вернулся в Шотландию, а остался здесь. Словно бежал от чего-то. Возможно, именно вы, как человек, выбравший уединение Фейсинга, поймете причины такого поступка. Вот почему я рад, что вы с Джеймсом, кажется, нашли общий язык. Я — не смог, как ни старался.       Майкл промолчал. Он так и не отважился признаться себе, что его тянет к Джеймсу — слишком уж чудовищно неправильным было это чувство. А то неловкое утреннее происшествие… Майкл почти убедил себя, что случившееся — не более чем совпадение, странная реакция организма. Но в одном он не сомневался: с докером было интересно и легко. И хотя Майкл не был уверен, что сможет подружиться с Макэвоем — да и зачем, ведь через десять дней его ждет маяк, — перестать думать о нем он тоже не мог.       Майкл вернулся в дом Грейсмарков только под вечер и сразу был приглашен на очередной ужин, на этот раз — «в тесном семейном кругу». И вот уже хозяйка дома, отбросив всякие условности, называет его «сынок», капитан рассуждает о том, что работа на маяке становится в тысячу раз проще, когда смотритель привозит на остров жену, с камина одобрительно смотрят фотографии погибших братьев Изабель, а сама девушка улыбается так, что Майкл практически ощущает на своей левой руке тесное обручальное кольцо. Он изо всех сил старается поддерживать разговор, но мысли его где-то далеко. Майкл знает, что Джеймс уже закончил работу и сейчас, скорее всего, направляется в «Пьяную устрицу». Так что после ужина он галантно прощается с Изабель, идет наверх, переодевается в штаны и рубашку попроще и выскальзывает из дома.       ***       — Ты ирландец. — Джеймс, прищурившись, внимательно следит за тем, как Майкл выдыхает дым крепких сигарет, купленных в лавочке возле дома Грейсмарков.       — А ты шотландец, — не остается в долгу Майкл и так же внимательно смотрит на Джеймса.       — Как ты оказался в Австралии? — спрашивает Макэвой.       Майкл пьет свой виски и ухмыляется.       — Я тебе уже рассказывал, просто ты был настолько пьян, что не потрудился запомнить.       — Кто бы говорил, — беззлобно огрызается Джеймс и тоже делает глоток. — Нет, расскажи еще раз. Что заставило славного потомка кельтов уплыть за тридевять земель в страну эвкалиптов и кенгуру? Золото? Девушка? А может ты беглый преступник?       — Мне было пятнадцать, Джеймс, — вздыхает Майкл. — Так что все разом: и девушки, и золото, и все остальное. Ну, а ты как тут оказался? Надоело лазать по горам в килте под звуки волынок?       Джеймс смотрит на него с видом человека, которого только что смертельно оскорбили.       — Боже, да у тебя просто отменное чувство юмора, приятель. — В голосе Джеймса столько сарказма, что хватит на десятерых. — Нет, на самом деле килт я носил один раз в жизни. И да, мне тогда тоже было пятнадцать. — Он какое-то время молчит. — Наш добрый и заботливый викарий, безусловно, уже доложил тебе, что я, как и ты, был на фронте. Ну вот, эта история — о войне. А точнее — о том самом Галлиполийском сражении, где и полегло большинство местных ребят. Уверен, что хочешь услышать ее?       Майкл тушит окурок в пепельнице. Макэвой подливает им обоим виски. Сегодня в «Пьяной устрице» тихо, и можно разговаривать, не повышая голоса и не наклоняясь друг к другу непозволительно близко. Майкл ловит себя на мысли, что ему не хватает ощущения жара от дыхания Джеймса на его щеке. В груди сразу же нарастает паника, Майкл быстро делает несколько глотков один за другим и только потом поднимает взгляд на Джеймса.       — Уверен. Начинай.       — Это было во время попытки захватить Критию. Маленькая такая турецкая деревня в четырех милях от берега. Высадка на мыс Геллес была позади, и казалось, что с ней закончилось все самое страшное, и дальше будет легче. Нужно было всего лишь взять Критию до того, как к туркам придет подкрепление. Начали мы довольно живо: к восьми утра подмяли под себя Эски-Гиссарлык, и казалось, что Крития сдастся так же легко. Ха! Уже в полдень нас начали медленно, но верно выдавливать обратно к побережью. Мы били и били по османцам, они падали, но на их место тут же вставали новые. Остановил их — на время! — только огонь из залива, с британских линкоров, — Джеймс прерывается, чтобы сделать еще глоток. — Я был на правом фланге, и рядом со мной сражались несколько сотен австралийцев. В те дни я, наверное, придумал больше шуток про кенгуру, чем за всю свою жизнь. И был среди них один паренек, Барт Вильямс. Ух, как ему не нравилось, когда я отпускал очередную колкость про его благословенную родину! Он краснел и начинал так потешно ругаться, что я помирал со смеху. На нас смотрели как на идиотов: вокруг ад, а мы — один орет, другой хохочет. Короче, его подстрелили тогда, под Критией. Нас погнали в атаку в последний раз, и она тоже захлебнулась, но я вернулся, а Вильямс нет. И… — сейчас будет очень пафосный момент, но ты потерпи, пожалуйста! — в общем, он умер не сразу, и пока я сидел там с ним, успел рассказать мне о своей матери — известной на весь Гладстон портнихе, которая очень ждет его возвращения домой. Ну, и попросил меня: мол, если будешь в Австралии, найди этот городишко, найди миссис Вильямс и расскажи ей, как погиб ее сын. Добавил еще, что когда я увижу кенгуру своими глазами, больше никогда не смогу шутить над столь благородными животными.       — И после войны ты приехал сюда?       — Да, а что мне еще было делать? На Галлипольском полуострове меня, слава богу, не убило, но потрепало изрядно… Хочешь, шрамы покажу? Нет? Точно? Провалялся я в госпитале месяца четыре, а потом решил, что домой мне не очень хочется. Мать и отец к тому времени перебрались из Глазго в мелкую деревеньку выше по течению реки Клайд. А я… мне что Глазго, что какой-нибудь Йоркшир — все было едино, и все наводило такую тоску, что блевать хотелось. Так что я был даже рад исполнить просьбу Барта и свалить на край света.       — Ты нашел ее?       — Миссис Вильямс? — Джеймс мрачнеет. — Да… на местном кладбище. Тогда мы и познакомились с преподобным Рэдклиффом — он показал мне могилу и рассказал, что мать Барта умерла почти сразу после того, как получила известие о его гибели. Жила она одна, так что хоронили ее за счет губернатора. В общем, постоял я тогда у ее могилы, подумал… и решил остаться. А что? Городок не хуже других, и работы полно. Правда, ни одного кенгуру я так и не увидел до сих пор, представляешь? Зато здесь растут пальмы!       Вот теперь Джеймс выглядит расслабленным. Он смотрит на Майкла спокойно и насмешливо, едва заметно улыбается и вертит в руках стакан. Майкл начинает думать, что в словах викария был смысл: Джеймсу и правда нужно кому-то рассказать обо всем, что накопилось в его душе с тех самых пор, как он вернулся.       — И где ты живешь? — спрашивает Майкл.       — К северу от порта, практически у самого устья Коллиопа. — Джеймс машет рукой в ту сторону. — Там на холме стоит огромный полузаброшенный дом. Его хозяин, старый моряк Эггз, за гроши сдает мне большую комнату с отдельным входом и верандой. Между прочим, с веранды видно море и пролив между островами. Ты еще не бывал на Кертисе?       — Это тот огромный остров рядом с Фейсингом? Нет, пока не довелось.       — Можем сплавать. У старого Эггза есть лодка, которую он разрешает время от времени спускать на воду.       — Отличная идея, — Майкл приканчивает свою порцию виски и шутливо наклоняет голову. — Успеем сделать это, пока я еще на материке?       — Без проблем! — Джеймс лезет в карман за деньгами, чтобы расплатиться с барменом. — Можем отправиться туда прямо сейчас. — Он смотрит на вытянувшееся лицо Майкла и добавляет: — Давай, ирландец, соглашайся! Это будет весело!       ***       На Кертис они высаживаются уже в полной темноте, но Джеймс правит уверенно, ориентируясь по цепочке дальних огней на берегу, очертаниям скал и другим, известным ему одному, знакам. Они заходят в бухту и вытаскивают лодку на песок. Джеймс достает откуда-то припасенную заранее бутылку виски, и они снова пьют — по очереди, прямо из горлышка. На берегу пустынно, и Майкл чувствует, что мог бы провести остаток жизни именно так — сидя на песке на самом краю континента, чувствуя рядом тепло Джеймса, слушая плеск волн о борта лодки старого Эггза и любуясь тем, как черный океан встречается с таким же черным, полным звезд, небом.       —Ты быстро привык к незнакомым созвездиям? — спрашивает Майкл у притихшего Джеймса.       — А? До сих пор не привык, — смеется в ответ тот. — Какие-то сплошные птицы! Журавль, Павлин, Ворон, Феникс… Тукан! Нет, я не спорю, Южный крест — это очень красиво, но было бы здорово снова увидеть Персея, например, или Плеяды… А так я даже толком и не знаю, что за созвездия сейчас над нами.       — Я тебе карту нарисую, — успокаивающе бормочет Майкл, ложится на песок и смотрит вверх. Небо над ним немного покачивается, и Майкл вряд ли сейчас отличит одно Магелланово облако от другого.       — Искупаемся? — внезапно предлагает Джеймс, вскакивает, ставит бутылку на песок и одним движением стягивает с себя рубашку. В темноте его тело ярко белеет. Майкл отводит глаза и тоже раздевается.       — Я знаю эту бухту, — пыхтит Джеймс, выбираясь из штанов и снимая ботинки. — Тут отличное дно. Так что бегом!       Он скидывает белье и несется вперед, поднимая тучу брызг, а затем мощными гребками уносится прочь. Майкл же входит в воду осторожно, любуясь голубыми искорками планктона, но затем плывет так же быстро, как и Джеймс, и почти догоняет его.       Наплававшись вдоволь, они выбираются на берег, разводят костерок из плавника, ложатся с двух сторон от него и обсыхают, не торопясь одеваться обратно. В свете огня Джеймс уже не кажется бледным, наоборот: кожа его становится золотистой, а отблески пламени высвечивают рельеф мышц, длинные ноги, тонкую талию. На него хочется смотреть, не отрываясь, и Майкл снова чувствует, как изнутри поднимается беспричинный жар. Но сегодня он слишком пьян, поэтому посылает все к черту и, вместо того, чтобы отдаться привычным уже стыду и панике, позволяет себе рассматривать Джеймса столько, сколько ему хочется, благо тот лежит, закрыв глаза, и едва слышно мурлыкает какую-то пошлую шотландскую песенку. Майкл тянется к бутылке и делает сразу несколько больших глотков, а потом не выдерживает — встает и надевает штаны. Еще минута, и Джеймс следует его примеру, но, вернувшись обратно к огню, не ложится на свое место — нет, он опускается рядом с Майклом, между ним и пламенем. Тот мгновенно замирает, насторожившись, но Джеймс совершенно спокоен. Он лежит на боку, спиной к Майклу, и смотрит в огонь.       — Расскажи теперь ты о своей войне, — тихо просит он.       Майкл долго молчит.       — С борта крейсера война выглядит не так, как с берега, — говорит он наконец. — «Упрямый» — кстати, его построили и спустили на воду в твоем родном Глазго, — был не просто кораблем. Сто семьдесят метров в длину, восемь 12-дюймовых морских пушек, пятнадцатисантиметровая броня и почти восемьсот человек команды. У нашего крейсера было два брата — «Инвинсибл» и «Инфлексибл». Эскадрой, куда мы все входили, в Ютландском сражении командовал контр-адмирал Худ. «Упрямому» повезло, «Инвинсиблу» — нет. Он погиб на наших глазах. Мы… британские войска находились на темной стороне горизонта, и немцы нас не видели — разве что могли вычислить по вспышкам орудий. Мы вели огонь по немецкому «Дерфлингеру» и трижды попали в него, но потопить не сумели. И в этот самый момент тучи разошлись, и заходящее солнце осветило «Инвинсибл». Его расстреливали два немца — «Лютцов» и недобитый нами «Дерфлингер». Через несколько минут погреб, где хранились боеприпасы, взорвался, крейсер разломился пополам и затонул. Насколько я знаю, не выжил никто.       Майкл замолкает. Он не хочет видеть, но видит — вспышки орудий, огонь на подбитом крейсере, черные силуэты немецких кораблей на фоне закатного неба. Смотрит в огонь костра, горящего на австралийском берегу, а видит сражение в Северном море, от которого не оправился до сих пор. И тут Джеймс, все это время молчавший, поворачивается к нему.       — Все позади, — говорит он. — Считай, что это — твой шрам. Да, иногда он ноет, но со временем ты будешь вспоминать о нем все реже и реже… — Макэвой молчит, а потом внезапно добавляет уже совсем другим тоном: — Кстати, мои шрамы ты так и не видел! — Джеймс хватает Майкла за руку и кладет его ладонь себе на грудь. Там, справа, бугрятся и переплетаются давно зажившие твердые рубцы.       — Какой-то турок оказался очень метким, — шепчет Джеймс. — Но и я в долгу не остался.       Он поворачивается обратно к огню, но руку Майкла не убирает. И теперь кажется, что Майкл обнимает Джеймса — то ли чтобы защитить от дурных воспоминаний, то ли чтобы согреть.       К тому времени, как костерок затухает, оба уже крепко спят.       ***       Следующие семь дней Майкл почти не появлялся в Гладстоне. Старик Дигори, почуяв наконец близкую свободу, решил как можно быстрее обучить своего преемника всему, что знал сам. И Майкл исправно поднимался на борт «Королевы Гвиневеры» каждое утро, возвращаясь в дом Грейсмарков только к ужину. В «Пьяной устрице» он больше не бывал и Джеймса видел лишь раз, на улице возле порта. Тот шел со своими работягами — наверное, возвращался со смены, — и, заметив Майкла, шутливо ему поклонился, приподняв несуществующую шляпу. Майкл в ответ бесстрастно кивнул и прошел мимо, а потом долго не мог выровнять дыхание — эта случайная встреча буквально вывернула его наизнанку. «К черту, к черту, — шептал он сквозь зубы, вышагивая к дому Грейсмарков. — Пусть идет к черту, дался мне этот гребаный шотландец!».       Словно наказывая себя, Майкл решил, что теперь будет проводить каждый вечер в обществе Изабель. После ужина они садились в гостиной, беседуя обо всем подряд; иногда Майкл читал книгу или рисовал, а она играла ему на стареньком пианино простые, но приятные мелодии. Майкл говорил себе, что вот это — правильно, естественно и хорошо. Это, а не ночные купания с шотландским докером на пустынном берегу.       ***       В ночь перед отплытием на Фейсинг Майклу не спится. Он собирает чемодан, пытается читать, а когда понимает, что не может сосредоточиться на книге, достает бумагу, чернила и рисует звездную карту Южного полушария — такую, какой она выглядит, если смотреть в небо с острова Кертис в конце сентября.       Майклу не хочется, чтобы это была просто схема, и потому названия созвездий он выводит витиеватым почерком, стилизованным под старину, а перечисленных Джеймсом «птиц» рисует так, как их обычно изображают в зоологических атласах. Он и сам не знает, зачем подчиняется безотчетному желанию оставить Макэвою память о себе. Это глупо. Это бесполезно. Это не поддается никакой логике. И все-таки Майкл рисует, думая о том, что завтра с утра нужно будет забежать к Рэдклиффу в церковь и попросить его передать карту Джеймсу.       Когда рисунок почти закончен, в открытое окно залетает камешек с улицы.       В этот же самый момент Майкл понимает: он знал, что будет именно так. Он ждал этого камешка. Неосознанно, но — ждал. Майкл подходит к окну и видит внизу, между не зацветших еще розовых кустов, улыбающееся лицо Джеймса, задранное к звездам.       — Эй, — громко шепчет Макэвой, — завтра начинается вахта, а ты сидишь тут, как какой-нибудь парализованный инвалид! Неужели ты именно так мечтал провести свою последнюю ночь на свободе?       — Ты виски принес? — строго спрашивает его Майкл, одной рукой уже нашаривая куртку, висящую на спинке стула.       — Конечно! За кого ты меня принимаешь, ирландец? Сегодня я сделаю все, чтобы завтра ты заблевал Хэмширу его баркас сверху донизу!       Вместо ответа Майкл захлопывает створки, гасит лампу и торопливо спускается вниз, стараясь ступать как можно тише. Карту он оставляет на столе.